— Товарищ гвардии генерал, гвардейская танковая Краснознаменная бригада приказ выполнила. Бригада готова к выполнению любой задачи.

Из машины вылез генерал и торопливой твердой походкой направился к комбригу. Он был выше Бударина ростом, шире в плечах. Подойдя к комбригу, генерал обнял его и трижды, по-русски, поцеловал.

В сопровождении офицеров генерал и комбриг двинулись к школе, спустились в подвал.

Из перевязочной выскочил Филиппов, вытянулся, хотел представиться генералу. Бударин его опередил:

— Вот и мой орел. Гвардии капитан Филиппов.

Филиппов смутился, почувствовал, что краснеет.

— Слышал, слышал, как он у вас тут фокусы устраивает, — подавая Филиппову руку, сказал генерал.

— Какие фокусы? — насторожился Бударин.

— А неразорвавшуюся мину вынуть из живого человека — это тебе не фокус?

Генерал и комбриг добродушно засмеялись.

— Молодец, гвардии капитан. Молодец… Я там тебе помощников из медсанбата привез. Извини, что запоздал. Дороги не было. Принимай врачей, пусть работают.

— Есть. Разрешите идти?

— Иди, молодец, иди.

На лестнице Филиппова нагнал Сатункин:

— Поздравляю с присвоением звания гвардейца.

— Спасибо, землячок.

— А я что говорил?

— Ладно. Угадал.

Филиппов выбежал на улицу.

От ближайшей к школе машины отделился человек и кинулся ему навстречу. Это была Наташа. Филиппов узнал ее сразу. Тяжелые косы выбились из-под шапки и, пока она бежала, распустились, упали ей на плечи.

— Коля! Здравствуй, Коля!

Она протянула ему руки.

Филиппов обхватил ее и, не находя слов, начал кружить на одном месте.

— Что ты? Все смотрят. Что ты?! — восклицала она, задыхаясь и закидывая назад голову; шапка отлетела в сторону, и русые косы развевались по ветру.

Он, счастливый, смотрел в ее голубые глаза и смеялся.

— Перестань. Голова закружилась!

Филиппов осторожно поставил ее на землю перед собой.

— Ну как можно? — сказала она, еле переводя дыхание. — Это несолидно. Ты же начальник.

— И человек тоже, — сказал он, подхватывая ее под руку. — Идем. Кто тебя послал к нам?

— Я сама добилась. Нас еще с утра генерал к вам направил, да никак не проехать было.

— Да идем же скорее.

— Подожди, шапку найду…

Она надела шапку, и они, засмеявшись неизвестно чему, взявшись ва руки, как дети, побежали в перевязочную.

…Подвал затопило электрическим светом. В перевязочной забурлила работа. Было развернуто шесть столов. Все работали с каким-то особым подъемом и рвением.

Анну Ивановну уговаривали лечь спать.

— Не пойду, товарищи, честное слово. Разрешите мне довести дело до конца.

Мурзин, Хихля, Коровин, Саидов, Трофимов и даже Гулиновский — все продолжали работать. Только Зоя после введенного пантопона сладко спала, по-детски сложив губы, спала на том ящике, на котором любили они сидеть с Анной Ивановной в редкие свободные минуты.

В самый разгар работы в перевязочную с радостным криком ворвался Хихля:

— Ось, дивіться!

В дверях появился Рыбин.

Ему не дали выговорить ни слова — набросились, затискали в объятиях.

Филиппову нужно было организовать бесперебойную работу перевязочной и операционной, наладить уход за тяжелыми и нетранспортабельными, уточнить документацию, написать донесение начсанкору, а главное — всех раненых как можно быстрее эвакуировать в тыл.

Широкоплечую подтянутую фигуру гвардии капитана видели и в перевязочной, и во всех отсеках, и на улице, возле машин. Он был всем нужен. То и дело слышалось:

— Товарищ гвардии капитан, а это как?

— Товарищ начальник, на минуточку.

— Товарищ Филиппов, можно вас?

Раненых решено было вывезти в медсанбат двумя партиями. С первой партией раненых отправлялся сам Филиппов. Со второй должен был ехать Рыбин.

На улице шла загрузка машин.

— Подноси раненых. Не задерживайся, — командовал Филиппов.

