XVII

Без Рыбина жизнь в подвале текла своим чередом: командование медсанвзводом взял на себя Филиппов.

В отсеках было тесно.

Меж раненых ходили санитары с поильниками в руках, укладывали раненых поудобнее, поправляли повязки, делились остатками махорочки.

Подвал уже не вздрагивал. Он не переставая дрожал и гудел, будто под ним клокотала расплавленная лава.

Зашел замполит Козлов.

— Где здесь товарищ Рубцов? Мне доложили, что он ранен.

— Тут я, товарищ гвардии майор.

— Ну как самочувствие?

— Да неплохое.

— Я вам лекарство хорошее принес. — Козлов вынул из-за пазухи белый листок. — Это последняя сводка Совинформбюро.

— Вот спасибо… А как там наш батальон?

Козлов помедлил с ответом.

— Воюют, — сказал он уклончиво.

Рубцов проводил его тревожным взглядом, тряхнул головой и громко сказал:

— Товарищи, слушайте сводку!

Раненые повернули к нему лица, разговоры сразу прекратились.

— «…Северо-западнее Кенигсберга, — раздельно и неторопливо читал Рубцов, — наши войска продолжали бои по очищению от противника Земландского полуострова, в ходе которых заняли несколько населенных пунктов, и среди них…»

Раненые слушали затаив дыхание.

— Дружище, потерпи немного, — просили соседи, если кто-нибудь начинал стонать.

— «В городе Познани, — читал отчетливо Рубцов, — продолжались бои по уничтожению окруженного гарнизона противника. Наши наступающие части овладели в городе оружейным заводом, на котором захватили 58 орудий, 1250 ручных и станковых пулеметов…»

— Значит, не только мы? Другие тоже добивают.

— А ты как думал? По частям-то легче.

— Эх, скорее бы, товарищи, последнюю часть добить!

— Теперь уже скоро.

Близко разорвался снаряд. В решетчатые окошечки подвала влетел ветер. По потолку забегали широкие, размашистые тени. Пламя свечи затрепетало и погасло.

— Кажись, по нас, братцы-ы… — послышался в темноте испуганный голос.

— По нас не по нас, землячок, а свет зажечь надо, — спокойно отозвался Сатункин, чиркая спичкой. — Ежели у кого сердцебиение, я валерьянки могу дать.

— А убьют?

— Ничего, мы помирать привычны. Нас уже три года убивают.

— Между прочим, кто это там расстраивается? — спросил Рубцов.

Никто не отозвался.

Когда Сатункин зажег свечу, Рубцов повторил:

— Так кого же слабит? Сознайся. Ничего не будет, не бойся. Случается, что нервы не выдерживают. Знать надо. Мы не чужие — поможем.

— Ну я, — робко протянул Сушенка.

Он был ранен в ягодицы, лежал на животе, пряча лицо от насмешливых взглядов товарищей.

— А, друг! Да тебе, никак, курдюк повредило?

— Ладно, Федя, не надо, — хмурясь, сказал Рубцов. — Ты, Сатункин, положи-ка его ко мне поближе. Оно, глядишь, поспокойнее будет. Нам сейчас паника ни к чему.

С помощью раненых Сатункин переложил Сушенку к Рубцову.

— Ты вот что, браток, — посоветовал ему Рубцов, — ты лежи, молчи, и… и все твое дело. Понял?

— Понял.

— Вот и ладно. А я сводку буду читать.

Рубцов положил раненую ногу поудобнее и продолжал:

— «В Будапеште продолжались бои по уничтожению окруженного гарнизона противника, в ходе которых наши войска заняли 16 кварталов…»

— Не завидую я фашистам, — прервал чтение Федя Васильев, — везде для них котлы да окружения — жизни никакой нет.

— Им не впервые. Как от Сталинграда началось, так и продолжается.

— У них тактика такая: влипать в окружение да в котел. Новое в военном деле…

Все засмеялись.

Опять ударило над самой головой. Сушенка весь сжался и что-то хотел сказать. Но Рубцов положил ему на спину руку, как ни в чем не бывало продолжал:

— «Юго-западнее Будапешта наши войска в результате предпринятых атак овладели крупными населенными пунктами…»

Новый сильный взрыв потряс подвал. Запахло порохом и дымом. Темнота разлилась по отсекам.

