Листки исписаны мелким почерком. Он вновь читает их:

„Если они идут в атаку, то с тем, чтобы опрокинуть врага во что бы то ни стало. Если они в обороне — они держатся до последнего, изумляя врага немыслимой, непонятной ему стойкостью.

И когда моряки гибнут в бою, они гибнут так, что врагу становится страшно; моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой“.

(Л. Соболев)

„Море тоже умеет ненавидеть“.

„Кто такой Крылов? Остряк. Грубиян. Но есть в нем что-то такое… Он как-то с ехидством спросил: „А что, жена не едет? Куда уж ей студеный Север, Невский лучше“. Я готов был ударить матроса. А вдруг он окажется прав? Самая большая боль — это напрасно обидеть человека“.

„Камни всегда отдают морю тепло“.

„Корабль — это плавучая семья, и живет она по законам морского братства: все для товарища, даже свою жизнь“.

„Где-то я вычитал, что жалок тот, кто живет без идеала. Таким мне кажется Голубев. Промыть бы ему душу соленой водой!“

„Чем пахнет море? Соленым потом. Не жалей пота, Грач!“

„Серебряков рассказал морякам о том, как погиб комиссар. Его схватили фашисты. Пытали. „Я все открою вам, если развяжете руки“. Ему сняли веревку. Он вырвал из-за пояса гитлеровца гранату и взорвал. Как у Соболева — моряк захватил с собой в смерть всех, кого видел. Интересно, почему сейчас нет комиссаров? Я бы всем замполитам дал имя „комиссар““.

„Равнодушный — пособник предателя“.

„У моря столько красок в солнечную погоду, сколько чувств есть в моем сердце“.

„Зубравин человек спокойный, в нем есть что-то невозмутимое, сильное. Мне бы такое спокойствие!“

„Первая ступенька в моряцкую жизнь — это плавать на корабле. Вторая — смеяться, когда море рычит. Третья ступенька — уметь смотреть в глаза океану. Сколько их, ступенек?“

„Есть у Максима Горького такие слова: „Восславим женщину-Мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир! Все прекрасное в человеке — от лучей солнца и от молока Матери, вот что насыщает нас любовью к жизни“.

Ты не забыл об этом, друг?..“

„Нельзя быть хорошим человеком, не уважая других“.

„В чем мое счастье? Плаваю теми же морскими дорогами, какими ходил отец“.

„Тот, кто готов на подвиг, меньше всего думает о нем“.

„Соленая морская вода. Но чем больше походов, тем вкуснее она“.

„Коржов любит свою жену, но все-таки он чуточку эгоист“.

„Свет маяка, как вспышка первой любви“. Ну и штурман — лирик! Нет, брат, с любовью может сравниться лишь свет звезд на небе: горят они вечно».

«Тов. Серебряков! Я вовсе не сухарь, который рассыпается в воде».

«Мужество — есть талант».

«С Ирой ходил в сопки на лыжах. „А вы робкий, Петя!“ Почему она так сказала?»

«„Себялюбие — величайшая нищета живого создания“. (Ф. Шиллер). Нет, Голубев, не я себялюбец, — ты!»

«Ура! „Железному“ старпому сдал зачет по устройству корабля. Скляров вдруг улыбнулся. Быть шторму!»

«„Чайки не могут жить без моря, но рождаются они все-таки на берегу“. Прав Серебряков. Моряк, как и чайка, только птицы не умеют плакать. А я вчера плакал…»

«Красоту офицерскому мундиру придает красивая душа, а вовсе не блестящие пуговицы».

«Если хочешь узнать человека, сходи с ним в море».

«Слава должна быть скромной».

«Были на братской могиле. Герои, герои. В большом долгу мы перед вами. Цветы — это лишь часть нашей души!»

Скрипнула дверь.

— Грачев, к адмиралу! — сказал старпом. Он даже не заглянул в каюту: куда-то торопился.

«Ты ждал суда, сейчас все услышишь», — подумал Петр.

Он вышел на палубу. Вечерело. Море чуть колыхалось, и не верилось, что оно может быть другим. Хотя Петру теперь все равно. И даже когда он вошел в каюту адмирала, это чувство не покинуло его.

