Что ни говори, это был год перемен, год прогресса!

А мы еще сомневались в нем, в нашем депутате!

Все были счастливы, кроме старой женщины, которая почувствовала неладное, но что именно, она не могла объяснить. «Может, это от песни дорожных рабочих, которая до сих пор звучит у меня в ушах, — говорила она, — но у меня так сводит все внутри, бросает в дрожь».

Прогресс! Вот он и добрался до Илморога. От фермерских угодий отрезали земли под торговый центр. Желающим было предложено подавать заявки в муниципальный совет на приобретение участков для строительства. Специально оборудованный грузовичок Африканского экономического банка прикатил в Илморог: крестьянам и кочевым скотоводам объясняли, каким образом они могут получить займы. Люди теснились вокруг представителя банка, зачарованные мерным движением его кадыка и бархатным голосом, несущимся из мегафона. Границы владений. Документы на право собственности. Займы. Огораживание. Колючая проволока. Породистый скот. Режь, продавай или выводи новые породы. Торговый фермерский кооператив. Слышали вы когда-нибудь про молочные кооперативы в других районах? Африканский экономический банк и здесь хочет организовать такой же. Молоко. Богатство. Займы будут даваться под небольшие проценты. Выплачивается не сразу. Нет-нет. Погашение долгов будет длиться несколько лет. Ни один фермер не должен бояться этого. Только одно условие: плата должна вноситься регулярно. Все очень просто. Это был год надежды. Появился Мзиго. Школа станет теперь более доступной и будет расширяться. Новые помещения. Новые классы. Новые дома для учителей. Новые квалифицированные учителя. Новый год и в самом деле принес надежду в Илморог, но только не для Нжугуны. Он практически разорился. Внезапно вернулись все четыре сына и потребовали свою долю из отцовских десяти акров. А что сделаешь с оставшимися двумя акрами? Младший сын, получив документ на землю, использовал его как обеспечение займа и открыл лавку в Найроби. Потом он снова приехал в Илморог и усадил старика за прилавок. Но Нжугуна так и не оправился от потрясения. Все сыновья перегрызлись между собой, и отец ходил как в воду опущенный. Дорога. Торговля. Прогресс. Мы смотрели, как новые владельцы земельных участков везут камень и цемент. Мы видели, как повсюду роют канавы, и радовались, что по крайней мере двое из нас — Ванджа и Абдулла — сохранили свой участок и могут показать пришельцам, что и в Илмороге нашлись люди, которые в состоянии построить каменные дома. Да здравствует Ндери Ва Риера. Мы отдали ему наши голоса и ждали, когда зацветут цветы.

2

Они говорили при мерцающем свете керосиновой лампы — в доме отключили электричество, — и Мунира пытался рассказать о том, что произошло за истекшие пять лет. Произошло многое. Слишком многое. Изменился Илморог, изменились все мы, изменились окончательно и бесповоротно.

Кто бы мог подумать, что он вернется? Верила только старуха. Кумагво ни гукокагво[31], повторяла она. Но только она его уже не увидит, а если и увидит, то из потустороннего мира.

Они сели, положили руки на стол, разделявший их.

Пять лет, размышлял Мунира, пять лет с того дня, как он уехал и проклял его, своего учителя, как будто зная, что с его отъездом исчезнет и старый Илморог. Исхудалое лицо, пальцы нервно барабанят по столу. В глазах поблескивают искорки. И вместе с тем лицо спокойное, хотя и жесткое, туго обтянутое кожей. Он много путешествовал, многое повидал, повзрослел, и Мунира никак не мог взять в толк, что же привело его обратно. Мунира знал, что тот привык спрашивать напрямик, знал его умение слушать так, будто для него важна каждая деталь и он беспрерывно сопоставляет ее с другими.

По словам Муштры получалось, что все события происходили в строгой временной последовательности. Он воспринимал любые перемены как хаос внутри и вокруг себя, тогда как сам выступал в роли шута-наблюдателя, слишком одряхлевшего, чтобы что-то предпринимать. Лишь в тенгете нашел он для себя реальный мир, в котором различал осколки собственной жизни, иллюзий, желаний. И он знал, что приукрашивает действительность, рассказывая об Илмороге невозмутимому Кареге, чьи пальцы нервно передвигались по столу, точно ища себе применения. Но мог ли Мунира рассказать ему, что пять лет назад он спустился в ад к ногам Ванджи и до сих пор там пребывает.

Она держала его мертвой хваткой, владела им безраздельно, вертела, как хотела, сотни раз заставляла его сердце сжиматься от боли. Она мстила ему, стала для него погибелью. Она смотрела как бы со стороны, холодно, безучастно, и все же сама при этом казалась легко уязвимой; она была где-то рядом только протяни руку, — но оставалась вечно недосягаемой. Сердце его замирало, словно погружалось в пустоту, и, предаваясь тенгете, он мечтал о райском блаженстве.

После исчезновения Кареги Ванджа все свое время и энергию отдавала работе. Ее словно обуял дьявол: тенгета лилась рекой, подсчитывалась выручка, вместе с Абдуллой они строили все новые планы развития их дела. Со временем она наняла трех официанток — из племен камба, кикуйю и календжин, говоривших только на языке взглядов и жестов. По гениальному наитию она создала оркестр из женщин разных кенийских народностей, что привлекло новый поток клиентов. И над всем этим властвовала Ванджа: у нее были деньги, у нее была власть, и ее боялись все — мужчины и женщины. Они говорили о ней, воспевали ее, и многие из тех, кто приезжал отведать ядреной козлятины, насладиться музыкой, извлекаемой изящными женскими пальчиками, ущипнуть притворно взвизгивающую официантку, приезжали еще и для того, чтоб поглазеть на знаменитую хозяйку. Но она была безучастной, далекой, снисходительной, она отдавала приказы, приводящие все и вся в движение, а сама оставалась недоступной для тысяч жадных глаз и рук, дрожащих от горячей страсти.

Команда строительных рабочих стала для нее и Абдуллы трамплином. Они единственные из местных, кому удалось застолбить участок земли под строительство в Новом Илмороге. Остальные, кто сохранили такие участки или сумели подать заявки, впоследствии продали землю пришельцам, имевшим деньги на строительство. Строители, плотники, каменщики, подрядчики — все способствовали ее самогонному бизнесу. Кое-кто попытался конкурировать с ними, торгуя кируру и чангой, по эти напитки успеха не имели. Ничто не могло превзойти тенгету.

Мунира надеялся, что с отъездом Кареги между ним и Ванджей восстановится прежняя дружба. Он стремился к примирению, но неизменно натыкался на ее холодный взгляд. Каждая неудача заставляла его удваивать усилия, но все безрезультатно. С Абдуллой она была неразлучна. Мунира чувствовал себя школьником, которого не принимают в компанию и который из кожи вон лезет, чтобы быть вместе со всеми. Ненужный, отторгнутый от их дел, он страдал в одиночестве, а прошлое следовало за ним как тень. Он был посторонний. Зритель.

Еще чаще Мунира стал прикладываться к тенгете, это давало возможность на время уйти от самого себя, парить в облаках несбыточных надежд. Глядя с этих высот на Ванджу, он находил ее еще более желанной. Он ждал какого-нибудь знака: жеста, улыбки, хотя бы кивка. Но она оставалась холодной и равнодушной. Бизнес ее процветал. В Новом Илмороге росли все новые и новые здания.

Тенгета. Смертоносный лотос. Единственный друг. Извечный спутник. Беда в том, что после каждой повой выпивки ему требовалось чуть больше времени, чтобы вернуться в нормальное состояние, чтобы унять дрожь в руках и твердо держать следующую рюмку. Тенгета. Дух. Мечта о возвращении любви.

Что-то с ним творится неладное. Ах, если бы дом Мвати не сровняли с землей! Он отправился бы туда за любовным зельем или лекарством, излечивающим от любви.

Он начал изучать звездные таблицы, гороскопы, какие только ни попадались ему в старых газетах и журналах. Он следовал указаниям известных хиромантов Фрэнсиса Нгомбе, Яхиа Хуссейна и Омоло. Он подумывал даже написать им, попросить, чтобы открыли отделения в Илмороге. Он не знал дня и месяца своего рождения, но ему казалось, что все советы родившимся под тем или иным знаком обращены именно к нему. Он читал: