— Я боялась, Даша, но при этом нашла вещи, что оказались важнее страха.

— Важнее страха? — поправила накидку девушка. — Какие?

— Когда я начала обучаться в храме, я ненавидела людей. Поэтому не верила, что смогу стать целителем. Как, если мне хотелось убить тех, кого я была обязана лечить? Я все делала на вред наставникам, относящимся к послушникам, вроде меня, удивительно терпеливо, и постоянно пропускала занятия. И все же часто выбираясь с наставницей в близлежащие деревни и города, я постепенно начала приглядываться к тем, кому требовалась помощь жрецов. Со временем я поняла, насколько прекрасен тот свет, который вспыхивает в глазах человека, который обрел надежду на исцеление его самого или же кого-то ему дорогого. Этот свет стал для меня бесценен.

Женщина перевела дух.

— А что касается твоих предыдущих слов, то целители Хваара обладают многими, так называемыми, тайными знаниями, значительная часть которых считается запретной. Полноценные жрецы — что маги. Они запечатали мои воспоминания, — Мирайн взъерошила волосы. — Как бы это объяснить? Я все прекрасно помню, но эмоции мои притупились, мне больно от врезавшихся в подсознание картин, но я теперь воспринимаю это больше как… образы из прочитанной книги, которая пронзила в душу, но саму меня не затрагивает.

— Я очень рада, что всегда Йован был рядом с тобой в это тяжелое время.

— Знаешь, я так и не смогла полностью отправиться от произошедшего со мной в детстве, и, — шумно выдохнула Мирайн, — поэтому никогда не была близка с мужем. До сих пор удивляюсь, почему он так и остался верен мне. Наверное, он просто удивительный мужчина. И он дорог мне, но как бы сильно я его ни ценила, с каким теплом бы ни относилась, каждый раз, когда думаю о возможности связи с ним, неизменно раскаленным прутом в сознание впиваются воспоминания детства. Мне бы очень хотелось не бояться прикосновений Йована, но справиться с собой я так и не смогла, но его, словно бы, это никогда и не огорчало. Даже и не знаю, — грустно хихикнула она, — что его держит рядом со мной все эти годы.

— Йован говорил о тебе, — ласковая улыбка коснулась бледного лица Даши. — О том, что путешествуешь. Его голос был очень теплым, когда он упоминал о своей жене. Мне показалось, ты безумно ему дорога. Больше всего мне запомнились его слова, о том, что ты гостила у него, но после отправилась дальше, и ваши пути разошлись: «И все же я верю, что однажды две наши жизни вновь станут одной».

— Да, — широко улыбнулась Мирайн, — мы встретимся, когда придет время.

Глава сорок первая

Солнечный свет золотой россыпью падал на бледно-коричневое ковровое покрытие коридора, погруженного в послеобеденную тишину. В это время обычно у и без того немногочисленной прислуги было личное время, отчего поместье мягко окутывал умиротворяющий покой. Шелестящие шаги едва слышно отдавались от украшенных тяжелыми гобеленами стен, вызывая у Даши воспоминания о замке в Клеодерне. Прищурившись от скользнувшего по лицу яркого солнечного зайчика, она отвернулась от узких окон, длинным рядом протянувшихся вплоть до самой двери в конце коридора, к идущему рядом Вереску.

Проводить время в поместье было довольно скучно, особенно в предыдущие дни, когда дождь лил, почти не переставая. Девушка приходила в ужас при мысли, что скоро ударят морозы вся размытая земля на трактах превратится в бесформенную гололедицу, на которой что люди, что лошади могут переломать себе все конечности. Однако саркин лишь посмеялся, что для их краев в это время подобное явление естественно, и местные жители давно приноровились к данному неудобству, изготавливая для себя и вьючных животных специальные сандалии, которые не скользили. Горан так же пообещал достать такие и для них, если они захотят отправиться в город, когда дороги заледенеют и станут опасными.

В последние несколько дней Даша видела Мирайн только по вечерам, а до этого женщина почти все время проводила с лекарем саркина или с ним самим, в перерывах между встречами корпя над какими-то свитками и старыми книгами в кабинете лекаря. Поначалу рассказ женщины шокировал ее, вогнав в состояние растерянности, Даша не знала, как теперь вести себя с подругой, однако, почувствовав ее смятение, Мирайн успокоила девушку, что все в порядке и ей не стоит так сильно переживать из-за ее истории. Дашу это особо не приободрило, однако она все-таки постаралась не концентрироваться на рассказе целительницы.

