Ворча, Гошка наскоро обыскал Семена.

— Подержи его на прицеле, — приказал Ефим Гошке, передавая винтовку, и тут же сноровисто пощупал карманы, легкими быстрыми движениями рук проверил под мышками, провел пальцами с внутренних сторон ног и даже по спине. Вытащив из-за голенища сапога нож, он укоризненно показал его Гошке.

— Ну и что, — вскинулся Гошка, — ты ведь его об огнестрельном спрашивал, а без ножа никто в тайгу не пойдет, понимать нужно.

Они еще долго брели краем лесной болотной трясины, перебирались через какую-то протоку и уткнулись в крепь — озеро, заросшее тростником. На уровне человеческого роста прошлогодний тростник был сломан, образуя над водой невиданную, грубо сплетенную рыбацкую сеть с крупной ячейкой, над которой рос новый высокий тростник. Семену показалось, что дальше им не пройти, но Гошка нагнулся и юркнул в какую-то узкую лазейку.

— Нагибайся, Семен, — крикнул он, — а то без глаз останешься, придется на лечение тратиться. В таком заломе охоте цены нет, здесь ведь на каждом шагу дичь непуганая, а мы, понимаешь, сами таимся от охотников с лампасами.

Выбежав на невысокий бугор, они оказались в небольшой и редкой лесной рощице, где маленькая рубленая зимовьюшка притаилась рядом со ржавцом — крохотным болотцем с застойной и ржавой водой, из которого сочился узенький ручеек.

— Ну, — горделиво окинул рукой островок Гошка, — как тебе наш алар?

— Алар как алар, — недовольно ответил Семен, — только у черта на куличиках. Если ты думаешь, что я вам сюда жратву потащу, то ошибаешься, я же не тягловая кобыла.

— Не серчай, Семен, это по тайге в обход далеко, а если бы у нас сейчас лодка была, так через протоку в три раза быстрее оказались бы на реке. Семеныч! — громко крикнул Гошка. — Принимай моего приятеля.

Из постройки вышли несколько человек, не спеша приблизились, вглядываясь в гостя. Семен сделал пару шагов в сторону, под тень лиственницы, и уперся спиной в ее ствол. Движение это было неосознанным и не могло его выручить в случае… В том случае, если хоть один из бандитов лишь на один-единственный часок заглянул на прииск в тот момент, когда старший лейтенант Семен Жарких выяснял обстоятельства налета. Тогда ему конец. Пробежал глазами по лицам… Вроде бы доброжелательные, с ухмылками. Вот только эта, косо изучающая его хулиганская физиономия. Не дай бог, если они где-нибудь встречались.

— Ну, будем знакомиться. Гошка рассказывал, Семен, что тебе и повоевать пришлось? — шагнул навстречу коротконогий крепко сколоченный мужчина.

— Это сам Семеныч, — шепнул ему Гошка на ухо так, что слышали и все остальные.

— Было дело, — хрипловатым от волнения голосом ответил ему Семен, — посидел на дне окопа.

— Ну и как германец воюет, лучше, чем в первую мировую, или нет?

— Я к началу прошлой войны только на свет появился, поэтому не знаю. А нынче, сам убедился, бить их можно.

— И в каком же звании воевать пришлось?

— До старшего сержанта дослужился, перед демобилизацией три сопли на плечи повесили.

— Это, значит, по-старому унтер-офицер? — вопросительно поглядел на него Семеныч.

— Да кто его знает, как по-старому, а по-новому помощник командира взвода.

— Неплохо, совсем неплохо, сержант. У нас с тобой есть возможность подружиться, Семен.

— Так я и с чертом рад дружить, если он мне за это на бедность подбросит.

— Грубовато, по откровенно. Об этом не волнуйся, раз пообещали, то слово свое сдержим. Перед уходом получишь авансом и за продукты, и за очередные свои услуги, с лихвой дадим.

— Однако, друзья, гостей сказками не кормят. Прошу, Семен, в горницу, перекусим, выпьем, а там и поговорить можно будет. Хорошо бы, конечно, позастольничать на улице, но гнус покою не даст.

— Так я дымокурчик разведу, — услужливо предложил самый молодой из присутствующих, лопоухий якут в старой застиранной гимнастерке.

— Ну если выручишь, Афанасий, так спасибо тебе скажем, — снисходительно разрешил Семеныч.

