Он протянул руку и потрогал ее волосы, ощущая мягкость прядей между пальцами.

— Вспоминаешь мороженое? — прошептала Фэфракс.

— Конечно.

Все самые яркие и прекрасные воспоминания были связаны с ней. До ее появления Тит не понимал смысла мальчишеской юности, тех лет жизни, когда положено просто веселиться и смеяться. Теперь он жалел лишь о том, что не встретил ее раньше, чтобы можно было провести вместе больше времени.

Положив ладонь Фэрфакс на затылок, Тит притянул ее ближе. Не отводя глаз, она провела пальцем по его потрескавшимся губам.

Кашкари вскрикнул.

Они отстранились друг от друга, одновременно повернувшись в сторону товарища. Он, кажется, еще спал. Видимо, страшный сон. Они выждали пару секунд, глядя друг на друга и сдерживая смех разочарования и радости.

Фэрфакс снова потянулась к Титу. Кашкари резко сел, тяжело дыша.

Они вскочили.

— Ты в порядке? — спросила Фэрфакс.

Он, хлопая глазами, воззрился на них и вдруг ахнул. Оба сразу же оглянулись, но врагов за спинами не обнаружилось. И все же Тит жестом велел ей отойти к индийцу, а сам занял оборонительную позицию у входа в пещеру.

— Что-то не так? — Фэрфакс опустилась на колени рядом с потирающим лицо Кашкари.

— Нет, нормально. Наверное, кошмар приснился, вот и все. Где это мы? Который час? Сколько я проспал?

— Мы среди холмов к западу от Луксора, по другую сторону Нила. И сейчас… — Она замялась. — Уже за полдень.

— Что?! — воскликнул Тит. — Сколько же я проспал? Я давным-давно должен был уйти.

— Ты нуждался в отдыхе. Несколько часов роли не сыграют.

— Очень даже сыграют, — парировал он.

— Мне…мне надо выйти на минутку, — сказал Кашкари.

Он медленно поднялся и направился наружу, а Тит, произнося очищающие заклинания, наоборот, прошагал вглубь пещеры, в соседнюю комнатку, где переоделся в чистые вещи, которые они тоже прихватили с базы мятежников.

А вернувшись, попал в руки Фэрфакс. Она оправила ему тунику сзади, потом открыла маленькую баночку и слегка смазала губы Тита бальзамом.

— Никогда не следишь за собой, — посетовала.

Ее прикосновение было нежным и теплым, а в голосе промелькнули то ли горькие, то ли упрекающие нотки.

— Я научусь.

Она покачала головой:

— Скорее летом снег пойдет.

Тит взял ее за руку, и они вышли наружу. Пещера располагалась у вершины практически лишенного растительности холма со скалистыми выступами, раскаленными палящим полуденным солнцем. Местность вдали круто шла под уклон, коричневая голая земля по мере приближения к Нилу — источнику жизненной силы Египта — превращалась в дивные зеленые луга. На другом берегу реки раскинулся Луксор, сочетающий в своем облике древние руины и современные кирпичные здания, которые почти сливались с пустыней позади них. А шагах в двадцати от пещеры на голой скале, опустив голову на руки, сидел Кашкари.

Тита вдруг осенило.

— Думаешь, ему приснилась моя гибель? — спросил он шепотом.

Фэрфакс сжала его ладонь:

— Лучше бы нет.

Когда речь шла лишь о видении принцессы Ариадны, отрицание давалось Титу куда проще. Но если и Кашкари все подтвердит, станет трудно притворяться, будто можно избежать предначертанной судьбы.

Поднявшись, Кашкари направился к ним.

— Навестишь моего учителя в Париже, если получится?

— И так собирался. А ты отдохнешь хоть немного? Ты очень долго не спала.

Фэрфакс кивнула.

Едва Кашкари приблизился, Тит спросил напрямую:

— Ты видел какой-то вещий сон, о котором мне следует узнать, пока я не ушел?

Что-то промелькнуло на лице Кашкари, но ответил он мягко и спокойно:

— Если такое случится, я расскажу. А пока, да пребудет с тобой Фортуна.

Они пожали друг другу руки. Тит заключил Фэрфакс в объятия. Потом глубоко вдохнул и совершил скачок.

Иоланта уставилась на пустое место, где он только что стоял.

Каждое прощание могло стать последним.