Тогда, уже ночью вернувшись в комнату, девушка долго не могла уснуть, впечатленная словно бы отпечатавшимися в ее собственном подсознании образами прошлого Мирайн. Проворочавшись в постели больше часа, она зажгла свечи и раз за разом перечитывала оставленное Дзином письмо, находя в ласковых строчках так желанное успокоение, пока в конечном итоге дрема не одолела ее прямо в кресле, где девушка и устроилась, завернувшись в тяжелое покрывало, надеясь внутри него спрятаться от пронизывающего холода и охватившей тело дрожи.

— Все в порядке, Даша? — выдернул ее из мыслей голос молодого человека.

— А? — не сразу сообразила девушка и кашлянула. — Да, прости, я задумалась.

— Если тебя что-то тревожит, то расскажи, — перевел на нее участливый взгляд Вереск. — Незачем держать все в себе, от этого станет только хуже.

— Да, но… — Даша опустила взгляд в пол, нахмурив брови. Она не могла рассказать, что тревожит ее, поделиться, как липкие образы чужого прошлого по ночам пробираются в ее сны, затягивая в непроглядную черноту неясных кошмаров. Однако с губ невольно рвался давно не оставляющий ее вопрос, и, на мгновение прикрыв глаза, девушка прошептала: — Почему хорошие люди должны страдать?

— Ну, — юноша растерянно взъерошил волосы на затылке. — Кто его знает.

— Люди, вроде Айзека, живут, и никакие беды и горести их не касаются, напротив, они сами всем причиняют боль и заставляют страдать. Они мучают окружающих как намерено, так и по обычной привычке, но им за это ничего не бывает. Боги оставляют их безнаказанными, люди оставляют их безнаказанными, и порою мне начинает казаться, что доброта губит. Не лучше ли закрыться и думать только о себе? Тогда ты будешь сильным, и никто не сможет обидеть тебя и причинить боль, — Даша зябко поежилась. — Никто не сможет ранить.

— Я думаю, лучше заблуждаться в людях и порой разочаровываться, чем и вовсе никому не доверять и от каждого ждать подвоха, — участливо посмотрел на нее юноша, открывая массивную резную дверь. — Люди, конечно, жестоки в большинстве своем, однако не стоит от всех закрываться. Иначе твои чувства со временем притупятся или полностью исчезнут, ты потеряешь себя. И уже ни с кем не сможешь сблизиться. Как по мне, это слишком большая плата за сохранность душевного покоя. К тому же зачастую снова открыться другим будет очень тяжело, а порой и вовсе невозможно. Это излишне рискованный шаг, пусть он и выглядит заманчиво, иллюзорно обещая так желанную любому человеку душевную безопасность.

— Тебя предавали, Вереск? — оглянувшись в пол-оборота, спросила Даша.

— Нет, — безмятежно пожал плечами молодой человек. — Не думаю.

— Ты говорил о времени, когда был любим и нужен. А что с тобой произошло потом?

— Ничего особенного, — прикрыв ладонью от слепящих лучей уже не греющего солнца лицо, юноша выглянул в окно, мимо которого они проходили. — Можно сказать, я потерялся. И был очень испуган, что навсегда лишился кое-кого для меня важного, но теперь я даже рад, что все так повернулось. Я познакомился с тобой, и думаю, обрел нечто ценное для себя во всем, что с нами случилось. За это время я узнал много того, что никогда не чувствовал прежде. И я очень счастлив, пусть поначалу мне и казалось, что мир для меня исчез, теперь я вижу: это было только начало.

— Мне нравится слушать тебя, — легко улыбнулась Даша, — и твой теплый голос.

— Не смущай меня, — звонко засмеялся молодой человек, сворачивая к библиотеке.

— Помню, когда я была маленькая, то подолгу жила в Клеодерне у сестры моей бабушки. Она все повторяла, что у девушки должно быть образование, чем она и занималась со мной. Именно тогда я и выучилась счету и грамоте, как и основам этикета, однако постоянно болела и, в конечном итоге, пришлось оставить уроки. Раньше я на них даже немного злилась из-за строгости второй бабушки, но теперь эти воспоминания согревают меня. А ты, Вереск, кто учил читать тебя?