– Бледнолицые… – задумчиво повторил вождь, шевеля большой нос всунутым в него перстом. – Гм. После завтрака посоветуюсь с народом.

(– Может, и индеец Эдуардыч Большая Шишка носил пенсне? – усмехается презрительно внутренний голос автора.

– Нет, Большая Шишка пенсне не носил, – отвечает своему внутреннему голосу автор.

– Ну, то-то же, – одобрительно замечает внутренний голос.

– Большая Шишка носил монокль.

– Тьфу!)

Мужики во главе с Эдуардычем уселись в кружок, и бабы принялись их потчевать, обрубывая и поднося им фрагменты бизона, источающие соблазнительные ароматы.

Насытившись парной бизонятиной, кавалеры помыли руки языками и, зычно порыгивая и попукивая, встали и разбрелись по стойбищу, а бабы приступили к кормлению себя и потомства.

Наконец, видя, что все его соплеменники употребили корм, вождь кивком ногтя подозвал к себе жилистого нервозного типа по имени Леонидыч – Банный Лист и негромко произнёс:

– А ну-ка, милок, постучи сбор на племюм.

Милок, то бишь Банный Лист, принялся дубасить кулаками по барабану, который представлял собой выдолбленный кусок бревна с натянутой на торец кожей бизона, не того, свежесъеденного, а его прапрапрапрапрадедушки. Индеец Леонидыч был ударником производства… То есть, тьфу, наоборот: производителем ударов. Он производил удары по барабану, сигнализируя таким образом соплеменникам о важных событиях. Вот теперь он сигнализировал, что все члены племени, кроме младенцев, должны сойтись на общее собрание. Поскольку в таком собрании участвовало всё племя (младенцы не в счёт), то и называлось оно соответственно – племюм.

– Объявляю двадцать шестой племюм открытым! – торжественно объявил вождь, когда все собрались и расселись на грунте. – Слово для доклада предоставляется товарищу Стреляному Воробью, который благодаря своей зоркости открыл грозящую нам опасность. Начинай, милок.

(– Товарищу Стреляному Воробью? – снова ворчит внутренний голос автора. – Это напоминает советскую фразеологию. Это ж, кажется, большевики придумали использовать слово «товарищ» в качестве обращения, вместо «господин», или там «сударь». Сомневаюсь я, чтобы индейцы…

– Дружба и товарищество присущи всем народам, – огрызается автор, – и, значит, во всех языках, в том числе и индейских, есть слова, означающие «товарищ». Поэтому нет ничего необычного в том, что один индеец другого назвал товарищем. И вообще, попрошу не перебивать мою брех… гм, мою прозу всякими придирками!)

Итак, милок, то есть на этот раз Стреляный Воробей начал:

– Товарищи! За прошедший от восхода солнца период мною была проделана следующая работа: я совершил осмотр гор, имеющих место на западном горизонте. В результате этого мероприятия мною был обнаружен вопиющий факт. А именно: коварные замыслы бледнолицых врагов, спускающихся с вышеназванных возвышенностей. То, что данные особи имеют замыслы и именно коварные, я определил по их разговору, которого, конечно, не слышал из-за огромного расстояния, но их мимика и жесты говорили сами за себя. Короче говоря, эти койоты пархатые задумали… – Ну и далее докладчик изложил соплеменникам уже известные читателю результаты наблюдения.

Племя загомонило. Из гула голосов высовывались фразы типа «скверные индивидуумы», «отрицательные субъекты», «нехорошие личности», «несовершенные существа», «особы невысокого интеллектуального и морального уровня» и т.д. Кивком ногтя вождь Эдуардыч восстановил тишину.

– То, что эти койоты пархатые не являются образцами добродетели, само собой понятно, и не стоит по этому поводу издавать звуки, – неспешно звучал Большая Шишка. – Давайте лучше издавать звуки на тему: что делать.

– Можно мне? – поднял руку индеец Геннадьич, что в переводе означает Острие Лепёшки.

– Можно, если осторожно, – произнёс любимую индейскую поговорку Эдуардыч.

– Я предлагаю без суеты и нервозности собраться с духом и изо всех своих сил со всего размаха послушать, что скажет по этому поводу наш мудрый вождь.

