— В город звонили? — спросил его начальник радиотехнической службы.

— Тут, недалеко… — Игорь стоял не двигаясь. Он ожидал, что офицер станет отчитывать — без его разрешения воспользовался телефоном, но тот заговорил совершенно о другом: почему матрос перестал ходить на тренировки к акустикам, ведь скоро испытания на классность? Если взялся освоить смежную профессию, не надо отступать.

— Товарищ старший лейтенант, я всю неделю занят был. Обещаю занятия не пропускать.

…В это самое время Грачев спустился в баталерку к вещевику (наконец-то он выбрал для этого время). Баталер склонился над бумагами. Отыскал карточку Крылова и сказал, что матросу ботинки не положены, получил их недавно.

— А вы не ошиблись, проверьте еще раз, — попросил лейтенант.

Баталер вновь склонился над бумагами. Нет, Крылов получил, вот и роспись его… Куда же он их дел? Странно!

Крылова долго искать не пришлось — он сидел в радиорубке. Услышав вопрос лейтенанта» он как-то растерялся. Кто доложил командиру БЧ, неужели Симаков? Замешательство матроса насторожило Грачева. Не дождавшись ответа, он сказал:

— Я с вами откровенно. Если надо — у меня еще есть ботинки, но куда вы дели свои?

Крылов глухо сказал:

— Продал их и Федьке, Таниному сыну, купил подарок на день рождения…

Все это было так неожиданно для Грачева, что он не знал, как поступить. Долго молчал, а потом выдохнул:

— Добро…

Игорь бросился в кормовую рубку. Федор сворачивал телефоны.

— Симаков! — громче обычного крикнул он, — вы пойдете на вахту, подмены не будет. Ясно?

Круглое лицо Федора помрачнело.

— Игорек, как можно?

— Шабаш! Я совестью не торгую. Понял?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отец Крылова уезжал утром, и Петр провожал его. Степан Ильич был задумчив, все смотрел на сопки. Там еще лежал снег, хотя лето в Заполярье было в разгаре. О чем он думал, ветеран? Может, вспомнил, как под огнем врага тащил к речке пулемет, а может, виделась ему Ксюша, вырастившая его сына? Игорь стоял рядом и тоже смотрел куда-то в сторону залива.

— Батя, — сказал он, когда подцепили паровоз, — передай маме вот это… — Игорь сунул ему в руки небольшой сверток.

— Что тут? — спросил Степан Ильич.

— Шерстяная кофта, — Игорь покосился на Грачева. Петр заметил, что матрос стесняется, и отошел в сторону. — Понимаешь, купили мы… Так ей и скажи, мол, от Игоря…

В глазах Степана Ильича вспыхнули лукавые искорки.

— Чай, не женился?

Игорь засмеялся и стал уверять, что у него просто есть знакомая. Степан Ильич только махнул рукой:

— Не шуткуй, сынок. Жизня не дюже сладкая, если в голове пусто… Ума набирайся. А что до женитьбы… Эх ты, кавалер! — Он кивнул в сторону Грачева. — Петр Васильевич вот сказывал, что больно часто ты на берег просишься, а? Гляди, поменьше бегай.

«О Таньке отцу так и не сказал, — подумал Петр, слушая их разговор. — Ну что ж, возможно, так лучше».

Степан Ильич, неуклюже прихрамывая, подошел к Петру и обнял его:

— Гляди сына, лейтенант. Держи в узде, ежели станет капризы строить, дай знать.

Грачев заверял, что все будет хорошо, не надо волноваться.

Потом Степан Ильич поцеловал сына.

— Ну чего? Эх ты, а еще моряк! Тут и так кругом вода, а ты слезы…

Нет, Игорь вовсе не плакал. Пока они стояли, он вспомнил мать, увидел себя мальчонкой, а потом ему почудилось поле, где он, агроном, с людьми. И слез в глазах вовсе нет, это отцу показалось, а вот голос, голос стал глуше, срывался, будто и вправду душит плач.

— Батя, я скоро в отпуск приеду.

— Приезжай. Невест у нас в хуторе знаешь сколько, как рыбы в пруду. Выбирай любую.

Игорь посерьезнел:

— А, может, батя, у меня уже есть?

— Ну и что, сынок? Какая тебе по сердцу, такая и нам с маманей понравится.

Паровоз дал свисток, и поезд тронулся. Долго стоял Крылов на перроне. Не уходил и Грачев.

До самого причала они шли молча. Грачеву казалось, что матрос вот-вот станет проситься забежать к Тане, но он упорно молчал. Петр не удержался, спросил:

— А что Таня?

