В результате повествователь Пятикнижия достигает непревзойденной рельефности и выразительности. Одною фразой он может, например, показать силу и глубину человеческого чувства (Быт. 29:20): «И работал Иаков за Рахиль семь лет, и они были в его глазах как несколько дней, потому что он любил ее». Столь же впечатляюща и сцена, когда Иосиф открывается своим братьям (Быт. 45:1-3): «И не мог Иосиф владеть собой в присутствии всех, стоявших возле него, и вскричал: «Уведите всех от меня!» И не стоял никто рядом с ним, когда Иосиф открылся своим братьям. И возопил он, плача, и услышали египтяне, и услышал дом фараона. И сказал Иосиф своим братьям: «Я — Иосиф! Жив ли еще мой отец?» И не могли его братья отвечать ему, ибо испугались они его». Читая, казалось бы, бесхитростный рассказ о жертвоприношении Авраама (Быт. 22:1-19), мы ощущаем и трагедию, которую переживает Авраам, и нарастающее беспокойство Исаака. Вводя краткие диалоги действующих лиц, повествователь искусно тормозит действие, усиливает нарастающую напряженность, пока она не разрешается вмешательством божества. Речь Яхве, его обетование ставит последнюю точку, вскрывает заложенную в рассказ идею. Число такого рода примеров можно без труда увеличить.

Повествователь Пятикнижия искусно вводит и строит диалог, который служит у него обоснованию происходящего действия, а во многих случаях — его воплощению и ускорению. Достаточно прочитать, например, диалоги Яхве и Каина (Быт. 4:9-15), рассказ о том, как Яхве посетил Авраама (Быт. 18), разговор Иосифа с его братьями (Быт. 42). Речи персонажей Пятикнижия — Яхве, Авраама, Иакова, Моисея и других — отличаются яркой выразительностью. Такова, например, короткая речь Иакова, обращенная к Лавану (Быт. 31:36-42). Иаков рисует неправду Лавана по отношению к нему, Иакову. «Днем пожирала меня жара,- говорил он,- и мороз ночью, и бежал мой сон от моих глаз. Это были у меня двадцать лет; в твоем доме я работал на тебя четырнадцать лет за двух твоих дочерей и шесть лет за свой скот, и ты переменял мою плату десять раз». Мы не знаем, разрабатывалась ли в древнем сиро-палестинском регионе теория ораторского искусства; во всяком случае, какие-либо материалы такого рода до нас не дошли. Однако, если сопоставить указанные речи, в частности речь Иакова, с нормами, выработанными античной риторикой, нетрудно убедиться, что она строится в соответствии с ними: мы видим здесь вступление (exordium), повествование (narratio) и разработку (tractatio), а также заключение (conclusio). Патетика этой речи также сопоставима с патетикой судебных речей римских ораторов.

IX

Как уже говорилось, Пятикнижие[31] является краеугольным камнем Ветхого завета; именно здесь сформулированы основные принципы иудаизма, воспринятые также и христианством. Это обстоятельство придало идеям, заложенным в Пятикнижии, всемирно-историческое общечеловеческое звучание. Сердцевину этих идей составляют этические принципы, простейшие нормы нравственности, которые должны служить регулятором человеческого поведения. Если подходить к Пятикнижию с этих позиций, нетрудно убедиться, что в основе Учения лежит гуманистический идеал добра и справедливости, милосердия и сострадания. Пятикнижие отвергает насилие, и особенно в его крайних формах, отвергает какие-либо нарушения прав и интересов людей, живущих по соседству, выступает против любого разврата, сколь бы привлекательным он ни казался. Укрепление семьи и внутрисемейных отношений — важнейшая забота Пятикнижия. Пятикнижие проповедует милосердие и сострадание к социально слабым и незащищенным — рабам, вдовам и сиротам, жильцам. Формы проявления милосердия и сострадания многообразны — от наказаний за убийство раба, считавшегося, по-видимому, младшим членом семьи, до материальной помощи разного рода, запрета взыскивать процент по займу, брать в залог вещи, без которых человек не может жить, задерживать плату батраку и т. п. В особенности важно настойчивое требование защищать в суде интересы вдов и сирот. И все это мотивируется тем, что израильтяне никогда не должны забывать рабства и угнетения в Египте. Пятикнижие требует утверждения справедливости, причем справедливости для всех — как для богатых и знатных, так и для бедняка. Этика и ответственность за нарушение этических норм индивидуализированы; человек, по Пятикнижию, не может ссылаться на мнение и действия большинства в оправдание своих поступков. В конечном счете определяет и оценивает его поведение только один судья — голос совести, а критерием для оценки тех или иных поступков является их соответствие или несоответствие божественному Учению.

