Алексей сидел, обхватив голову руками, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Все, что происходило с ним последние три недели, теперь, после этого письма, превращалось в драму. Видно, слишком далеко зашла эта болезнь, если никто не может ему помочь. Ни энергичный Тарелкин, ни старый фельетонист Лукерьев.
— Да кончится ли когда-нибудь эта сволочная чертовщина?! — в отчаянье воскликнул Алексей. — Вы представляете, что подумают обо мне люди, когда прочтут это письмо? Мало того что в их представлении я лжец, скрывший свою женитьбу, но я еще этот… как его…
Он вопросительно поглядел на Лукерьева, но старик счел за благо промолчать.
Минуты три, а может быть, и все четыре в комнате стояла абсолютная тишина. И если никто не слышал жужжания мухи и тиканья часов, то лишь потому, что все мухи этого микрорайона улетели в соседний гастроном, а тикающие часы давно перекочевали из прозаических произведений в телевизионные спектакли и кинодрамы.
Наступившее молчание разрядил громкий стук в дверь, но стук оказался пустой формальностью. Лукерьев даже не успел сказать «войдите», как в комнату влетел Вася Тарелкин и, на ходу расчесывая пятерней свои рыжие вихры, скомандовал:
— Прошу не задерживаться, у подъезда ждет редакционная «Волга». Мы накануне сенсационных открытий. Сейчас все вместе поедем в Гривцов переулок.
— Куда? — зычно спросил Лукерьев, и кончики его усов заколыхались, как ленточки бескозырки на сильном ветру. — Расскажи толком.
Тарелкин, не раз упрекаемый своим шефом за студенческую манеру начинать разговор с середины, вытянулся по-военному и неторопливо отчеканил:
— Рапортую, товарищ начальник! В результате проведенного мною под вашим руководством расследования установлена личность тайного недоброжелателя. Осталось навести кое-какие справки у гражданки Бурылиной Надежды Петровны!
Алексей сердито нахмурился, замахал руками:
— Нет, нет… Ее беспокоить незачем..
— Ошибаетесь, Алексей Дмитриевич, — ответил за Тарелкина Лукерьев. — Мы не хотели вас расстраивать, но с самого начала… все следы вели к вашей…
Лукерьев хотел сказать «невесте», однако на всякий случай сказал «знакомой»…
— А по-моему, вы все-таки ошибаетесь, — продолжал упорствовать Алексей. — Вы просто не знаете Надю. Ко всей этой чертовщине она не имеет никакого отношения. — Алексей скептически пожал плечами — мол, говорите что угодно, а я остаюсь при своем мнении.
— Но ты еще не знаешь, Вася, — обращаясь на этот раз к Тарелкину, возмущенно сказал Лукерьев, — какая гадость напечатана этим прохвостом в журнале.
— Знаю. Читал, — ответил юноша. — И не только читал, но даже успел заполучить оригинал письма.
Алексей вскочил.
— Кто же это?
— Потерпите еще денек, — ответил Тарелкин и хитро подмигнул. — Ну как, двинулись, ребята?
По вполне понятным причинам Алексей решительно отказался принять участие в задуманном журналистами походе.
— Ну что ж, — весело сказал Тарелкин, — рыцари нам тоже нужны!
— Все мы немного рыцари, — подтвердил Лукерьев и первым вышел из комнаты, по-военному печатая шаг.
Как часто мы склонны преувеличивать наши мелкие, прямо-таки пустячные житейские невзгоды. А случись, сохрани-избави, какая-нибудь действительно крупная неприятность, она и вовсе кажется преогромнейшим горем, которое неминуемо должно потрясти если не всю планету, то во всяком случае одну часть света, где мы имеем счастье проживать.
Так или почти так рассуждал наедине с собой и Алексей Чудновский. И никто из его близких друзей не мог убедить его в обратном.
Быстро пробегая по улицам, Алексей то и дело оглядывался, опасаясь встретить знакомых.
Он жил в полной уверенности, что буквально каждый прохожий узнает в нем того самого Чудновского, о котором известно, что он не только придира, скандалист и плохой семьянин, но еще к тому же просто неумный человек. А когда кто-нибудь в его присутствии произносил слово «жлоб», Алексей вздрагивал и краснел до ушей.
