Эти слова принадлежат великому писателю, более великому, чем даже Майлу или Хэдли Чейз[27]. Традиции школы выдержавшие испытание временем, должны сохраниться. Он не желает больше слышать никакой ерунды об африканских учителях, африканской истории, африканской литературе и разном прочем африканском: слышал ли кто когда-нибудь об африканской, китайской или греческой математике или другой какой-нибудь науке? Важны хорошие учителя и разумная учебная программа — история есть история, литература есть литература, и они никак не связаны с цветом кожи. Задача школы, как сказал один великий педагог, постичь все лучшее, что было написано и придумано во всем мире. Расизм погубил многие школы, многие государства, многие народы; Сириана верит в мир и братство людей. Он, Чуи, никогда не допустит, чтобы школой управляли бунтовщики и бандиты, и преподавателям-европейцам бояться нечего.

Мы слушали молча, не веря собственным ушам: неужели это тот самый Чуи, который когда-то руководил забастовкой в этой самой школе?

В течение целого семестра мы спорили о том, как надо толковать его речь. Новые старосты были еще более надменны, чем прежние. Приказания нового директора шли через тщательно разработанную иерархическую цепочку — школьный староста, старосты старших классов, старосты младших классов. Привилегии учащимся предоставлялись в зависимости от старшинства. В шестом классе, к примеру, разрешалось носить брюки, куртки и галстуки, а в первом ребята могли надевать башмаки только в дни посещения церкви. Чосер, Шекспир, Наполеон, Ливингстон, западные завоеватели и западные изобретатели и открыватели — все это еще более настойчиво вдалбливалось в наши головы. Ну а где же, спрашивали мы, наша Африканская мечта?

Чуи был встревожен низким уровнем нашего английского языка — как разговорного, так и письменного. На одном собрании, повернувшись к европейцам-учителям, он сказал:

— Разумеется, вы англичане, и не мне вас учить. Я не собираюсь вам указывать, как вы должны выполнять свою работу. Я не собираюсь уподобляться тому безумному американскому торговцу, который пытался продавать холодильники эскимосам. Но я директор, топ в этой школе задаю я. Научите их отличному, образному английскому языку!

Мы вновь объявили забастовку и отвергли его тактику «разделяй и властвуй». Долой Чуи, да здравствует африканский популизм, долой эмигрантов и иностранных советчиков, да пребудет власть черных!

Остальное известно. Чуи вызвал полицейских, которые прибыли в пашу школу — можете себе представить! — во главе с белым офицером. Нас разогнали, кое-кому перебили руки, ноги, проломили головы. Школа была временно закрыта, а когда ее открыли вновь, я оказался в числе десяти учащихся, которых исключили.

В рассказе Кареги слышались жалобные нотки то ли отчаяния, то ли недоумения. В комнате воцарилось мрачное настроение; всем хотелось как-то преодолеть его. Первым заговорил Мунира; он, собственно, повторил то, что еще раньше сказал адвокат:

— Не понимаю… в наше время все было не так — я имею в виду ваши требования. Это что — результат завоевания независимости? Не пойму: чего же вы все-таки хотели добиться?

— Трудно сказать… вот когда говорил адвокат, мне казалось я знаю, улавливаю смысл наших действий, но сейчас он каким-то образом снова ускользает… смысл, видимо, в том, что мы, вся школа… вели общую борьбу, не так ли? Нам открывались новые горизонты… все начать сначала… школа, управляемая нашими собственными усилиями, нашими общими решениями, целями, страхами, надеждами… право обрести самих себя, обновиться… все это, но не только это… Я говорю не очень ясно… В общем, «африканский популизм» — эти слова выражают наши стремления лучше всего.

5

Были времена, когда Ндери Ва Риера и в самом деле был человеком из народа. Он любил метать стрелы в мишень, остроумно подначивая при этом соперника: «Ну, сегодня я тебе покажу! Думаешь, зря провел я время в Маньяни!» Рассказывали, что он выбрал помещение для своей конторы на Маркет-стрит, чтобы быть поближе к Камей — это место славилось жареной козлятиной, пивом и тиром. Камей действительно дал самых первоклассных стрелков во всей Африке, таких, как Вайгуру и Парсалли; они вышли в финал соревнований клуба «Сверкающие ночи» по тому виду спорта, который прежде считался прерогативой азиатов и европейцев, и имена их были известны во всех спортивных клубах Найроби. В те дни он был одним из самых красноречивых и настойчивых сторонников реформ как вне парламента, так и внутри него. Он отстаивал лозунги популистов: введение ограничений на земельную собственность, национализация главных отраслей промышленности и торговых предприятий, ликвидация неграмотности и безработицы и Восточноафриканская Федерация как первый шаг на пути к панафриканскому единству.