Само собой разумеется, что Пятикнижие было далеко не единственным произведением мировой литературы древности, в которых ставились и решались этические проблемы. Можно указать, в частности, на исповедь благочестивого египтянина в египетской «Книге мертвых». Исповедующийся заявляет, что он не творил зла и греха, насилия и разврата, не заставлял никого плакать и страдать, не убивал и т. д. В целом «Книга мертвых» показывает, что в египетской релитии была выработана система общечеловеческих нравственных ценностей. Самый факт включения этой исповеди в «Книгу мертвых», где она связана с посмертным божьим судом над умершим, свидетельствует, что египетская этика была религиозной инструкцией. Тем не менее она не вышла за египетские рамки, не приобрела всечеловеческого звучания. Объясняется такое положение вещей, по-видимому, тем, что египетская религия как целое осталась в пределах египетского общества (чему не противоречит греко-египетский религиозный синкритизм эпохи эллинизма).

Этические проблемы активно разрабатывались древнегреческой философской литературой — Демокритом, Аристотелем, Платоном и другими мыслителями.

Между этическими системами, выработанными Пятикнижием и древнегреческой философией, имеются и точки соприкосновения, и существенные расхождения. Наиболее важными различиями представляются следующие. Во-первых, этика древнегреческой философии является результатом исследования взаимоотношений человека и окружающего мира. Этика Пятикнижия — это веление божества; она эмоционально окрашена религиозным переживанием. Во-вторых, этика классической древнегреческой философии ориентирована на воспитание идеального гражданина греческого полиса, т. е. прочно локализуется в исторически определенном месте и времени (что не мешает ей, разумеется, вырабатывать общечеловеческие ценности). Этика Пятикнижия ориентирована на воспитание человека, служащего богу, в частности выполнением установленных им нравственных норм, т. е. она с самого начала формулируется как некое общечеловеческое установление и ориентируется на общечеловеческие ценности (что не мешает ей, разумеется, быть локализованной во времени и пространстве). Думается, что эти специфические черты этики Пятикнижия способствовали тому, что она нашла свой путь не только к разуму, но и к сердцу людей не только в иудейско-израильском обществе, но и далеко за его пределами. Однако решающую роль в этом процессе сыграло, конечно, то обстоятельство, что Пятикнижие, как и весь Ветхий завет, было воспринято христианством и стало краеугольным камнем его идеологии, а Десять заповедей легли в основу его этических принципов, которые в результате распространения христианства приобрели универсальный характер.

Пятикнижие является одним из величайших памятников мировой художественной литературы, сопоставимым с поэмами Гомера, драматургией Шекспира, поэзией Пушкина и Гете, романами Достоевского и Толстого.

То обстоятельство, что мировая литература, изобразительное искусство постоянно обращались и обращаются сегодня к сюжетам и темам Пятикнижия (достаточно вспомнить, например, такие монументальные создания, как великий роман Томаса Манна «Иосиф и его братья», драму Байрона «Каин», картину Рембрандта «Жертвоприношение Авраама» или статую Моисея, изваянную Микеланджело Буонарроти), конечно, в огромной степени объясняется либо религиозностью авторов, либо тем, что они, независимо от степени своей религиозности, жили и живут в сфере религиозной традиции. Однако и в этом случае не менее важным фактором, побуждавшим крупнейших писателей, художников, скульпторов снова и снова пытаться воплотить в слове, на холсте, в камне образы и идеи Пятикнижия, является содержащийся в нем художественный и нравственный потенциал. Впрочем, едва ли им удалось превзойти повествование Пятикнижия и в художественном, и в идейном плане.