Корабль сильно тряхнуло, у Грачева замерло сердце. До его слуха донесся голос Серебрякова:

— Держись за скобы!

Но грохот моря потушил его голос.

Корабль повалило набок. Нога Грачева соскользнула, и он повис на руках. „Палуба, расшибусь…“ — пронеслось в голове. Петр что было сил вцепился руками в железные выступы. Пальцы немели. С мостика кто-то крикнул:

— Подтягивайся!..

Корабль повалило на другой бок. Петр глянул вниз и увидел, что под ним не палуба, а черная кипящая вода. Он натужно потянулся к рее, но дрогнуло все тело, и он сорвался.

Савчук стоял на мостике грустный. Ему было жаль лейтенанта Грачева. „Сорвался с мачты, а Серебрякову хоть бы что! Не дело так, не дело…“ Он хотел подойти к нему и так прямо сказать: зачем, мол, разрешил Грачеву лезть на мачту в такую погоду? Но рядом с ним стоял адмирал Журавлев, и Евгению Антоновичу было неловко — еще подумает, что он, друг отца лейтенанта, заступается. Савчук не любил, когда его кто-либо жалел, и к другим такого чувства не проявлял. А боцман Коржов молодчина, ловко прыгнул за борт и схватил Грачева…

— Евгений Антонович, — обратился к Савчуку адмирал. — Видите, вон на горизонте подводная лодка? По ней и будем стрелять.

— Пора уже начинать, — сухо отозвался Савчук.

В небо взвилась белая ракета, и сразу же подводная лодка начала погружаться. Штурман нанес на карту точку погружения. Серебряков хотел было скомандовать вахтенному акустику сектор поиска, но тут к нему подошел начальник радиотехнической службы и с огорчением доложил, что акустик Морозов внезапно заболел. Должно быть, приступ аппендицита. А старшина в отпуске.

— Что намерены предпринять? — Серебряков сердитым взглядом обжег офицера.

— Поставим на вахту радиста. А вот и он, — начальник РТС повернулся к Крылову.

— Я готов! — коротко ответил матрос.

Крылов застыл на стуле-вертушке, не чувствуя, как ползут по лицу капельки пота. „Где же лодка? — тревожился он. — Только бы не прозевать“. Вибратор периодически излучал импульсы. Попадет такой импульс на любой подводный предмет и отразится от него в виде своеобразного эхо. Надо „прочитать“, от чего оно отразилось: то ли встретилось какое-то судно, то ли скала, то ли косяк рыбы, то ли обросшая ракушками блуждающая мина. Чего только не встретишь на глубине!

В наушниках послышалось эхо. Крылов насторожился — лодка? Он не докладывал, потому что хотел убедиться, лодка ли. Цель стала уходить. „Она, она!“ — обрадовался Крылов. И вдруг контакт вовсе исчез. Игорь растерянно зашарил глазами по приборам. Прибавил усиление. Вибратор интенсивно излучал импульсы. Не прошло и минуты, как он снова услышал эхо по пеленгу 240. Попалась, красотка, теперь не уйдешь!

— Есть контакт, — доложил Крылов на мостик.

Адмирал Журавлев кивнул Серебрякову головой, мол, начинайте выполнять стрельбы.

— Залп!..

Пролетев метров пятнадцать от борта корабля, торпеда плюхнулась в воду и скрылась. Из рубки акустика доносился голос Крылова: „Слышу шум торпеды. Шум слабеет. Шум совсем исчез“.

Савчук стоял рядом с Серебряковым. „Пошла, значит, винты заработали“, — подумал он. Но как торпеда поведет себя на дистанции, выдержит ли заданный режим? Захватит ли аппаратура самонаведения лодку, ведь командир принимает сейчас все меры, чтобы уклониться от торпеды.

„Как там Петя в лазарете?“ — неожиданно возникла мысль.

— Не затерялась ли ваша „сигара“? — спросил адмирал Савчука.

Савчук и сам волновался. Уж время торпеде всплыть, но ее пока не видно. Не утонула ли она? Конструктор потратил немало энергии, чтобы создать самонаводящую торпеду, и теперь не хотелось бы испытать горечь неудач.

Неподалеку всплыла подводная лодка. На имя Серебрякова от командира лодки поступил семафор: „Сообщаю, что в 16.00 и в 16.01 дважды наблюдал прохождение торпеды над лодкой“.

Савчук повеселел: „Значит, ограничители выдержали заданную глубину, а то бы лодку клюнуло“. И тут он услышал голос матроса-визирщика:

— Вижу торпеду, правый борт 45…

Адмирал Журавлев спросил Серебрякова:

— Как фамилия матроса? Кузнецов? Объявить ему десять суток отпуска. Молодцом парень, у него не глаза, а перископ. Так далеко заметил.

Корабль подошел к торпеде. Она поплавком болталась на волнах, выставив свой красный, как помидор, нос. Подняли ее на борт. Савчук вынул регистрационный прибор.

— Ну как? — спросил его Серебряков.

— Надо обработать осциллограммы, проявить пленку. А вообще-то детище радует меня, пока дефектов не вижу. — И, взглянув на капитана 2 ранга, спросил: — Разрешите навестить в лазарете Грачева?

— Пожалуйста, я только был там… Что? Зря разрешил Грачеву лезть на мачту? — Серебряков засмеялся. — Разве его удержишь? Сам он рванулся. Самочувствие хорошее. А вот Коржов в тяжелом состоянии. Волна бросила его на борт, ушибся головой.

— Серьезно? — спросил Савчук.

— Очень, как бы не было сотрясения мозга, — вздохнул Серебряков.

Он уже дважды заходил в палату к Грачеву. Петр лежал на койке неподвижно, тупо смотрел в белый подволок и думал о чем-то своем. Серебряков тихо прикрыл дверь, присел рядом.

— Ну как?

Грачев повернул к нему лицо, в улыбке растянулись губы:

— Тряхнуло на мачте…

Серебряков теперь мысленно стегал себя за то, что разрешил лейтенанту лезть на мачту. Но в ту решающую минуту ему показалось, что Грачев струсил, что тот его первый бросок к мине — просто случайность, в которой вышел победителем не он, а Крылов. А когда Грачева закачало на мачте, Серебряков чуть не задыхался от волнения.

— Петя, ты уж извини, строго я… — начал было он, чувствуя, как дрожит голос.

Грачев тихо отозвался:

— Вода колючая, а так ничего… — Он приподнялся на локтях. — Скажите, Евгений Антонович это видел? Стыдно…

Серебряков тронул его за плечо:

— Савчук все понял… А ты… ты не горюй. Я в обиду не дам. Корабль — твое жилье, и не надо отчаиваться, Петя. Не надо. В морях наши дороги.

Крылов никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, и его охватывало отчаяние. Он вновь и вновь осмысливал то, что случилось. Лейтенант Грачев помог ему в трудную минуту, а он… Игорь приподнялся на койке. Постой, так он же кому-то докладывал об антенне! Ну, конечно же, флаг-связисту! А тот— „антенна крепко держится, не лазьте больше“. Не знает адмирал, как нечестно поступил Голубев. И Грачев не знает. Никто не знает. Никто! Только двое: он и флаг-связист. Голубев завтра уедет, все останется шито-крыто.

Крылов повернулся на спину, угрюмо глядя в белый подволок. „Ты, Игорь, совесть свою продал. Дешево же с тебя Голубев взял. Ты засыпался на испытаниях. Голубев это скрыл. Ему бы только скорее уехать;..“

В кубрик кто-то спускался. Крылов выглянул из-под одеяла. Замполит. Что ему надо? Игорь услышал, как Леденев тихо спросил дневального:

— Где Крылов?

— Третья койка справа. Разбудить?

— Пусть отдыхает.

И ушел. Крылов спрыгнул с койки, мигом оделся и выскочил на палубу. Дневальный удивленно пожал плечами.

Леденев сидел в своей каюте.

— Моя тут вина, — хрипло заговорил Игорь. — Я доложил флаг-связисту, а он… он сказал, что и так сойдет, не надо лазить на мачту.

Леденев встал:

— Спасибо, Игорь. Иди спать.

Леденев сошел на соседний корабль, где находился штаб, и постучался в каюту адмирала.

— Разрешите?..

В круглое окошко иллюминатора Грачев видел море. Оно было тихим, робким. Пять суток в море, трое из них — в корабельном лазарете. Петру казалось, что на корабле только и разговоров, что о нем. Наверное, Серебряков больше других недоволен. Петру виделось его строгое шершавое лицо с морщинками у глаз, черные усы, слышался ворчливый голос. „Море бесится, а ты ему свои зубы покажи“.

Петр достал из ящика стола свою записную книжку и, открыв чистый листок, записал: „Море соленое, кусается“.

Еще там, в Ленинграде, Лена подтрунивала, зачем он ведет записи. Не думает ли издать их по примеру великих людей?