Затем на него посыпались приглашения запять директорские посты в компаниях, принадлежащих иностранцам. «Господин Риера, вам ничего не придется делать, мы не собираемся отнимать ваше драгоценное время. Просто мы верим в сотрудничество белых и черных, направленное к истинному прогрессу». Денег, которые он собрал со своих избирателей на водопровод, не хватило. Но зато они пригодились ему как обеспечение для новых займов, с помощью которых он сумел приобрести акции целого ряда компаний и вложить деньги в земельную собственность, дома и мелкий бизнес. С тех пор он перестал появляться в прежних непрезентабельных местах развлечений. Теперь его можно было видеть лишь в закрытых клубах, а фотографии его — в газетах, где он был запечатлен на вечеринках с коктейлями. Чтобы упрочить свой новый социальный статус, он приобрел большую ферму в Рифт-Вэлли. Но наиболее доходные связи образовались у него в туристском деле. У него было немало заведений для туристов в Момбасе, Малинди и Ватаму, а кроме того, он скупил акции туристских курортов вдоль побережья. Вскоре он начал говорить о том, что «народ должен повзрослеть и смотреть в глаза реальности. Африке для ее подлинного развития нужен капитал и капиталовложения, а не социалистические лозунги». Но он по-прежнему остался горячим поборником африканской культуры и африканской индивидуальности: «Если вы хотите носить парики, носите на здоровье, но почему не африканские?» Он настоял на том, чтобы большинство компаний, в которых он был директором или председателем правления, отказались от европейских наименований и стали называться «Ухуру», «Вапанчи», «Тайфа», «Харамбе», «Афро», «Пан-Африка», что, по его мнению, придало этим предприятиям определенный африканский колорит.

Ндери Ва Риере завидовали большинство парламентских коллег. Его избирательный участок был настолько далеко от столицы, что жалобы избирателей почти никогда его не беспокоили. «Твои избиратели — просто дар божий», — говорили ему коллеги, и он только улыбался. Политическая свобода члена парламента! И верно, кресла и ковры в его приемной пропитались бы пылью, если бы она ломилась от посетителей из Илморога. Весть о прибытии делегации избирателей Риеры сразу же достигла ушей его коллег. Они с нетерпением ждали исхода этой непредвиденной встречи.

Выяснилось, что ждать им придется до вторника: Риера уехал в Момбасу по разным делам, в том числе обследовать на месте два курорта для иностранных туристов, относительно которых в иностранной прессе появились сообщения, что, дескать, там «даже престарелый европеец может купить себе девственницу африканку лет четырнадцати-пятнадцати, уплатив за нее стоимость билета в дешевый кинематограф». По этому поводу местные газеты задавали всякие щекотливые вопросы.

Он вернулся в понедельник вечером и, наскоро заглянув домой на Лэвингтон-грин, отправился узнавать новейшие сплетни. Он посетил ресторан «Тамбо» в «Аркадии Адама», не встретил никого из знакомых и, выпив бокал холодного пива, поехал дальше по Нгонг-роуд к отелю «Гэйлорд».

Здесь, в баре «Прощанье», его сразу обступили друзья, которые хотели расспросить его про делегацию. Он подумал, что речь идет о тех самых девственницах, и отшутился: «Все это сплошная чушь… Европейцы никак не научатся определять возраст африканок: для них любая женщина, у которой грудь не отвисает, — девственница, даже если в бюстгальтер напихана вата». И только когда они упомянули Илморог, он стал пристальнее всматриваться в лица собеседников, точно почуяв, что становится жертвой малоприятного розыгрыша. Не кто иной, как его друг Кимерия стал убеждать Риеру, что о розыгрыше не может быть и речи, и упомянул также про засуху. Риера вроде бы не принял рассказ о делегации всерьез и продолжал потягивать пиво. Но внутри у него все напряглось: неужели они действительно проделали весь этот путь из-за засухи — ведь в газетах о ней не появилось ни строчки? И как они сумели организовать такой поход? Похоже, подумал он, кто-то зарится на его место.