— Спасибо вам, но позвольте мне самой распоряжаться своими силами, Александр Семенович. Я вас очень об этом прошу.

Рыбин постоял, подумал, приказал:

— Товарищ Мурзин, поставьте еще один стол. Для меня.

Мурзин молча выполнил приказ.

В подвале появился Филиппов, запорошенный землей, но, как прежде, подтянутый и собранный. Его сопровождали Сатункин и Годованец.

— Ну и ну! — весело сказал он санитарам, стряхивая землю с одежды. — Пока до вас добрался, всего обсыпало.

— Беречься надо, товарищ капитан. Дела-то такие… накроет, — посоветовал Коровин.

— Хорошо. Уберегусь, — просто сказал Филиппов. — Как работается?

— Да ничего… Справляемся.

— А где же твой дружок закадычный, Бакин? Почему один работаешь?

— Да тут такое дело…

— Большой шибко, длинный. По лестнице не проходит, — поспешил объяснить Саидов.

— А зачем перевязали руки?

— Оно не так скользит, товарищ капитан… вроде бы для удобства, — пробормотал Коровин, пряча забинтованные руки за спину.

— Рационализация, стало быть?

— Она самая.

— Развяжите-ка. Посмотрим.

— Может, к капитану пройдешь, товарищ начальник? Капитан тут, пожалста, — попытался выручить напарника Саидов.

— Пройду, пройду, разбинтовывай.

Коровин нехотя снял бинт. Филиппов поднес ладонь санитара к лампочке и нахмурился. Ладонь была иссиня-красной, обезображенной и представляла собой сплошную мозоль. Филиппов сочувственно смотрел на санитара, а тот виновато моргал, переминаясь с ноги на ногу.

«Вот она, истинная самоотверженность, — подумал Филиппов, — без крика, без рисовки. Работает, покуда хватит сил, и никаких наград не просит. Работает, потому что так надо».

— Нельзя так, дорогуша! — участливо сказал Филиппов. — Испортишь руки, как дальше работать будешь?

— Оно ничего, работать-то будем, товарищ капитан.

— Нет, нет, твои руки еще нам пригодятся. Сатункин! Годованец! — позвал Филиппов. — Становитесь работать вместо Коровина и Саидова. А вы, товарищи, идите отдыхать. Без разговоров, отдыхать! Да ладони-то вазелином смажьте.

— Вам виднее, товарищ капитан, — уклончиво ответил Коровин.

Филиппов осмотрел заново оборудованные отсеки, похвалил Трофимова.

Гулиновский при виде Филиппова вскочил, пристукнул каблуками.

— Садитесь, продолжайте работать, — сказал Филиппов. — Товарищ Мурзин, дайте мне халат.

Филиппов надел халат, подпоясался вместо пояса бинтом, тщательно вымыл загорелые мускулистые руки, повязал голову косынкой и встал к столу.

— Разрешите пристроиться, товарищ командир?

— Пожалуйста, товарищ начальник. — Рыбин приветливо кивнул.

— Спасибо, что нас не забываете, — сказала Анна Ивановна.

— Как это я могу забыть?

— Все-таки у вас и без нас дел хватает.

— Главное, Анна Ивановна, — люди, вы-то знаете…

Раскрылась дверь. Внесли раненого.

Филиппов и Рыбин удивленно переглянулись: раненого вносили Коровин и Годованец.

— Вы каким образом здесь? — спросил Рыбин, обращаясь к Годованцу.

— А вы все-таки работаете? — спросил Филиппов Коровина, но тут же и сам понял: никто из санитаров на отдых не ушел.

Совсем рядом, наверху, разорвался снаряд. Подвал вздрогнул, загудел. Донесся пронзительный крик.

— Вот он, отдых-то, — тихо произнес Коровин и упрямо взялся за носилки. — Пошли. Нечего стоять.

Больше разговора не начинали.

Слышно было, как позванивали инструменты да иногда стонал раненый.

— Следующего, — командовал Филиппов.

— Повязку, — приказывала Анна Ивановна.

— Шарик, пожалуйста, — просил Рыбин. — Зоя, что вы так долго?

Рыбин по натуре своей был человеком несколько медлительным, а от Филиппова отставать ему не хотелось: неудобно было перед подчиненными. Он старался, как только мог, и с завистью смотрел, как быстро двигались ловкие пальцы Филиппова.

— Зоя, пеан, пожалуйста… Живее!