Голубев стоял перед адмиралом стройный, подтянутый. Адмирал отложил в сторону бумаги, спросил его:

— Почему на «Бодром» сорвало антенну?

Голубев пожал плечами, мол, шторм, бывает и похуже.

— Я лично все проверил перед походом.

Адмирал повернулся к Грачеву:

— Так, лейтенант?

Петр осмелел:

— Никак нет. Товарищ Голубев наспех все проверил и сошел на берег.

Голубев уронил на палубу фуражку. Поднял ее. Адмирал вышел из-за стола, строго глянул на флаг-связиста:

— А вы как мне доложили? Все готово, антенна закреплена. Так? Очковтиратель вы, Голубев! У нас, у военных, это больше чем преступление. Кого обманываете?

Совесть свою! Грачев честный. Но вы… Вы мне больше не нужны. Карьеристы мне не нужны. Кстати, вас и Савчук раскусил.

Голубев побагровел:

— Товарищ адмирал, я старался, любое ваше задание выполнял с душой, и я… — голос его дрожал, срывался.

Петру все это было противно, он отвернулся.

— Завышаете оценки по классности, — продолжал комбриг. — Крылов сам пришел ко мне. Эх, вы, флагманский!

Голубев съежился и поплелся к выходу. Адмирал взял на столе рапорт и порвал.

Петр вышел из каюты адмирала окрыленный. «Из вас будет толк, лейтенант!»

— Грачев, вы собираетесь в Дом офицеров? — спросил Леденев с трапа. — С крейсера пришел семафор — сегодня смотровой концерт.

— Ясно, товарищ капитан третьего ранга!..

Ярко горят люстры. Уже прозвенел звонок, и. зрители заполнили зал. Серебряков с женой уселся в третьем ряду. Тут же — адмирал. Вот он глянул на адмирала и тихо спросил:

— Василий Максимович, с вашего корабля тоже есть участники?

— Есть. Кто? Лейтенант Грачев. Чтец.

Концерт начался. На сцене — матросская пляска. Ее сменили вокалисты. Серебряков с нетерпением ждал, когда выйдет Петр. Специально для него он написал новеллу, и теперь ему хотелось услышать ее из уст человека, который так дорог ему. Наконец ведущий объявил:

— Новелла «Мое море». Автор — капитан второго ранга Серебряков. Читает лейтенант Грачев!

Свет в зале погас, горел лишь прожектор, освещая суровое лицо лейтенанта. Голос Петра зазвучал, как туго натянутая струна:

— Море…

Голубые широты на карте. Буйные и колючие ветры, зеленые глубины и белая кипень прибоя, хоженые и нехоженые штормовые дороги.

Море.

Безымянные могилы и погибшие корабли. Легенды о тех, кто в годы войны храбро сражался с врагом за Родину, кто пал в бою, оставив в наследство нам любовь к жизни.

Параллели мужества и бессмертия…

Адмирал наклонился к уху Серебрякова:

— Не знал, что у тебя талант писателя.

Серебряков только покрутил усы. А голос Грачева то лился спокойно, то вдруг гремел так, словно само море ворвалось в зал и забурлило. Он рассказывал о подводной лодке. Сизо-молочная мгла скрывала все окрест. Люди до боли в глазах всматривались в настороженную темноту — враг был совсем рядом. Вахту в первом отсеке нес торпедист старший матрос Михаил Баев. В своем рапорте на имя командира он писал: «Отец дал мне храбрость и мужество. Мать дала мне хладнокровие и выносливость. Презрение к смерти я выработал в себе сам. Я ненавижу фашистов. Если судьба приведет встретиться с ними, рука моя не дрогнет. Я буду уничтожать их беспощадно». Теперь Баев, затаив дыхание, ждал команды произвести торпедный залп. Лодка уже всплыла под перископ. И вдруг где-то за бортом раздался взрыв. И в ту же секунду в отсек хлынула вода. Баев мигом задраил себя в отсеке. По колено в воде, кувалдой и клином Баев забивал отверстие в крышках торпедных аппаратов. Моряк выстоял. Отсек осушили, и лодка всплыла. Командир на виду у всех трижды расцеловал Баева. «Спасибо, матрос! От имени Родины благодарю!».