Через пять минут они уже сидели в узком, спускавшемся к Волге овражке с нарытыми по откосам окопами, — здесь по приказу Ремизова сосредоточивались штурмовые группы.

Люди сидели в окопах, держа в руках оружие, прислонившись к земляным стопкам и друг к другу. Разговоры велись шёпотом. В одну сторону до немцев было метров двести, зато в другую, насколько позволяли судить дневные расчёты, всего полсотни. Разговаривали только тогда, когда над головой, вереща, проходил У-2.

   — Опять королевская авиация полетела, — сказал кто-то рядом с Сабуровым, когда ещё один У-2 прожужжал над оврагом.

   — Кукурузник.

   — А у нас на Северо-Западном его «лесником» звали.

   — Где как. Где какая природа...

   — Через три минуты должна начаться артподготовка, — сказал Ремизов. — Гранат помногу взяли? — обратился он к бойцам, сидевшим рядом с ним в окопе.

   — По шесть штук, товарищ полковник, — отрапортовал сержант.

   — Тише, не кричи, — сказал Ремизов. — По шесть? Это ничего. А ежели стена, а за стеной немцы и не обойти её?

   — Тогда взорвём, товарищ полковник, — ответил сержант.

   — А тол взяли?

   — А как же, товарищ полковник!

   — А чего у тебя винтовка без штыка? — спросил Ремизов одного из бойцов.

   — У меня вот сестрица есть. — Боец хлопнул рукой по зазвеневшей на боку сабле.

   — Казак, что ли?

   — Из конного корпуса Героя Советского Союза генерал-майора Доватора.

   — Что ж ты, казак, а не на коне? — усмехнулся Ремизов.

   — Я про коня забыл. С лета в глаза не видел.

   — Скучаешь?

   — Здесь скучать нет возможности, товарищ полковник.

   — Пора. — Ремизов подозвал к себе командира роты, который непосредственно руководил атакой, спросил его, всё ли готово.

   — Всё, — ответил тот.

   — Значит, начинаете выдвигаться после первых же залпов с левого берега. Понятно?

   — Так точно.

   — Пора, — второй раз нетерпеливо повторил Ремизов, повернувшись лицом к Волге.

Сабуров тоже повернулся. И как раз в этот миг далеко, на левом берегу, вспыхнуло зарево, и гремящие снаряды «катюш» пронеслись над головами.

Вслед за «катюшами» с левого берега заговорила артиллерия. Наши тяжёлые снаряды шли прямо над головой. Впереди у немцев всё небо было в красных вспышках. Когда снаряды рвались особенно близко, вспышки вырывали из тьмы то угол дома, то обломок стены, то железные лохмотья изуродованных бензиновых цистерн. Штурмовые группы стали вылезать из оврага и выползать вперёд. Один тяжёлый снаряд разорвался совсем близко от оврага.

   — Недолёт, — сказал Ремизов. — Ну, что ж, пойдёмте.

Он с неожиданной лёгкостью вылез из окопа и, не оглядываясь, пошёл вперёд. Сабуров двинулся вслед за ним. Рядом пошли Шарапов и четыре автоматчика.

Наш артиллерийский налёт продолжался. На немецких позициях и далеко в глубине всё грохотало от разрывов тяжёлых снарядов. Подожжённые «катюшам?», горели остатки бензина или нефти, красные языки пламени поднимались к небу.

No и немцы понемногу начинали отстреливаться; мины уже несколько раз проносились над головой Сабурова и разрывались позади. Потом заговорили пушки. И наконец впереди послышались автоматные очереди.

Штурмовые группы быстро миновали полосу от оврага до своих старых окопов, в которых сейчас сидели немцы. Этот участок, отбитый вчера немцами, был хорошо известен Сабурову. Он представлял собою квадрат примерно триста на двести метров. Всё было изрыто окопами и ходами сообщения, и лишь кое-где почти на голом месте торчали развалины и обломки. Когда-то здесь были бензохранилища, от которых теперь остались только фундаменты и огромное количество раскиданного повсюду рваного листового железа.

Сабуров несколько раз наступал на перегоревшие железные листы, которые со страшным грохотом коробились под ногами. Впереди были остатки каменной сторожки. Туда устремился Ремизов, а вслед за ним и Сабуров. У самых развалин кто-то из бежавших сзади Сабурова тяжело, со стуком, упал на землю. В развалинах несколько человек уже устанавливали два пулемёта.

   — Вот правильно, — одобрил Ремизов. — Гаврилов?

   — Я, товарищ полковник.

   — Выходит, взяли?

   — Взяли, товарищ полковник.

   — А дальше двигаются?

   — Двигаются.

   — Иди вперёд. Передай, что я буду здесь.

Около сторожки свистели и шлёпались пули. Слева, совсем близко, слышались взрывы гранат. Справа продолжали стрелять, но взрывов не было: до гранатного боя там ещё не дошло.

   — Ах, негодяи! Ах, негодяи! — возмущался Ремизов. — Залегли ведь. Раз гранаты не рвутся, значит, залегли. Командира, что ли, убило? Сабуров, идите туда. Любыми средствами поднимите.

Сабуров вылез из сторожки и пополз направо, в темноту. Действительно, командир там был убит. Бивший из развалин немецкий станковый пулемёт не давал возможности подойти. Но заминка произошла не из-за того, что убили командира, а из-за того, что три сапёра поползли в обход с толом, чтобы подложить заряд под развалины дома, на втором этаже которого находился пулемёт. Остальные ждали взрыва, чтобы двинуться дальше. Распоряжался всем какой-то старшина, который, когда Сабуров к нему подполз, объяснил ему суть происходящего:

   — Если не взорвут, и так пойдём, товарищ капитан, а то людей жалко — пообождём немного.

Сабуров согласился и несколько минут лежал рядом со старшиной и ждал. Кругом шёл ночной бой, как всякий ночной бой, похожий на уравнение со многими неизвестными.

«Что сейчас делается у Проценко?» — подумал Сабуров. Судя по грохоту взрывов и частой сетке трассирующих пуль, на участке, где должен был наступать Проценко, тоже шёл бой. Наши снаряды с левого берега всё ещё проносились над головами, но разрывались они теперь далеко в немецком тылу. Разрывы гремели беспрестанно через каждые одну-две секунды, и Сабуров на мгновение представил себе, что творилось бы кругом, если бы такая канонада обрушилась сейчас не на немцев, а на него с его людьми. В сущности, этот огонь был ужасным, и, как все пехотные командиры, он от души благословлял русскую артиллерию.

Когда впереди, там, где прятался немецкий пулемёт, раздался оглушительный взрыв, Сабуров и старшина подняли людей в атаку.

Дважды за ночь Сабурова осыпало комьями земли. Рукав ватника просекло автоматной очередью, и слегка обожгло левую руку. Многие из тех, с кем он пошёл в атаку, уже не отзывались на голоса товарищей. Многие были ранены, сёстры и санитары вытаскивали их с поля боя. Сабуров так и не сумел в темноте и горячке разглядеть, была ли среди санитаров Аня.

Но, в общем, бой сложился легче, чем можно было предполагать. Две штурмовые группы на правом фланге, которые по ходу боя пришлось взять под свою команду Сабурову, довольно быстро заняли приходившиеся на их долю окопы. Когда Сабуров пошёл после этого очищать траншеи, уходившие влево, в одной из них он столкнулся с шедшими навстречу автоматчиками. Это были бойцы одной из левофланговых штурмовых групп. Значит, весь этот участок был взят целиком.

   — А как там, ещё левей? — спросил Сабуров. — Соединились с дивизией?

   — Вроде как соединились, товарищ капитан, — сказал автоматчик, к которому он обращался, — дали жару фрицам.

Сабуров подумал, что главные неприятности ещё предстоят утром. И даже то, что немцы были ночью сравнительно легко выбиты, не предвещало ничего хорошего. Очевидно, они не ввели в бой свои резервы, решив отложить это на утро.

Сабуров в темноте проверил, кто остался в живых, вместе со старшиной расположил пулемёты, кое-где приказал углубить окопы и восстановить обвалившиеся от взрывов гранат амбразуры. Потом он послал двух связных с записками — к Ремизову и к начальнику штаба. Он писал, что с рассветом ждёт контратаки, остаётся здесь и просит скорее подбросить противотанковые ружья. «И если можно, — добавил он в конце обеих записок, — хотя бы одну противотанковую пушку».

От Ремизова связной не вернулся. От Анненского, когда уже начинало сереть, прикатили вручную две 45-миллиметровые пушчонки на резиновом ходу и пришли пять бронебойщиков со своими длинными «дегтярёвками» и полтора десятка автоматчиков. В записке, которую принёс связной, Анненский писал: «Наскрёб всё, что мог. Держитесь».