«Я уже писала тебе, что Гордей ушел в армию. Где-то он на Севере. Может, встретитесь. Адрес сообщу в следующем письме. Просила я его передать тебе мой подарок, так он не взял: „Третий в любви лишний“».

«Рада, что ты стал коммунистом. Я комсомолка. Очень хочу стать членом партии, как и ты».

Многие Дусины письма Некрасов помнил наизусть. После обеда ему пришло, наконец, долгожданное письмо.

— Ну, что я говорил? — подхватил Гончар. Некрасов распечатал конверт. В нем — фотокарточка. Дуся… Простое лицо. Некрасов показал фото:

— Вот она, хлопцы, моя невеста.

Моряки с интересом рассматривали фотографию.

— Хорошая девушка! Женись, а то отобьют.

— Симпатичная!

— Саша, а ну-ка прочти, может, и нам привет? — попросил Гончар.

Некрасов начал читать: «Дорогой Сашок, сегодня у меня самый волнующий день. Приехала из командировки (прости, что не писала тебе), легла отдыхать, взяла в руки „Литературную газету“ и вдруг вижу на первой странице в левом углу фото. Ты стоишь с моряком и девушкой.

Сашок, все наши ребята и девушки рассматривали снимок в газете и гордились, что ты, их земляк, передовой человек на флоте. Я даже заплакала от радости — ведь ты мне так дорог!.. Скоро приедешь в отпуск? Я, кажется, не дождусь того дня. Крепко целую. Твоя Дуся».

— Хорошая у тебя невеста, — сказал молчавший до этого Крылов. С утра он стоял на вахте, а сменившись, забрался к гидроакустикам и пробыл у них до обеда. Зубравин об этом не знал и после обеда строго спросил:

— Где это вы были, Крылов?

Радист сощурился:

— Я? Море слушал.

— Таня вам звонила. Подай ей Игорька, и баста! Бойкая. Не то, что Надя у Гончара…

«У всех есть девушки, а меня одного упрекают», — думал сейчас Крылов. Он подошел к Некрасову и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

— Зачем ходил к лейтенанту?

— Да так… — замялся старшина.

— А все-таки, допытывался Игорь.

— Дуся долго не писала…

Крылов хотел ему что-то сказать, но тут раздался сигнал большого сбора.

Это приехали солдаты… Разбившись на группы, они с интересом осматривали корабль, знакомились с техникой. Игнат Клочко, стоя на сигнальном мостике, разводил руками. «Пехота — царица полей, швабры бы солдатикам в руки — и драить палубу!» У клюза с красками возился боцман Коржов.

— Товарищ мичман, пехота пришла, может, дать им кранцы плести? — крикнул Клочко. Мичман погрозил пальцем:

— Гляди, Клочко, а то запоешь у меня в малярке соловьем! Принимай гостей, как положено по флотской традиции!

Клочко, любезно пригласив солдат к прожектору, не без гордости рассказывал, что его пост — отличный!.. Море — на виду. Смотри себе, как косатки в прятки играют.

— Отсюда все видно? — спросил его с веснушчатым носом солдат.

Клочко развел руками:

— Я же говорю. Иногда краб всплывет на поверхность, глянет одним глазом — корабль идет, и мигом на дно. У них норы в грунте. А окуни— так те стаями идут за эсминцем.

— Зачем? — удивился солдат.

— Просят поесть. Хлеб бросаем.

Потом разговор зашел о службе.

— Вы один обслуживаете мостик? — поинтересовались гости.

— Есть еще хлопцы. Салажата, так сказать. — Клочко важно одернул полу шинели: — Старшина еще расписан. Эх, и старшина!

Игнат весело подмигнул, подошел к солдату поближе, подложил под его ремень два пальца и повернул бляху.

— Мать родная, ай-ай, какая тусклая, небось застеснялась? За непочтение к бляхе мне однажды от старшины крепко влетело, у боцмана все тросы да кнехты подраил, — Клочко засмеялся, вспомнив свой грешок. — А вообще-то наш старшина о-очень добрый!

Солдат подумал: «Добрый… наряды дает. Да я бы к нему в подчиненные — ни за что. Похудеешь враз!»

— А теперь, — все так же бойко продолжал Игнат Клочко, — расскажу вам о сигнальной вахте, как мы тут в штормах мины да всякие прочие штуковины обнаруживаем, как флажками сигналим… — И вдруг осекся: по шкафуту шел старшина. Когда Некрасов поднялся на мостик, Клочко воскликнул:

— А вот и наш командир!

Глянул белобрысый солдат и часто-часто заморгал ресницами, словно стрекоза крыльями. Секунду-две он стоял в нерешительности, потом вдруг бросился к старшине:

— Саша!

— Гордей! — Некрасов крепко обнял родного брата. — А я-то растерялся, думаю, ты или не ты. И письма не написал? Значит, солдатом стал? Ну-ну, отлично. Дай-ка хорошенько на тебя погляжу!

Солдаты с улыбкой наблюдали за этой сценой.

Старшина отозвал брата в сторону.

— Как там Дуся?

— Тоскует…

— По ее письму понял это…

Некрасов вспомнил о подарке. Что она хотела передать ему?

— Платочек вышила, — сказал Гордей. — Не взял я. Девчата на проводы пришли, постеснялся.

К вечеру солдаты уехали. Простившись с братом, Некрасов собрался на сигнальный мостик. Завтра — учение, и надо лично все проверить. Грачев давно предупредил. При воспоминании о лейтенанте у старшины недобро хмурились брови. «Ревность свойственна эгоистам…» «Ты слышишь, Дуся, я эгоист, не развитый нравственно. Нет, сударь Грачев, хоть ты и шибко грамотный, а я все-таки люблю Дусю. Люблю!»

Некрасов поднялся на мостик. Погода портилась. Вахтенный сигнальщик зачехлил прожектор.

— Клочко! — окликнул Некрасов.

— Чего тебе? Соскучился? — отозвался Игнат.

— Это что еще за разговоры? — повысил голос старшина.

Матрос растерялся, он думал, что его звал новичок.

— Флаги положите в ячейки — дождь будет.

— Есть!

По морю катились тяжелые серые волны. Шум прибоя висел над бухтой. Звон склянок, отбиваемых на кораблях, робко таял в нем. Потирая озябшие руки, Клочко тихо запел: «Растаял в далеком тумане Рыбачий, родимая наша земля…»

— Ты что, на концерте? — одернул его Некрасов.

Клочко пробурчал:

— Бунтует море. Горластое, унялось бы. И как только хлопцы остаются на сверхсрочную? Вот чудаки.

— Сам чудак, — нахмурился старшина. — Я вот отслужил свое, бескозырку и бушлат на память… А потом вызывает меня командир и говорит: нужда есть в старшинах. Оставайся, мол, Некрасов, на корабле. И флоту ты нужен — людей учить! Остался на флоте… Скажи, ты слыхал легенду о голубом камне? Нет. Тот, кто хоть раз видел его, уже никогда не уйдет от моря. Сила в том камне необыкновенная… Попроси замполита, он расскажет. Да, а ты не забыл, что завтра к шефам идем, стихи написал?

Клочко тихо продекламировал:

— Шторма добавь, волны студеной — и порядок. Сменишься с вахты, в ленинской каюте обсудим. Понял?

На вахте как-то удивительно медленно текло время. Рейд, казалось, погрузился в глубокий сон. Ночь плотно окутала корабли. На небе алмазами поблескивают звезды. Клочко замечтался… Там, под Киевом, на кручах Днепра, стоит беленький домик. Мать и сестренка Маринка давно ждут его. И рад Игнат приехать в село в славной матросской форме, показаться односельчанам, да время отпуска не подошло. Скорее бы домой, на побывку. Мама напечет ему сладких пирогов. Игнат сходит в бригаду, сядет за трактор. В клубе, где часто выступает колхозная самодеятельность, он споет землякам песню о морях штормовых, о матросах, которые грустят по девичьим сердцам, споет о том, как в темные полярные ночи моряки несут вахту и ни на минуту не забывают о родных и близких. Съездит Игнат и в соседнее село, где под пятью кленами у Днепра — братская могила. Его отец — разведчик Федор Артемович Клочко первым форсировал Днепр. Фашистская пуля на берегу сразила разведчика… Игнат положит на могилу отца живые цветы, те, что когда-то тот сам сажал в саду.

«Батя, батя, если бы…» — Клочко вдруг увидел частые белые огоньки на мачте крейсера. Он успел принять лишь окончание семафора. Что передавал флагман и кому? А вдруг семафор адресован командиру? Надо запросить. Клочко включил прожектор, и тотчас на крейсере вспыхнул ответный сигнал. Игнат быстро записал текст. Так и есть, семафор командиру. Отправив его Серебрякову, Клочко огорчился: «И что со мной в последнее время творится? — думал он. — Рассеянный какой-то стал».