– Вы не имеете права. Я – член!
– Я те покажу, какой ты член!
М. Булгаков, «Ревизор с вышибанием»
Пришёл мой грустный час: лежу на смертном ложе. Святой отец, для вас я расскажу, как прожил… О том, как я грешил, коль скоро мой конец, я рассказать решил, святой отец…
***
Раз (попутал Купидон!) я в донью Анну был влюблён. К ней приходил я под балкон и бил поклон.
И серенады ночью пел, от страсти бел и страшно смел. Пел, как умел: её любви я так хотел!
А муж у доньи был таков: остерегаючись рогов, во всех мужчинах видел он своих врагов.
Однажды, помню как теперь, меня он вызвал на дуэль и обвинил: мол, осквернил ему постель!
Его проткнул в один момент… Ему воздвигли монумент: сплошной цемент – и сам клиент и постамент.
А Анна, ставшая вдовой, должна с поникшей головой ходить в тот склеп, где муж валялся неживой.
Её же я не покидал и даже в склеп сопровождал, в сырой и мрачный тот подвал, где труп лежал.
Ревнивых там не знал уж мук из камня сваянный супруг. На постаменте, как петух, но взор потух.
Я важный, будто генерал, с ним рядом встал на пьедестал и, взяв скульптуру за кинжал, ему сказал:
– При жизни ты был слишком зол. Теперь – цементный вот камзол. Теперь покой ты здесь обрёл супруг-козёл.
Жену при жизни ты берёг, хотя тебе к лицу был рог. Ты был так строг, но недалёк, и здесь ты лёг.
Но в смертный час, козёл-супруг, ты Анну выпустил из рук. Теперь я с нею провожу ночной досуг.
Ты, если можешь, огорчись и с постамента спрыгни вниз, в мой дом ворвись, свиреп как рысь, и убедись.
Я буду весел, нежен, пьян. Я обниму вдову за стан. А ты, из камня истукан, у входа стань.
Но нет, ко мне ты не придёшь. Тебя не тронет гнева дрожь. И не возьмёшься ты за нож. Теперь ты – вошь!..
***
И вот пришёл свиданья час. Мы с Анной съели ананас. А за окном уж день погас, вот как сейчас.
Не видно за окном ни зги. Вдруг будто слышатся шаги. То топот каменной ноги?! Бог, помоги!
Я слышу «топ» и снова «топ»… Испариною взялся лоб! И снова «топ»! От страха я чуть не усоп!
И громкий был удар о дверь! И рык, как будто рявкнул зверь! Вдруг дверь сорвалася с петель, да на постель!
По коже пробежал мороз, а гость цементный произнёс: «Ты звал меня, блудливый пёс. Получишь в нос!»
Ко мне он руку протянул. Меня как будто ветер сдул. Забился в страхе я под стул. Он не моргнул.
За ухо выволок меня, из стойла будто бы коня! Горело ухо от огня потом три дня.
– Давай мне руку! – прогудел. Я понял, что не буду цел – уж бел как мел; ещё чуть-чуть – и околел.
Вдруг пукнул я. И вышел срам. О, не поверил я очам! Он развалился по частям, как старый хлам!!!
***
Здесь исповедь, святой отец, прерву я наконец. Да, шёл тогда на монумент бракованный цемент!
1983, 2004 гг.
____________________________________
Я не умею скрывать свои чувства: когда у меня есть причина для печали, я должен быть печальным и ни на чьи шутки не улыбаться; когда я голоден, я должен есть и никого не дожидаться…
У. Шекспир, «Много шума из ничего»
Сырость. Сырррость, чёрррт её подеррри!
Озяб-озяб-озяб! Озяб!
Сырость и холод можно было бы перенести, если бы не голод! Ах, голод-голод-голод! Выть хочется!
… Их было двое. Один выстрелил, другой… Другой! Да, он был вкусным… Бах! Выстрелом обожгло шерсть. Бег, бег, бег. И снова выстрел. И навстречу второй с ружьём наперевес. Зубы-зубы, глотка, кровь, голод, мясо. Первое двуногое без перьев существо, дегустированное мною.
Ууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу!!!
Эхо-то какое! Что это стучит? Это зубы-зубы. Это холод-холод.
Утро… Когда же утро?!!
Баптиста
Ну как, синьор? Поладили вы с дочкой?
Во всём сошлись?
Петруччо
Могло ли быть иначе?
Нам невозможно не поладить с ней.
У. Шекспир, «Укрощение строптивой»
– Что это?
– Плетёная из растительных прутьев утварь – посуда с ручкой – наполненная хлебобулочными изделиями домашней выпечки, кои предназначены для пожилой особы женского пола, что является моей родительницей.
– Ага, корзинка с пирожками для бабушки.
– Она болеет.
– Она болеет? Болеет! Болеет…
– Сходи к ней, Головной Убор Цвета Крови.
– Схожу к ней.
– Пойдёшь по тропинке, по…
– Я помню, помню!
– Ах, бабушка…
– Ничего, ничего, она выздоровеет.
– Птицы.
– Летят на юг. Холодает.
– Осень.
– Когда идти?
– Позавтракай и отправляйся.
– Говорят, млекопитающее охотника загрызло.
– Осень.
– Вкусно.
– Приятного аппетита…
– Ну, я поела. Спасибо.
– Иди.
– Пошла!
– По дороге не разговаривай с незнакомыми. Я тебя знаю!
– ?
– !!!
– …
Зверь, Львом рекомый, что наводит страх,
Завидел Фисбу, что спешила к другу.
Он напугал её – и вот с испугу
Красавица бежала впопыхах…
У. Шекспир, «Сон в летнюю ночь»
Идёт! Смелое! Не боится идти по лесу. Маленькое! Вкусное, наверное. Поёт! Пой, родимое. Недолго осталось.
Ах, голод-голод, ты делаешь меня душегубом!
Небо! Птицы улетают туда, где тепло!
А я остаюсь здесь, где сыро и холодно. За что я не птица?
Желудок, не торрропи меня! Дай полюбоваться существом. Головной убор цвета крови молодого барашка. Зачем оно надело кровавый головной убор? Он будит во мне аппетитные воспоминания. Кровь, мясо, тёплое, солоноватое, ещё подрагивающее. Кровавый… Кровавый… Цвет огня, которым меня опалили в деревне! Птицы, возьмите меня туда, где тепло и сытно!
Желудок, ещё немного и я тебя наполню. Видишь, я уже вышел на тропинку. Желудок, потерпи! Не урррчи так тоскливо. Слышишь, я, стараясь не смотреть в доверчивые глаза существа, спрашиваю, куда оно идёт. Желудок! Ах, голод-голод!.. Бабушка. Это, наверное, сытно… Пирожки? Тоже сойдёт. Где живёт эта (Уррр!) бабушка? Тише, желудок. Потерррпи. Бабушка сравнительно недалеко. А существо пусть поёт пока. Постучать. Постучу! Постучу, и аппетитная калорийная тёплая бабушка не спеша откроет дверь…
Будь здорово, существо в кровавом уборе. Будь здорово пока. Ибо я предпочитаю здоровую пищу.
Птицы летят туда, где тепло. Я бегу туда, где бабушка. Желудок, не подкашивай мои ноги! Ах, голод-голод!