— Здесь.

В блиндаж вошёл рослый человек в ватнике, с автоматом.

   — Мне дайте, — сказал Сабуров. — Сюда дошёл, авось и обратно дойду.

   — Раз так — берите. Доложите командиру дивизии, что полковник Ремизов сделает всё, чтобы вернуть берег, искупит свою вину сам. И других заставит искупить, — добавил он сердито. — Доложите: настроение бодрое, к бою готовы. Про ранение моё сказал бы, чтоб не докладывали, но всё равно не удержитесь, пусть смеётся. К вам, Филипчук, — обратился Ремизов к ожидавшему командиру, — единственная просьба и приказание: добраться до штаба и впоследствии вернуться сюда живым и здоровым.

   — Есть вернуться, — вытянулся Филипчук.

   — Всё. Да, вот ещё что...

Прервав себя на полуслове, Ремизов зажмурил глаза и стиснул зубы. Так он пролежал несколько секунд, и Сабуров понял, что старик говорит через силу.

   — Так вот ещё что, — открыв глаза, прежним тоном продолжал Ремизов. — Считаю, что сегодня на рассвете и днём возвращать позиции не надо. Немцы будут ждать контратаки. Сегодня надо удержаться там, где находимся, подготовиться, а завтра ночью, когда они уже будут считать, что мы смирились со своим дрянным положением, как раз и надо будет ударить. Доложите это моё мнение командиру дивизии. Филипчук, вы готовы?

   — Так точно.

   — Тогда ступайте!

Когда они, сползая по скользким уступам, стали пробираться вниз, к берегу, Сабуров вновь спросил, на этот раз Филипчука:

   — Как у вас тут с ранеными? Вывозите?

   — Где же вывозить? Сало, — теми же словами, что и полковник, ответил Филипчук. — А что?

   — Ничего, так. — Сабуров вдруг вспомнил, с какой откровенностью Аня в последний раз подошла и обняла его при Масленникове, и устыдился своего смущения. — Дело в том, что тут у вас в полку моя жена.

   — Жена? — удивлённо переспросил Филипчук. — Где?

   — Она медсестра. Вообще-то она в медсанбате, посейчас здесь у вас, в полку. Клименко, не знаете?

   — Клименко, — повторил Филипчук. — Клименко...

   — Аня, — добавил Сабуров.

   — Аня? Так бы сразу и сказали. Конечно, знаю.

   — С ней всё в порядке? — спросил Сабуров.

   — По-моему, да, — ответил Филипчук. — Я её вечером, часов в шесть, видел. По-моему, всё нормально, — повторил он с некоторым сомнением в голосе, потому что с тех пор, как он видел Аню, прошло уже семь или восемь часов, а за семь-восемь часов в Сталинграде всё могло случиться.

   — Если увидите её, когда вернётесь, — сказал Сабуров, — сообщите ей, что с Сабуровым всё в порядке... И что я ей привет передал. Или даже не надо — просто, что со мной всё в порядке.

   — Хорошо, — сказал Филипчук. — Я не только сегодня, а и вчера её видел у Ремизова. Старик её почём зря ругал.

   — За что? — уже догадываясь, спросил Сабуров.

   — За то, что лезет, куда не надо. А старик до сих пор видеть не может, когда женщину ранят или убивают. Кричал, ногами топал и выгнал. А потом вызвал своего Шарапова и велел наградной лист принести. У него это всё сразу делается.

Сабуров улыбнулся и почувствовал благодарность к Ремизову не столько за наградной лист, сколько за то, что он ругал Аню и топал на неё ногами.

Они дошли до развалин, около которых Сабурова схватили полчаса назад. Там по-прежнему сидел Григорович.

   — Сабуров? — спросил он тихо.

   — Да.

   — Обратно идёшь?

   — Обратно.

Григорович придвинулся ближе и пожал руки Сабурову и Филипчуку. На голове у него белела повязка.

   — Что это у тебя? — спросил Сабуров.

   — Ещё спрашиваешь. Рука-то у тебя как кувалда. Так меня пихнул, что весь лоб об камни раскровенил.

   — Ну, прости.

   — Бог простит. Между прочим, немцы до сих пор никак не успокоятся. Видишь, шарят по всему берегу.

Сабуров посмотрел вперёд. На обрыве вспыхивали автоматные очереди.

   — Придётся всю дорогу ползти, — тихо сказал он Филипчуку.

   — Хорошо, — ответил тот.

   — Я пакет прямо за пазуху, вот сюда кладу, — на всякий случай предупредил Сабуров. Он взял руку Филипчука и дал ему пощупать пакет. — Чувствуете, где?

   — Чувствую, — ответил Филипчук.

   — Ну, ладно, поползли.

Для Сабурова, отличавшегося острой памятью, теперь берег был уже знаком. Он вспоминал одно за другим все брёвна и обломки, за которыми можно было укрыться.

Филипчук полз за ним. Время от времени, когда пули ударялись близко от них, Сабуров спрашивал: «Ты здесь?», и Филипчук тихо отвечал: «Здесь».

По расчётам Сабурова, они уже приближались к нашему переднему краю с той стороны, когда вокруг них сразу ударило несколько очередей.

   — Ты здесь? — спросил Сабуров.

Филипчук молчал. Сабуров, не поднимаясь, прополз два шага обратно и нащупал тело Филипчука.

   — Ты жив? — спросил он.

   — Жив, — чуть слышно отозвался Филипчук.

   — Что с тобой?

Но Филипчук уже не отвечал. Сабуров ощупал его. В двух местах — на шее и на боку — под ватником было мокро от крови. Он прижался ухом к губам Филипчука. Филипчук дышал. Сабуров подхватил его одной рукой под мышки и, подтягиваясь на другой руке и отталкиваясь ногами, пополз дальше. Через тридцать шагов изнемог от усталости, опустил Филипчука и лёг рядом с ним.

   — Филипчук, а Филипчук?

Филипчук молчал.

Сабуров залез руками под ватник и гимнастёрку и дотронулся до голого тела Филипчука. Тело заметно похолодело. Сабуров расстегнул карманы гимнастёрки убитого, вынул пачку документов, вытащил из кобуры наган, засунул его к себе в карман брюк и пополз. Ему не хотелось оставлять здесь тело Филипчука, но пакет, лежавший за пазухой, не позволял долго раздумывать.

Когда он прополз ещё шагов сорок, впереди послышался свистящий шёпот: «Кто?»

   — Свои, — тоже шёпотом ответил Сабуров, встал на онемевшие ноги и, не видя ничего перед собой, пошёл вперёд. Оказалось, что ему нужно было сделать всего три шага до выступа стены, где его ждали. — Командир роты где? — спросил он.

   — Здесь.

   — Там, шагах в сорока, лежит командир, с которым я полз.

   — Раненый? — спросил командир роты.

   — Нет, убитый, — ответил Сабуров сердито, чувствуя за этими словами вопрос, вытаскивать или нет. — Убитый, но всё равно надо вытащить. Понятно?

   — Понятно, товарищ капитан, — сказал командир роты. — Вы документы взяли у него?

   — Взял, — сказал Сабуров.

   — Ну, так что же, товарищ капитан? Ему всё равно... легче не будет. А двух человек мне посылать — пропасть могут.

   — Я нам уже приказал вытащить, — повторил Сабуров.

   — Есть, товарищ капитан, — сказал командир роты, — но...

   — Что «но»?

   — В другое время не стал бы говорить, а сейчас каждый человек на счету.

   — Если не вытащите, — с неожиданным для себя бешенством сказал Сабуров, — отнесу пакет к генералу, вернусь, сам вытащу, а вас за невыполнение приказания застрелю. Дайте мне провожатого до штаба.

Он повернулся и нетвёрдой походкой вслед за автоматчиком двинулся к блиндажу Проценко. Ещё секунда — и он мог бы ударить этого командира роты. Может быть, тот по-своему прав и люди у него на счету, но в том, чтобы вытащить тело убитого командира, было что-то такое важное и святое для армии, что на взгляд Сабурова оправдывало даже потери, если они были неизбежны.

Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.

   — Водки выпьешь?

   — Нет, товарищ генерал, не могу — устал, свалюсь от неё. Если бы чаю...

   — А ну дайте ему скорей чаю! — крикнул Проценко. — Ремизов жив?

   — Жив, только ранен. Вот от него пакет. — Сабуров полез за пазуху и вынул пакет.

   — Добре, — сказал Проценко, надевая очки.

Увидев, что Проценко читает донесение, Сабуров привалился к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, понял, что заснул.