Санитары вынесли Нину.

— До свидания, Нина, — душевно сказал Филиппов. — Хотя я и еду с вами, но, кто знает, будет ли время попрощаться. Желаю вам всего хорошего: поправиться, встретить Цырубина. Вы оба достойны большого счастья.

— Спасибо, товарищ начальник, — сказала Нина. — И вам счастливо довоевать.

Вынесли Годованца. Прощаясь с ним, Филиппов долго тряс ему руку, но ничего не сказал: глаза защипало, в горле возник ком.

— Што ли, жалко меня? — удивился Годованец, морща нос. — Так я ж скоро поправлюсь. Вот вы-то как тут? Правда, я наказал насчет вас Сатункину, да душа все равно неспокойна. Не совсем вы еще обстрелялись. Снаряды, например, по звуку не различаете, горячку иной раз порете.

Рубцова, Сушенку, Федю Васильева — экипаж машины номер «сто» — грузили вместе. Сушенку теперь ни на минуту не могли оторвать от Рубцова.

Раненые долго кричали остающимся товарищам:

— Смотрите, чтобы все здесь было в порядке!

— До свидания на Родине!

— Выпить за нас в День Победы не забудьте!

Раненный в лицо не мог говорить. Пока машина не скрылась, он все махал из кузова шапкой…

Филиппов ехал в медсанбат.

Забитая движущейся навстречу техникой, дорога была похожа на гигантский конвейер.

Филиппов торопился. Нужно было спешно получить медимущество, забрать фельдшеров, навестить своих раненых, а там уже и принимать новые экипажи, прибывшие на ближайшую станцию. Годом раньше после таких боев бригада, может быть, месяц простояла бы на формировании. Теперь пройдет всего два дня, и она, пополнившись свежими силами и танками, опять двинется в бой. Другой размах — победный.

Филиппов ехал на «чужой» машине. «Санитарка» сгорела.

Шофер некоторое время сидел за рулем сердитый, что-то все ворчал себе под нос. Но вскоре угомонился, замурлыкал веселый мотив. «Наверное, это привычка всех шоферов», — подумал Филиппов, вспоминая Годованца.

— Нельзя ли быстрее? — поторопил он шофера.

Шофер распахнул дверцу, закричал в темноту:

— Эй, дай дорогу! Разве не видите? Раненых везу!

И, хотя ничего не было видно, шоферы встречных машин, услышав слово «раненые», уступали дорогу.

В полночь добрались до медсанбата, расположившегося в богатом барском доме с колоннами.

Филиппова окружили товарищи, поздравляли, горячо пожимали руку, забрасывали вопросами… Гостеприимный командир медсанбата уступил Филиппову свою комнату.

Филиппов и Сатункин остались одни. Горел мягкий электрический свет. Мерно постукивали часы с позолоченным циферблатом. На столе дымился чай. Было так тихо, так все по-домашнему, что как-то не верилось, что несколько часов назад они подвергались смертельной опасности.

Филиппов улегся спать на настоящей кровати, накрывшись настоящим одеялом. Сатункин подшивал подворотничок к гимнастерке, потом, погасив свет, тоже лег.

Уснули мгновенно, впервые за много суток.

Часы пробили четыре — красиво и звонко. В дверь постучали. Сатункин, топая по полу босыми ногами, шепотом спросил:

— Кто там?

Послышался хрипловатый голос Рыбина:

— Это я. Открой.

Сатункин зажег свет. Открыл дверь. Проснулся Филиппов.

— Уже? — удивился он, увидя Рыбина. — Все благополучно?

— Все в порядке. Lege artis[4].

Филиппов поднялся, подошел к окну, отдернул штору.

На улице было темно. Неживыми коробками стояли дома. И только там, дальше домов, где предполагалась дорога, все двигалась и двигалась цепочка мерцающих сигнальных огоньков — это шла на запад Советская Армия.

— А скоро, наверное, по этой же самой дороге мы на Родину двинемся…

Рыбин уверенно кивнул:

— Да, теперь скоро…

— С огнями поедем… Свет в полную фару.

Филиппов обнял друга за плечи, и они, думая каждый о своем, долго смотрели на далекие красные огоньки…

1948—1952 гг. Дополнено и исправлено в 1954 г.