— Братцы, погибаем! — заорал Сушенка.

— Молчи! — прервал его спокойный голос Рубцова. — Молчи, говорю. А то стукну.

— Да не могу я. Сердце у меня слабое.

— А ты чихни, — посоветовал Федя Васильев.

— В чем дело, товарищи? Кто здесь кричал? — послышался из темноты громкий голос Филиппова.

— Да есть тут у нас один, — отозвался Рубцов. — Это он нечаянно, по недосмотру. Больше этого не повторится:

— Ну-ка, товарищи, прислушайтесь!

Раненые притихли.

Сквозь близкую частую автоматную и пулеметную стрельбу издали, со стороны хуторов, донеслись знакомые резкие выстрелы советских тяжелых танков ИС.

— Товарищ капитан, наши!

— Да, это наши. Через несколько часов враг будет окончательно разбит. Все вы будете отправлены в госпитали и скоро поправитесь. А сейчас немножко потерпите.

Сатункин зажег свечу. Филиппов прошел в перевязочную.

— Рубцов, читай дальше.

Рубцов подождал, пока снова наступит тишина, и продолжал:

— «За 4 февраля подбито и уничтожено 136 немецких танков. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 56 самолетов противника».

— А те, которые мы подбили, считают?

— Вот чудак! Конечно!

— Значит, и наша доля тут есть?

— А то как же!

— И та самоходка, Рубцов, что мы таранили?

— И она есть…

Оглушающий взрыв прервал разговор. Свеча погасла.

XVIII

Фашисты били прямой наводкой.

В здание школы сразу попало несколько снарядов. Помещение наполнилось мелкой кирпичной пылью. Она висела в воздухе густым облаком, забивала рот и глаза, скрипела на зубах.

Когда пыль улеглась, раздался тревожный крик:

— Комбриг!

Бударин, неловко подвернув под себя руки, лежал на груде битого кирпича, лицом вниз, весь покрытый слоем рыжей пыли. Из носа тоненькой струйкой текла кровь. Офицеры растерянно склонились над ним. Он пошевелил головой, открыл затуманенные глаза, встал, шатаясь, на ноги.

Его тотчас подхватили, помогли спуститься в подвал. Филиппову пришлось потесниться до предела: освободить один отсек под штаб.

Не хватало патронов. Броневик связиста больше не гудел. Дорога на хутора была перерезана. В подвал без конца спускались солдаты, просили:

— У кого есть патроны? Давай.

Раненые вывертывали карманы, ссыпали в протянутые шапки последние патроны, и люди уносили эту драгоценную ношу наверх.

Не успевали они уйти, как появлялись другие с той же просьбой:

— Патроны! Патроны!

У санитаров чуть было не отобрали автоматы.

— Вам все равно, а мы фрицев бьем.

— Нет, товарищи, так дело не пойдет, — возражал Сатункин, крепко прижимая автомат к груди. — Мы ведь что? Мы здесь навроде часовых.

— Не болтай, усатый, чего тебе охранять? Подавай оружие.

— Не лапай, не лапай! Их вот охранять. Полон подвал.

— Не трожь, ребята, — сказал Рубцов. — Старина правду говорит. Раненых в нашей обстановке оставлять без охраны не годится.

— Да нешто мы вас оставим, дура?

Солдаты еще поругались, пообещали пожаловаться комбригу, но больше не приставали…

Фашисты рвались к школе. В самую критическую минуту из подвала выскочил Бударин — без папахи, с винтовкой в руках, — бросился к подбитому танку.

— Заводи мотор!

Водитель выполнил приказ.

Машина взревела, не трогаясь с места.

— Ура-а! — закричал комбриг.

— Ура-а! — подхватили танкисты.

Гитлеровцы, поверив, что танкисты при поддержке танка идут в атаку, поднялись, побежали.

— Огонь! — скомандовал Бударин.

Стреляли из винтовок, автоматов, пистолетов.

Гитлеровцы потеряли не менее тридцати человек.

Бударин стоял среди развалин у входа в подвал, обеими руками опираясь на винтовку. Перед ним, с автоматом в руке, — начальник штаба.

— Передай нашим: квадрат десять — сорок два пусть не обстреливают.

— Слушаюсь.

— Всех в ружье! Всех, кто может держать оружие! Офицеров в ружье!