Кто-то открыл дверь. Некоторое время в перевязочную никто не входил, дверь оставалась открытой. Затем появились санитары с носилками в руках. Они двигались осторожно, стараясь не тряхнуть носилки, идти в ногу, плавно. Раненый вел себя необычно: опершись на руки, он свесил левую ногу с носилок, а правую держал неподвижно вытянутой, следил, чтобы ничто ее не задело, никто к ней не прикоснулся. Губы раненого побелели, глаза испуганно округлились.

— Осторожно, — сказал Коровин, — в нем мина.

Все, как один, повернули головы к раненому.

— Так зачем же вы его принесли? — крикнул Гулиновский.

— Тихо, — спокойно сказал Филиппов. — Давайте его сюда.

Раненого положили на стол. Гулиновский незаметно выскользнул из перевязочной.

— Позовите Сатункина. Он старый минометчик и в этом деле спец, — приказал Филиппов.

Коровин ушел за Сатункиным. Сверху доносились рев мотора, лязг гусениц: мимо школы мчались танки. Вошел Сатункин.

— Слушаю, товарищ капитан.

— Переодень халат. Есть дело по твоей специальности.

Сатункин быстро выполнил приказание.

— Готов.

— Мурзин, разрезайте одежду. А ты, дорогуша, не волнуйся. Все будет в порядке, — убедительным тоном сказал Филиппов раненому.

Наступила тишина. Было слышно, как под руками Мурзина скрипят ножницы. Филиппов заметил, что подчиненные смотрят на него с удивлением, кое-кто и с недоверием, а Рыбин точно намеревается броситься к нему, крикнуть: «Что ты собираешься делать?! Опомнись!..»

— Раненых нужно унести отсюда, — велел Филиппов. — И всех прошу выйти, закрыть дверь. Останутся Анна Ивановна, Сатункин и Зоя.

Раненых унесли.

— Начнем, — сказал Филиппов, оглядывая товарищей. — Сатункин, чего надо опасаться?

— Тут, товарищ капитан, взрыватель головной. Не надо, стало быть, раскачивать мину. Выдернуть ее, как занозу… И… и все.

— И все, — иронически повторил Филиппов. — Совсем пустяк.

Он стал осматривать рану. Небольшая мина, по-видимому выпущенная из пятидесятимиллиметрового миномета, застряла в мягких тканях бедра. План операции был прост: легкими движениями скальпеля рассечь кожу и мышцы и удалить мину. Но вместе с тем план был чрезвычайно опасен: одно неловкое, неаккуратное движение могло вызвать взрыв, а значит, гибель раненого, оператора и всех, кто был рядом.

У Филиппова засосало под ложечкой. Он посмотрел на раненого. Глаза их встретились. Взгляд раненого был полон ожидания, надежды, доверия. Филиппов еще раз оглядел товарищей. Ни в ком из них он не уловил трусости, желания уйти из перевязочной. Анна Ивановна, как всегда, была спокойной и сосредоточенной. Сатункин держал руки на животе и готов был в любую секунду кинуться на помощь. Только Зоя была необычно серьезной и деловитой — волновалась.

— Зоя, палочку с йодом.

Зоя подала палочку. Филиппов обозначил место предполагаемого разреза: провел поперек бедра линию наискосок.

— Новокаин.

Зоя работала четко и быстро. Глаза ее говорили: просите еще что-нибудь, еще, чтобы не стоять на месте, чтобы работать. Филиппов набрал в шприц новокаин, надел иглу.

— Чуть-чуть уколю. Не дергайся.

— Потерплю, доктор.

Наверху снова начался обстрел. Подвал загудел от разрывов. Дрожал потолок. Лампочка раскачивалась над самой головой Филиппова.

— Скальпель.

Филиппов одним решительным и вместе с тем легким движением разрезал кожу. Кровь тоненькими фонтанчиками ударила вверх, на белый халат врача.

Анна Ивановна взяла марлевый тампон, промокнула рану.

Раненый застонал.

— Тихо! Смотри, дернешься — все тут погибнем.

— Не двинусь.

Работали молча. Слышалось потрескивание кровоостанавливающих пинцетов, которыми Анна Ивановна зажимала мелкие артерийки.

Наступил самый опасный момент операции. Движения оператора и ассистента были экономными, расчетливыми, они понимали друг друга без слов. Анна Ивановна металлическими крючками расширила рану, а Филиппов мягким точным движением вынул мину.

— Сатункин, бери.

Сатункин двумя руками взял скользкую от крови мину, отошел к окошечку, повернулся спиной, как бы прикрывая товарищей на всякий случай. Он благополучно разрядил мину, выбросил взрыватель в окошечко, корпус — в тазик. Раздался тупой звук удара. Все невольно вздрогнули. Но черный, овальной формы кусок металла был теперь совершенно безопасен.