— Должны быть. Посмотри, Шарапов, есть ракеты?

   — Ракеты все, товарищ полковник.

   — Тогда приказано дать три автоматные очереди трассирующими над Волгой. Три сразу и одну вслед.

   — Это можно, — оживился Ремизов и снова крикнул: — Шарапов! Помоги мне встать.

Шарапов помог ему встать, и он, кряхтя и разминаясь, пошёл по блиндажу.

   — Дай мне автомат и диск с трассирующими. Пойдёмте, Сабуров. Я сам, коли так, тоже очередь дам.

Шарапов и ещё один автоматчик вышли из блиндажа вслед за Ремизовым и Сабуровым.

   — Становись рядом со мной. Стрелять по команде «три», очередью. Будем считать, что это наш прощальный салют Филипчуку. — Ремизов повернулся к автоматчику. — Отдайте свой автомат капитану. Возьмите, Сабуров. Вместе с вами помянем товарища!

Небо уже начинало сереть, когда по команде «три» они выпустили по автоматной очереди. Светящиеся трассы пуль, изгибаясь где-то в конце пути, взлетели высоко в тёмно-сером воздухе над Волгой. Ремизов дал вдогонку ещё одну очередь и посмотрел на Сабурова, как раз в эту минуту хотевшего сказать, что ему пора идти обратно.

   — Не пущу вас, уже светает. И вообще не пущу. До трёх раз судьбу испытывать можно, больше не надо. Пробьёмся завтра ночью — вернётесь.

   — У меня там батальон без командира, — сказал Сабуров.

   — А у меня тут два батальона без командиров. Идите спать. Шарапов, устрой капитана на комиссарскую койку. Погиб у меня комиссар. Прекрасный был человек. Только месяц назад из райкома партии прислали. Воевать не умел, а бодрость душевную даже в меня, в старого чёрта, вселял. Очень жалею. Даже удивительно, как жалею. Пойдёмте в блиндаж.

XIX

Когда Сабуров проснулся, было уже три часа дня: он проспал почти восемь часов. В углу блиндажа кто-то копошился.

   — Кто там? — спросил Сабуров.

   — Я.

Перед ним стояла толстая девушка, рукава у неё были засучены, а поверх гимнастёрки надет передник.

   — А где полковник? — спросил Сабуров.

   — На передовой.

   — А где у вас передовая?

   — А тут, рядом.

Сабуров спустил ноги на пол и только теперь обнаружил, что во время сна кто-то снял с него сапоги и портянки.

   — Сидите, — сказала девушка. — Портянки сушатся, сейчас принесу.

   — Кто же это с меня сапоги снял? — спросил Сабуров.

   — Ясно кто — Шарапов.

Девушка вышла и тут же вернулась, держа в одном руке покоробившиеся просушенные сапоги Сабурова, а в другой — портянки.

   — Нате, надевайте.

   — Как вас зовут? — спросил Сабуров.

   — Паша.

   — Что ж вы тут одна за всех?

   — Одна, — ответила Паша, — все на передовую ушли, и телефон там.

   — Стало быть, вся охрана штаба на вас возложена? — спросил Сабуров, подвёртывая портянки.

Паша промолчала, видимо не одобряя этого праздного вопроса.

   — Кушать хотите?

   — Хочу.

   — Полковник приказал, чтобы вы, как проснётесь и покушаете, к нему шли. Вас автоматчик проводит.

   — А чем же ты меня кормить будешь?

Паша огорчённо пожала плечами: этот вопрос ей доставил страдание.

   — Кицытратом. Грешневым. Кушали?

   — Случалось.

   — Я в него сала положила. А чего завтра буду готовить, не знаю.

   — Всё ещё не стала Волга? — спросил Сабуров.

   — А шут её знает. То говорят — стала, то — не стала. А продуктов не везут. Вот и мучайся.

Она вышла и вернулась со сковородкой каши.

   — Кушайте.

Потом полезла в угол, достала флягу, встряхнула и, не спрашивая Сабурова, налила ему полстакана.

   — Где Шарапов? — спросил Сабуров.

   — С полковником. Он всегда с полковником, от полковника не отстаёт.

Она, не дожидаясь приглашения, села на табуретку напротив Сабурова и, подперев рукой подбородок, стала его разглядывать. В полку она, наверное, уже всех разглядела, а он был повешен.

   — Ну, что ты смотришь? — спросил Сабуров.

   — Ничего, так. Теперь у нас будете?

   — Нет, не у вас.

   — А чего же вы?

   — Временно сюда прибыл. Завтра отбуду. Как, можно?

   — А почему же нельзя? — не поняв шутки, сказала она. — Может, ещё чего хотите покушать, так больше нет ничего. Может, чаю ещё хотите, так чай есть.

