— Што ли, свободу любишь? — шутливо спросил Годованец. — Ежели бы не наша армия, так на всю бы жизнь и запеленали…

Появился старик с тальниковой корзинкой в руках. Он в пояс поклонился доктору и, произнося непонятные слова, поставил корзинку к его ногам.

Филиппов вначале даже не понял, в чем дело, а когда догадался, что это плата за оказанную помощь, густо покраснел и попытался объяснить старику, что он ничего не возьмет, что этого не полагается у советских врачей.

Старик не понял объяснений, пригорюнился и унес свой подарок. Женщины приумолкли, обиженно поглядывая на доктора.

Через несколько минут старик вернулся. Умоляя доктора простить его за первый маленький подарок, он сказал, что сейчас принес больше, и протянул Филиппову дорогие карманные чистого золота часы.

Филиппов решительно отвел руку старика.

— Он не может, — пояснил Годованец. — Он советский доктор, коммунист. Не разумеете? Со-вет-ский…

Старик, подняв свои морщинистые руки над головой, растроганно воскликнул:

— Нех жие червоно войско! Нех жие Россия!

Женщины горячо благодарили, говорили взволнованно Годованцу:

— Довидзенья, пан сержант, довидзенья…

— Опять не уразумели? — проворчал Годованец. — Я просто сержант, безо всякого пана. — И он так на прощанье пожал руку полячкам, что они взвизгнули.

На улице брезжил рассвет; было свежо и тихо. Падал крупный лохматый снег.

— Вот мы и побывали в другом мире, — сказал Филиппов.

— Сырой материал, — скептически отозвался Годованец. — Еще много над ними придется поработать.

В лесу выстрелили. Нарастающий вой снаряда заставил обоих насторожиться.

— А ну ложитесь! — крикнул Годованец. — Ложитесь!..

Он с силой толкнул Филиппова в сугроб и прикрыл его сверху своим широким телом. Филиппов хотел было возмутиться, но не успел. Снаряд оглушающе разорвался неподалеку.

— Товарищ капитан! — закричал Годованец.

— Чего ты кричишь?

— Живы?

— Жив, а ты как?

— Нормально.

Они поднялись и, не отряхнув снега с одежды, пошли дальше.

Годованец всю дорогу ворчал:

— Вот гады! Уже по докторам садить начали. Зло их берет, что взять нас не могут. Гробокопатели…

Филиппов тут только понял: Годованец прикрывал его, рискуя своей жизнью. Он с благодарностью посмотрел на шофера. Тот шел как ни в чем не бывало, вразвалочку, широким солдатским шагом.

XIII

Раненые все прибывали. Ими заполнили два последних отсека. Не хватало аккумуляторов, старшина распорядился зажечь трофейные плошки; слабый огонек, мерцая, осветил отсеки. Тяжелые тени поползли по стенам. Словно тени, двигались санитары. Сатункин и Бакин сбились с ног: они вдвоем обслуживали почти шестьдесят раненых. У Сатункина взлохматились усы, некогда было закручивать колечки.

Перевязочная ни на минуту не прекращала работу. Как всегда, Коровин и Саидов вносили раненых, Гулиновский вписывал их в журнал учета, Мурзин подготовлял к операции, Анна Ивановна и Рыбин оперировали, старшина кормил, Хихля отвозил в медсанбат.

Все делалось в одном, давно выработанном ритме. Люди понимали, что нарушить этот привычный ритм — значит выбить товарищей из колеи, сорвать работу. И все тянулись из последних сил, старались не отстать друг от друга. А сил становилось все меньше и меньше: четверо суток работали почти без сна и отдыха. Об усталости не говорили. Работали молча.

Опять раздалось несколько далеких и близких разрывов, будто кто-то остервенело колотил тяжелым молотом померзлой земле. Подвал задрожал, загудел.

Гулиновский передернул плечами: «Сколько можно работать — четверо суток без передышки! Неужели они не устали?» Он всматривался в лица товарищей. Глаза их горели упрямым решительным блеском. Все были измотаны работой. Анна Ивановна осунулась, почернела. Рыбин похудел так, что очки плохо держались, скатывались на кончик носа. У Зои шейка сделалась такой тонкой, что казалось, не удержит головы. Но никто, кажется, и не думал заикаться об отдыхе. Гулиновский недовольно ерзал на стуле, сопел и продолжал задавать свои вопросы:

— Фамилия? Яснее. Имя, отчество?.. Повтори.