Сначала раздались обычные аплодисменты всех членов племени, затем они (не члены, а аплодисменты) переросли в бурные и продолжительные, а вскоре вообще превратились в овации. Вождь пытался осадить такой энтузиазм кивком ногтя, но публика, что называется, неистовствовала в восхищении от столь своевременного и толкового предложения Острия Лепёшки, так что во имя восстановления тишины Эдуардычу пришлось постучать томагавком по ближайшему предмету, каковым оказалась голова индейца Васильича, то есть по-нашему Меткого Глиста. Вид крови утишил неистовство и возродил тишь.

– Я, конечно, скажу своё слово, – зазвучал снова вождь и, заметив, что Лапчатый Гусь раздвигает ладони, явно намереваясь снова зааплодировать, вперился в него строгими зрачками и пошевелил томагавком, каковой намёк заставил Ильича удержаться от хлопка. – Скажу. Но сначала послушаю мнение народа. Одна голова, как говорится, хорошо, а не одна – лучше. Высказывайтесь, предлагайте, советуйте, рекомендуйте, а затем я подведу черту.

– А давайте с бледнолицых снимем… – заговорил Васильич Меткий Глист, голову которого забинтовывал колдун Борисыч, но, не договорив, зашипел от боли.

– Да, давайте с них снимем штаны! – закончила фразу индианка Матвеевна, что в переводе значит Мокрая Курица.

– Скальпы, дура, скальпы, а не штаны, – превозмогая боль, заорал индеец Васильич.

(– Зачем же каждый раз сообщать, что тот или иной член племени был индейцем? – снова придирается внутренний голос автора. – Ведь они все индейцы. Неиндейцев среди них нет, ведь так? Ну так и пиши просто «Васильич», «Ильич», «Тимофеич» и т.д., не пришпандоривая каждый раз к имени слово «индеец», ибо это читателю уже и так понятно.

– Не надо меня учить! – огрызается автор. – Мне, может, просто нравятся такие словосочетания типа «индеец Тимофеич», или «индеец Васильич», или «индианка Матвеевна» и т.д., ну и не мешай, внутренний голос, мне этим наслаждаться).

– Да, это неплохая идея насчёт снять скальпы, – подхватил индеец Валерьич, то есть Быстроногий Карась.

– Я вообще человек идейный, – похвалил себя Васильич Меткий Глист, пытаясь высвободиться из пут, ибо колдун Борисыч, начав забинтовывать его голову, то ли заслушавшись, то ли увлёкшись, забинтовал быстро всего Васильича, превратив его в египетскую мумию, так что тот не мог двинуть ни рукой ни ногой, а извивался как червяк. – Ну ты чего творишь, Борисыч?! У меня ж только голова. Совсем обалдел? Разматывай взад!

Стреляный Воробей и Лапчатый Гусь переглянулись, мол, да, Борисыч таки… Старость не радость.

– А если бледнолицые не захотят, чтобы мы с них снимали скальпы? – высказал сомнение индеец Сергеич – Мохнатый Слизняк. – У меня вот, например, был случай. Встречаю это я одного бледнолицего и говорю ему, мол, эй, мужик, а давай-ка я с тебя сниму скальп. Он мне: «Это зачем же? Нет, не хочу, мне и со скальпом неплохо. Он мне как раз по размеру. Спасибо за предложение, но не стоит беспокоиться». Я ему, мол, ты не волнуйся насчёт оплаты, я оскальпирую тебя задаром; ни копейки не возьму; полностью за мой счёт. Он стоит, чешет скальп, ну, понятное дело, кто ж не любит получить услугу на халяву. Но потом отмахнулся, мол, нет, и задаром не хочу. Повернулся и ушёл.

– Это ты уговаривать не умеешь, – сказал Тимофеич Стреляный Воробей и поправил на переносице покосившееся пенсне. – Знал я одного индейца по имени Парнокопытный Индюк, так тот кого угодно мог уговорить, так что к нему даже стояла очередь желающих быть оскальпированными.

– Да кто их вообще спрашивает, бледнолицых – хотят, не хотят. Что это за церемонии? Какие там уговоры? Долбанул томагавком по черепушке – вот и все уговоры, – взвился нервозный Леонидыч Банный Лист.

– Тоже верно, – одобрил Ильич Лапчатый Гусь. – Жестоко, да, но они сами виноваты. А пусть не замышляют…

– Правильно, нечего тут, понимаешь… А то взяли манеру – захватывать индейские земли, – подхватил индеец Святославич – Скользкий Ёж.