— Мы здесь, сержант, все в своем котле варимся, ни тебе новостей свежих, ни разногласий особенных, уже притерлись друг к другу. Вот, думаю, ты и внесешь на какое-то время свежую струю. Согласен?

— Я постараюсь, но кто знает, получится ли?

Интеллектуальной беседы, на которую намекал Семеныч, не получилось. С самого начала пьянка приняла такие темпы, что Жарких, никогда не отличавшийся особенной любовью к спиртному, стал бояться за себя: как бы, опьянев, не наболтать чего-нибудь лишнего. Семеныч же, будто задавшись целью споить его, наливал и себе и Жарких непомерные дозы спирта и до отвращения медленно цедил из своего стакана, будто наслаждаясь мелкими глотками, тем не менее выпивая его за раз. С другой стороны от Жарких сидел очкарик Сан Саныч, приторно вежливый человек, единственный из присутствующих, кроме Жарких, кто был гладко выбрит и даже напомажен. Он вел обыкновенный разговор, вроде бы обо всем на свете, в то же время ни о чем, но вскоре Жарких почувствовал, что иногда этот общительный собеседник задает чертовски конкретные вопросы, а перемешивает их болтовней лишь для маскировки.

— Как же вы добрались до этих краев? — выспрашивал его тем временем Сан Саныч. — Вас наверняка останавливала милиция и требовала пропуск?

— Какой пропуск, Сан Саныч, здесь ведь не прифронтовая зона, — отмахивался Жарких, — паспорт у меня на руках, военный билет тоже, а других документов не требуется.

— И как часто вас останавливали за всю поездку, Семен?

— Да уж не меньше десятка раз, — приврал Жарких и, вспомнив рассказ бабки Матрены, добавил: — В селе говорят, что сейчас за каждым деревом по милиционеру сидит. Вот вам какое внимание оказывают.

Через десять минут Сан Саныч снова вернулся к той же теме, попросив Жарких показать ему свои документы.

— Какие документы? Кто ж их носит по тайге, а не дай бог потеряю? Ведь вообще-то я просто на прогулку вышел.

— Все-таки, Семен, окажите мне услугу, когда придете к нам в следующий раз, захватите свои документы, мне будет интересно на них взглянуть.

— Какой вопрос, Сан Саныч, обязательно захвачу, раз вам интересно взглянуть.

Семен Жарких, нарочито покачиваясь и извиняясь, уже раза два уходил в глубину островка и старым проверенным способом, которому его научила мать, засунув два пальца глубоко в рот, вычищал желудок, освобождаясь от невероятного количества спиртного, которое его заставляли пить. Несмотря на это, он быстро пьянел, и только неутихающее сознание опасности, подстерегавшей его в этой компании, не позволяло ему окончательно раскиснуть и потерять связующую нить мыслей.

Потом Сан Саныч выяснил, нет ли у Семена знакомых в театрах Якутска, и до Жарких с трудом дошло, что его собеседнику нужен паричок, всего лишь как сувенир, как память о театральном Якутске.

В ответ гость делал вид, что он еще более пьян, чем это было на самом деле: еле ворочая языком и по-приятельски грозя пальцем, утверждал, что уж он-то знает, для чего Сан Санычу парик, его не обманешь разговорами о сувенирах, но если нужно, то он раздобудет ему за золотишко хоть весь реквизит театра.

Потом пьяные, расчувствовавшиеся люди водили его в избу глядеть плотно набитые золотом мешочки, он щупал их и кричал, что готов идти с такими друзьями на любое дело, пускай они только позовут его.

Вечер, символизировавший взаимную преданность и любовь, закончился уже ночью, когда вполовину обгрызенное волчье солнышко уже отбежало добрую треть своего небесного пути.

Так и не убрав ничего с деревянного стола, вытащенного для пира на полянку, бандиты укладывались спать на длинные общие нары зимовья, накрытые сроду не стиранными одеялами поверх вороха камыша. Семеныч размахивал кулаком перед типом с хулиганским выражением лица — его звали Иосифом Виташевым, требуя, чтобы тот отправился в караул.

— Будь сделано, будь сделано, — уверял его Виташев, однако сам оказался на нарах раньше других, заняв ближайшее к выходу из избушки место.

Ночью Семен Жарких проснулся от монотонного, как причитания, шепота; сквозь разноголосый громкий храп спящих кто-то настойчиво твердил одно и то же: