— Я думаю, что именно на это вы и рассчитываете, — устало проговорил я, — но я учусь... учусь. Еще одно, Коразини, если не возражаете, свяжите ему ноги.

— Что вы собираетесь делать? — испуганно спросил Веджеро.

— Не волнуйтесь, я не лишу палача его заработка. Отныне вы, Ливии, поедете в санях, под прицелом... Вам что, мисс Ле Гард?

— Питер, а вы уверены? — Это было первое, что она сказала после долгих часов молчания, и даже это усилие, как я видел, утомило ее. — Он не похож на убийцу. — Ее тон отражал то недоверие и замешательство, которое отражалось на лицах большинства моих спутников. Веджеро не пожалел усилий, чтобы завоевать всеобщую симпатию.

— А кто из присутствующих похож? — возразил я. — Настоящие убийцы никогда не похожи на убийц.

Затем я рассказал ей и всем остальным все, что я знал и о чем догадывался. Это потрясло их, особенно история с порчей бензина и сообщение о том, что в какой-то момент Хилкрест отставал от нас только на несколько часов, и когда я закончил, то увидел, что они теперь так же мало сомневаются в виновности Веджеро, как и я.

Два часа спустя, уже на спуске, мы остановились, и я наладил рацию. По моим подсчетам, до побережья оставалось менее ста миль, и я потратил полчаса, стараясь связаться с базой в Аплавнике. Мои попытки успеха не имели, да я и не очень-то надеялся на успех: на базе был только один радист, и нельзя было ожидать, что он дежурит непрерывно целыми сутками. К тому же его позывные могли быть настроены на другую частоту.

Ровно в четыре я поймал Хилкреста. На этот раз я не счел нужным устанавливать рацию вне пределов слышимости, фактически я разговаривал с ним, прислонясь к стенке кузова, и каждое слово и с той, и другой стороны хорошо было слышно всем. Но теперь, думал я, это уже не имеет значения.

Разумеется, прежде всего я сказал Хилкресту, что преступники обнаружены и схвачены. При этом мой голос прозвучал как-то странно. Мне казалось, что я должен находиться в счастливом состоянии, но на самом деле я ничего этого не чувствовал. За последние несколько дней я так измучился физически и морально, что усталость будто давила на меня и обволакивала со всех сторон. Начиналась реакция после напряжения предыдущих дней. Я отдавал себе отчет в том, что мы еще не вышли из дремучего леса наших трудностей, мысль об угасающих жизнях Малера и Мари Ле Гард угнетала меня, и, если говорить начистоту, я был подавлен тем, что одним из убийц оказался Веджеро: в последние дни я испытывал к нему какое-то чувство симпатии, и его разоблачение подействовало на меня сильней, чем я думал, в чем я бы никому и никогда не признался.

Зато со стороны Хилкреста лучшей реакции нельзя было и желать. Но когда я спросил у него, далеко ли они продвинулись, весь его энтузиазм пропал. Упавшим голосом он сообщил, что они почти не сдвинулись с того места, где были. Не получен также и список пассажиров самолета, несмотря на всю его важность. Авианосец «Тритон» имеет на борту достаточный запас инсулина, который они отправят самолетом в Аплавник. На базу должен прибыть ледокол, ведущий баржу с тягачом, который по прибытии, то есть, очевидно, завтра, будет послан нам навстречу. Нас также ищут два самолета, оборудованные лыжами, и два поисковых бомбардировщика, но пока им не удалось нас обнаружить, вероятно, мы в это время пересекали гряду... Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его понимать и вспомнил то, о чем должен был подумать с самого начала.

— Одну минуту, — сказал я, — мне кое-что пришло в голову.

Я перебрался в кузов и потряс Малера за плечо. К счастью, он просто спал, а по тому, как он выглядел час назад, я боялся, что он находится в забытьи.

— Мистер Малер, — быстро сказал я, — вы говорили, что работали в нефтяной промышленности?

— Да. — Он с удивлением посмотрел на меня.

— В качестве кого? — Он мог занимать любую из ста должностей, которые не имели для меня никакого значения.

— Химика-исследователя. А что?

Я с облегчением вздохнул и объяснил, что нужно. Рассказал о способе, при помощи которого Хилкрест пытается выйти из положения, о перегонке бензина, и спросил Малера, что он об этом думает.

— Это один из возможных способов самоубийства, — мрачно ответил Малер. — Чего они добиваются, отправиться в космос? Достаточно крохотного отверстия в стенке бачка, который он старается разогреть... Потом, диапазон уровней испарения бензина так широк, от 30 градусов по Цельсию до 200, что он может провозиться с ним целые сутки и наполнить только зажигалку.

— В том-то и дело, — согласился я. — А что еще можно сделать?

— Только одно — промыть его. Какой объем его баков с бензином?

— Десять галлонов.

— Передайте ему, чтобы он отлил из бачка два галлона бензина и залил туда столько же воды. Потом это надо как следует перемешать, дать десять минут отстояться, затем откачать верхние семь галлонов. Это будет чистый бензин.

— Так просто! — воскликнул я, едва веря. А ведь Хилкрест тратил полчаса, чтобы получить чашечку бензина. — Вы уверены, мистер Малер?

— Должно получиться, — ответил он. Наш разговор продолжался не более минуты, но этого было достаточно, голос Малера слабел и звучал как хриплый шепот. — В бензине сахар не растворяется, только в воде. Если воды мало, он останется в бензине в известном количестве. Но когда воды достаточно, он опустится вместе с ней на дно.

— Я бы дал вам Нобелевскую премию, мистер Малер. Тут же, не сходя с места! — Я поднялся. — Если у вас есть еще предложения, ради Бога, скажите мне.

— Еще одно, — с улыбкой проговорил он, но я увидел, что у него уже не хватает дыхания. — Чтобы растопить столько снега, сколько нужно воды, вашему другу понадобится много времени. — Он кивнул в сторону саней, которые мелькали сквозь щелочку брезентового полога. — Мы, кажется, везем с собой большой запас горючего. Почему бы не сгрузить сколько-нибудь для капитана Хилкре®та. И почему вы, собственно, не сделали этого еще вчера вечером, когда он впервые рассказал вам о своих затруднениях?

Я посмотрел на него и медленно повернулся к выходу.

— Я вам отвечу, мистер Малер, — глухо проговорил я. — Потому что я самый последний идиот на свете! Вот почему!

Я вернулся к рации, чтобы сообщить Хилкресту, какой я идиот. 

Весь этот день и всю ночь Джекстроу, Коразини и я сменяли друг друга за рулем. Мотор начал барахлить, звук выхлопа приобрел какой-то странный оттенок, и все труднее становилось включать вторую скорость. Но я не мог, не смел останавливаться. Скорость сейчас была вопросом жизни.

Вскоре после девяти часов вечера Малер впал в состояние коллапса, который постепенно перешел в диабетическую кому. Я сделал все, что мог, никто бы в этих условиях не сделал большего, но Бог свидетель, это было ничтожно мало. Ему нужны были постель, тепло, питье, сахар в рот или инъекции. Как нужные стимуляторы, так и тепло полностью отсутствовали. Вибрирующая, узкая и твердая складная койка не могла заменить постели; несмотря на сильную жажду, ему все труднее было пить воду из растопленного снега, и у меня не было возможности сделать ему внутреннюю инъекцию. Его вид, его резкое, затрудненное дыхание, характерное для комы, угнетающе действовали на остальных пассажиров кузова. Я знал, что, если мы вовремя не получим инсулин, никакая сила на земле не спасет его: смерть наступит в течение одного-трех дней, а учитывая наши неблагоприятные условия, скорее всего, по прошествии одного дня.

Мари Ле Гард также слабела с устрашающей меня быстротой, большую часть времени она спала тяжелым, беспокойным сном. Помня, какой я видел ее на сцене и как она поразила меня своей живостью, я невольно удивлялся, что она так легко сдала. Ее живость была в действительности проявлением нервной энергии, физически же она не обладала теми ресурсами, которых требовала сложившаяся ситуация, и мне часто приходилось напоминать себе, что она ведь пожилая женщина. Было достаточно взглянуть на ее лицо: оно выглядело изможденным, морщинистым и дряхлым.