Крылов отозвался:

— Кирилл приехал. Муж ее…

«Зачем полюбил такую, разве мало других?» — только и подумал Петр.

В кают-компании уже пообедали. Откинувшись на спинку кресла, Кесарев листал какую-то книжку, что-то записывал в блокнот и снова читал. В углу за шахматами сидел доктор и штурман. За пианино — замполит Леденев. Музыка лилась звонко, будто ручеек в горах. Слушая сонату Моцарта, Грачев досадовал на себя: «Давно на корабле, а все стесняюсь сесть за пианино. Девичья робость!»

Мысли Грачева нарушил Кесарев:

— Нет, вы только послушайте этих маньяков! — воскликнул он. — По словам командира американской военно-морской базы Холи-Лох капитана первого ранга Шлеха, ему вовсе не обязательно дожидаться приказа свыше о боевом использовании ракет «Поларис». «В определенных условиях, — заявил он, — я и сам могу отдать такой приказ». Вы слышите? — Кесарев качнул головой. — Бывший командир экипажа атомной подводной лодки «Джордж Вашингтон» капитан второго ранга Осборн выразился еще наглее: «Я сам являюсь третьей атомной державой мира. Если мы должны будем нанести удар, мы нанесем его. И не будет ни секунды колебаний».

— А что тут удивительного? — спросил Грачев. — На атомные лодки в США отбираются самые махровые. Помните, еще до войны многие предпочитали сговориться с Гитлером, даже жить под его оккупацией, лишь бы не победили коммунисты. А у этих такие же куцые мысли.

Леденев перестал играть, закрыл пианино.

— В том-то и дело, что куцые. Головорезов растят. Желательно и вовсе без мыслей. Чтоб кнопки нажимали, как только прикажут. Вот нам и надо ихним пустым головам нашу мысль противопоставить. Мысль о всегдашней готовности ударить по пустышкам. Тут только не надо упрощать до уровня «бумажного тигра». Тигр далеко не бумажный. Атомный он, ядерный. И мы к этому Готовиться должны. Во всеоружии встретить. Кстати, Кесарев, вы к беседе готовитесь?

— Вечером провожу, — сказал Кесарев.

— У меня есть литература об атомных лодках США, можете воспользоваться, — предложил замполит.

— Я у Грачева подобрал, у него своя библиотека в каюте.

— Да? — удивился Леденев. — Вот не знал.

«Вы многого не знаете, потому что редко в мою каюту заходите», — мысленно ответил Петр.

Как всегда, в кают-компании заходили разговоры о последних событиях за рубежом, а чаще о корабельных делах. Петр обычно отмалчивался, но если касалось его, тут он наступал. В этот раз к нему подсел Кесарев и, закрыв книгу, сказал:

— Петр, что это у тебя с мичманом? Хмурый он какой-то, злой.

Грачеву стало неловко — рядом за столом сидят командир и старпом. Он посмотрел на Серебрякова, лицо которого словно говорило: «Ну, отвечай, тебя же спрашивают». Петр сказал громко:

— Воспитываю Зубравина. С гонором он…

— По-моему, человек без характера — воск, лепи из него, что хочешь, — сказал Кесарев. — У тебя вот характер — бритва.

— Целоваться с мичманом не собираюсь, — громко отпарировал Петр.

Леденев обернулся к нему:

— Кстати, адмирал Ушаков целовал матроса. Помните фильм? Когда командующий Черноморским флотом граф Мордовцев сказал Ушакову, что матрос нем и служит только для выполнения команд, разгневанный Ушаков на его глазах целует матроса Ховрина.

— Откуда знать это Грачеву, он же не был адъютантом у Ушакова, — засмеялся Кесарев.

«И в мой адрес камешек — вы, Серебряков, за матроса-автомата, за бойца-робота, а я за бойца-политика. Ну и хитер ты, Леденев», — капитан 2 ранга не вмешивался в их спор. Его интересовало, как поведет себя Грачев. Тот отшутился:

— Будь адмирал жив, он бы наверняка взял меня в адъютанты!

— Это за какие заслуги? — Кесарев в упор смотрел на Петра.

— Я предан морю так же, как и он. Да, Ушаков… Это — история русского флота! Я бы тоже воскликнул, как Суворов: «Зачем не был я при Корфу хотя бы мичманом!» Вы, Кесарев, вот хихикаете, а позвольте спросить: почему адмирал все-таки взял Корфу? Я спрашиваю вас еще и потому, что на прошлой неделе вы спорили в кают-компании с Голубевым об искусстве флотоводцев и городили, простите, чушь. Я не стал тогда вмешиваться.