— Он тебя любит, — тихо произнес Кашкари. — Так любит, что это выше моего понимания.

Она обернулась:

— Спасибо… неловко признавать, но я понятия не имею, о чем ты.

Он слегка улыбнулся и вновь стал похож на себя прежнего:

— О том, что ты для него все. Глядя на тебя, он видит ту, с которой пойдет в огонь и воду, ту, что без раздумий отправится за ним в бездну.

А вот их с Амарой не связывала совместная борьба. Как бы Кашкари ее ни любил, он все равно оставался лишь зрителем, наблюдающим за всем со стороны.

— Нам с Титом повезло друг с другом, — сказала Иоланта.

И она безумно по нему скучала.

Не в смысле его отсутствия — правитель Державы постоянно куда-то отлучался по делам, — но топор расставания завис над ними с самой первой встречи. И именно этот страх никак не получалось побороть, особенно теперь, когда они с каждым днем все ближе подходили к моменту истины.

Сумеет ли она спасти Тита? Или лишь докажет, сколь высокомерна была, поддаваясь самообману? А если не сумеет…

— Может, передохнешь? — предложил Кашкари — Вид у тебя усталый.

Иоланта предпочла бы отправиться в Каир немедленно, но она обещала Титу отдохнуть, да и, если честно, уже с ног валилась от усталости.

— Не давай мне долго спать.

— Будем в Каире еще до заката, — заверил Кашкари.

«Нет, — промелькнула мысль, — не стал он прежним». Она знала прежнего Кашкари, знала его решимость, смелость, все его тайные чаяния и душевные муки. Все это осталось, но добавилось еще что-то. И это его… печалило. Он тщательно скрывал свое состояние, прятал чувства, пока в страхе не проснулся в пещере.

Что же ему приснилось?

К счастью, сама Иоланта, снов не видела, но когда проснулась, голова ломилась от долгие годы подавляемых воспоминаний.

Она вспомнила, как еще малышкой вдыхала едва уловимый аромат нарциссов и ощущала тепло материнского тела, удовлетворенно засыпая в баюкающих ее объятиях.

Вспомнила, как, едва научившись ходить, гладила пальчиками шикарный бархатный плащ невероятно красивой женщины — ее матери. Ее мамы.

Вспомнила себя маленькой девочкой, которая хотела, чтобы этот единственный за два года день, который она могла провести со своей удивительной мамой, не заканчивался никогда в жизни, чтобы стрелки на часах замерли за минуту до полуночи и больше не двигались.

Вспомнила, как, будучи уже чуть постарше, с изумлением узнала, что ее отец самый настоящий герой Январского восстания. А два года спустя они с матерью горько оплакивали внезапную кончину барона Уинтервейла.

Это был последний благоприятный год перед началом злоключений учителя Хейвуда. Перед тем, как Иола стала умолять мать помочь человеку, который заботился о ней и которого она любила, как родного отца. Перед тем, как в ответ услышала слова, заморозившие кровь в ее жилах: «Он просто средство, дорогая. Не стоит за него переживать». Именно тогда Иоланте пришлось понять и принять, что человек, посвятивший жизнь ее матери, ничего для той не значит. Он был лишь винтиком в механизме, построенном ею, чтобы защитить себя и свою дочь.[1]

Иола никогда не смогла бы снова любить мать столь же отчаянно и искренне, как в старые добрые времена. Их отношения все накалялись. Леди Калисту совсем не радовала дочь, которая уже не боготворит ее и не слушается. Иоланта же становилась все более вспыльчивой и недоверчивой.

Последняя их встреча превратилась в настоящее сражение. Учитель Хейвуд как раз лишился места в академии за то, что брал с учащихся взятки в обмен за хорошие оценки, и был вынужден занять должность учителя в одной из отдаленных деревушек Державы.

Иоланта пришла в ярость, но, вспомнив о своей двойной жизни, излила эту ярость на леди Калисту. Когда та явилась к ней через пару минут после полуночи, Иола разразилась криком и руганью. Она собиралась тотчас отправиться к учителю Хейвуду и все ему рассказать. И неважно, что знания, коими он обладает, могли угрожать ее безопасности или положению леди Калисты. В жизни бывают черные полосы, но это не одна из них. С учителем поступили гнусно, и Иоланта не вытерпит больше ни минутки.