   — Нет, не хочу, — ответил Сабуров.

   — А Сергей Васильевич всегда чай пьёт.

   — Кто это Сергей Васильевич?

   — Да полковник.

   — Ну, а я не хочу.

   — Как ваше желание. Может, вам шоколаду дать?

   — Нет.

   — Сергей Васильевич сказал, чтоб вас всем, что есть, кормить.

Спасибо, не хочу.

   — Ладно, как хотите, а то у него одна плитка осталась, — как показалось Сабурову, с некоторым облегчением сказала девушка.

   — Так где же автоматчик? — спросил он, доев концентрат.

   — Там, в окопе.

Сабуров поднялся.

   — Спасибо.

   — Будьте здоровы. Вы чего-то кушаете мало.

Сабуров вышел. В окопе около блиндажа его действительно ждал автоматчик.

   — Ну что ж, пойдём до полковника, — сказал Сабуров.

   — А что до него идти, товарищ капитан? — сказал автоматчик. — До него рукой подать.

В хозяйстве Ремизова чувствовалась аккуратность. Вперёд от блиндажа, через развалины, шли ходы сообщения, прерывавшиеся только там, где можно было безопасно пройти в рост.

Через пять минут Сабуров был на наблюдательном пункте, устроенном довольно остроумно. На самом краю обрывистого оврага, отделявшего здесь позиции Ремизова от немцев, стоял разрушенный дом, по остаткам которого беспрерывно била немецкая артиллерия. Ремизов подкопался под фундамент и внизу под ним сделал довольно просторную землянку с двумя замаскированными глазками в сторону немцев.

Земля за ночь окончательно обледенела. На дне оврага лежал опрокинутый, сорвавшийся с откоса танки валялось много трупов.

   — Как позавтракали? — вместо приветствия спросил у Сабурова Ремизов.

   — Отлично, товарищ полковник.

   — Значит, Паша не подвела. Она кулачка: всё для меня бережёт. Никак её к гостеприимству не приучу.

   — Наоборот, — сказал Сабуров, — даже шоколаду мне предлагала.

   — Неужели? Ну, это прогресс. Тихо сегодня у меня. Зато, кажется, там на генерала нажимают. Слышите?

Действительно, левее слышалась стрельба.

   — По звукам судя, уже два раза до гранатного боя доходило. Я бы на вашем месте после таких пластунских подвигов сутки спал. Приказал не будить. Конечно, в крайнем случае разбудили бы, но пока ничего такого нет. Шевелиться — шевелятся, это да. Вот извольте бинокль.

Сабуров взял из рук Ремизова бинокль и долго просматривал ту сторону оврага. То здесь, то там перебегали люди. В просветах между домами промелькнул один, потом другой танк.

   — Бомбили уже? — спросил Сабуров.

   — У нас нет. Тот, левый берег бомбили. Все «катюш» ловят. «Катюши», как всегда, арии пели утром. Отдохнули?

   — Вполне.

   — Сегодняшний день вы у меня прямо как прикомандированный офицер Генерального штаба — можете наблюдать за общим ходом боя. Впрочем...

Ремизов, прихрамывая, отвёл Сабурова в сторону, она вышли из блиндажа и оба прислонились к стене окопа.

   — Впрочем, — повторил Ремизов, — хорошо, если бы вы пошла на правый фланг. У меня такое чувство, что они сегодня мной но интересуются, я для них уже отрезанный ломоть. Считают, что всегда успеют разделаться. Но всё же, на всякий случай, пойдите. У меня на правом фланге слабенько — лейтенант Галышев батальоном командует, совсем мальчик. Всех поубивало вчера, что сделаешь? До вечера понаблюдайте там от моего имени. Если надо будет, команду примете. А ночью вместе пробиваться будем. Тут уже я вас от себя никуда... Хорошо?

   — Хорошо, — согласился Сабуров, удивляясь той непринуждённой мягкости, с какой разговаривал Ремизов, хотя совершенно ясно было, что он приказывает.

   — Ну-ка, пойдёмте в блиндаж, — быстро сказал Ремизов, когда тяжёлый снаряд разорвался наверху, в сотне шагов от них. Он потянул за рукав Сабурова. — Мне кажется, они очень хорошо знают, где мой наблюдательный пункт, но сверху меня не пробьёшь, а чтоб в эти окошечки прямое попадание было, нужно пушечку выкатить прямо на ту сторону оврага, напротив меня. Вот тогда попадут. Они уже два раза выкатывали, но мы сшибали. А в третий раз боятся. Ночью, правда, попробовали, но попасть не могут. Они ведь артиллеристы изрядно плохие. Вот, слышите, всё по нас...