К Анне Ивановне подошел Рыбин, вполголоса спросил:

— Как вы смотрите на то, чтобы сократить работу?

— То есть как?

— Делать самое необходимое и отправлять в медсанбат. — Встретив недовольный взгляд Анны Ивановны, Рыбин добавил: — У нас есть на этот счет указания бригадного врача.

— Вы знаете, Александр Семенович, по-моему, это не тот случай. Сейчас как раз раненые должны получать все, что в наших силах. Я уже не говорю просить, думать сейчас об отдыхе — эгоизм высшей степени.

— Я, тоже так думаю, но… — Рыбин посмотрел на ее изменившееся лицо, — но хватит ли у нас сил? Филиппов сообщил, что придется так вот работать еще не менее суток.

— Ну и что же?

— А они как? — Рыбин обвел глазами своих подчиненных.

— Спросите у них.

Рыбин вышел на середину отсека:

— Товарищи, быть может, кто очень устал? Хотел бы отдохнуть?

— Неплохо бы! — тотчас отозвался Гулиновский и вновь вопросительно оглядел товарищей.

Наступила неловкая тишина, точно Гулиновский произнес неприличное слово. Всем было стыдно за него перед ранеными.

— Да-а, — протянул Рыбин. — Еще кто желает отдохнуть?

Тут, к всеобщему удивлению, в разговор вступил Мурзин. Он обтер о простыню измазанные кровью руки, почти вплотную подошел к Гулиновскому и внимательно посмотрел на него исподлобья. Гулиновский смутился, отвел глаза. Мурзин повернулся к Рыбину и сказал раздельно и громко:

— Слабцов нет. Не время о шкуре своей думать.

Рыбин сдернул очки, сделал невольный неловкий шаг к Мурзину:

— Спасибо… А вы, товарищ лейтенант, можете идти отдыхать. Можете.

— Нет, нет. Что вы, товарищи! — залепетал Гулиновский. — Я же просто так. Спросили, ну и ответил…

— Продолжаем работу, — прервал его оправдания Рыбин.

Анна Ивановна, склонясь над раненым, отмыла бензином грязь вокруг раны, убрала из нее пинцетом обрывки одежды и только приготовилась к иссечению, как заметила на чистой, тщательно отмытой коже круглое красное пятнышко. Она, не понимая, в чем дело, взяла новый тампон, еще раз обмыла рану.

И опять на коже красная капля, похожая на ржавую монетку. Одна, другая, третья.

— У вас из носу кровь! — крикнула Зоя.

— Зачем же кричать? — с упреком сказала Анна Ивановна, запрокидывая назад голову и зажимая пальцами нос.

— Вы полежите, доктор. Я потерплю чуток, — участливо посоветовал раненый.

— Ничего, родной, обойдется. Полежи минуту. Ты уж извини… Зоя, шарик.

Зоя подала ей несколько марлевых шариков. Анна Ивановна затампонировала ими нос и продолжала работу.

XIV

Фашисты, видимо потеряв всякую надежду взять Сянно с бою, решили испытать еще одно средство — психическую атаку. Ночью, без всякой артподготовки, пьяные орды вышли из лесу и двинулись на позиции второго батальона.

Первым заметил гитлеровцев Соболев. Он стоял у танка и вслушивался в приближающуюся канонаду. Только что в окопах был замполит — гвардии майор Козлов. Он принес радостную весть: наши войска вышли к реке Одер. «Одер! Это уже недалеко от Берлина. А Берлин — победа, — думал Соболев. — Разобьем проклятые группировки, и, может быть, пошлют нас на Берлин. А там скоро и домой». Мать писала, что трактор его в исправности и работает на нем Маша Фатеева. Ха, Машка на тракторе! Чудеса! Соболев помнил ее босоногой девчонкой в коротком платьишке. Перед самой войной Машу приняли в комсомол. Соболев после собрания хотел ее поздравить, она, смутившись, убежала. И вот теперь эта Маша — тракторист и работает на его тракторе.

Соболеву захотелось сесть за руль, выехать на полосу. «А Машу в помощники себе возьму…» — решил он.

В это время за лесом застрочили наши пулеметы. Над головой Соболева по темному низкому небу пронеслись две яркие дорожки, одна — желтая, другая — зеленая.