Теперь уже совершенно ясно, почему с некоторых пор Чудновский избегал показываться на глаза Наде и Ирине Федоровне.
От этого его страдания становились еще чувствительнее. Он по нескольку раз в день подбегал к телефону, набирал Надин номер и, услышав ее голос, вешал трубку, не находя сил произнести хотя бы одно слово.
Иногда желание увидеть Надю было таким сильным, что заставляло Алексея бежать на улицу, где она жила, подолгу бродить около ее дома, поглядывая на освещенные окна ее квартиры.
На свое несчастье, однажды наш бедный влюбленный, прячась за водосточной трубой, увидел Надю с этим распроклятым Будринцевым, который ей что-то рассказывал. Надя громко смеялась.
«Все ясно, — не замедлил с выводом Алексей. — Это он про меня рассказывал, и смеялась она надо мной!»
Вдолбив себе в голову, что в глазах Нади он опозорен навеки, Алексей не желал даже слушать никаких советов и увещеваний своих друзей.
— Да ты иди к ней, — в один голос твердили ему приятели, видя, как от этой чертовщины он чахнет буквально на глазах всей заводской общественности.
— Иди и объясни, — горячились ребята. — Скажи, что это клевета, наговор, злая выдумка…
— Нет! — упорствовал Алексей. — Не могу, стыдно мне ей на глаза показаться. Да она и разговаривать со мной теперь не станет…
Целыми вечерами, сидя у себя в комнате, Алексей пребывал во власти самых печальных размышлений.
«Уж оклеветали бы как-нибудь по-другому, — думал он, — назвали бы вором, драчуном или растратчиком. Я бы в два счета эти обвинения опроверг… А то попробуй докажи, что ты не жлоб! Слово-то какое поганое! Стыд-то какой!»
Оставался один выход — быстрее забыть Надю. И уже от одной этой мысли она казалась ему еще желаннее.
Как-то придя домой после собрания, он бросился в одежде на диван, нырнул с головой в подушку и, шепча со слезами: «Прощай, Надя, я сам все понимаю!» — уснул крепким сном свободного от дежурства бойца пожарной охраны.
Разбудил Алексея смех. Громкий, очень знакомый, чуть-чуть булькающий, горловой смех.
«Уж не брежу ли я?» — подумал Алексей, не открывая глаз, и, повернувшись на другой бок, как это часто бывает с нервными натурами, мгновенно уснул еще крепче.
— Алеша, Алексей Дмитриевич… Гражданин Чудновский…
Кто-то усиленно теребил его за плечо и снова смеялся неповторимым Надиным смехом.
«Да что это со мной?» — с трудом продирая глаза, недоумевал Алексей.
Он вскочил с дивана и носом к носу столкнулся с Надей.
— Наконец-то проснулся мой спящий красавец! А я уже хотела «скорую» вызывать!
Теперь Алексей окончательно пришел в себя. Убедившись, что перед ним не очередной сюрприз чертовщины, не привидение, а его Надя Бурылина, он пришел в сумасшедший восторг и кинулся обнимать и целовать свою возлюбленную.
Алексей даже подталкивал ее локтем в бок, как это всегда делал его новый друг Тарелкин.
Однако экстаз, столь неожиданно овладевший им, так же неожиданно покинул его.
Вспомнив все, что с ним произошло за этот короткий и мрачный период вынужденной разлуки с Надей, Алексей плюхнулся на диван и обхватил голову руками. Наконец он немного успокоился и, не подымая глаз, чтобы скрыть слезы, сказал внезапно осипшим голосом, словно только что хватил изрядную порцию свежезаваренной горчицы:
— Я не виню тебя, Надя… Ты не виновата. Я понимаю… Все понимаю…
— А что тут, собственно говоря, понимать?
Она приготовилась сказать еще что-то, да не тут-то было.
Алексей опять обхватил голову руками и со стоном произнес целый монолог:
— Я знаю… Заранее знаю все, все, что ты можешь сказать… И я понимаю, моя дорогая, что при сложившейся обстановке человек с моей теперешней репутацией не может жить прежними мечтами… Я понимаю — мне не быть твоим мужем… Да-да… Не спорь.
Доведя себя до столь высокого накала чувств, Алексей, что бывает с людьми в подобном состоянии, вдруг закончил свою речь безразмерным белым стихом: