— Выбили фашистов — теперь они из Буды по этой стороне бьют!..

Тем временем у командира полка собирались комбаты. Вошёл высокий, сухощавый капитан Деревянко, командир второго батальона, который особенно отличился в уличных боях. Капитану Деревянко меньше других попадало от командира полка, и остальные комбаты относились к нему с напускной, шутливой завистью.

Ввалился, запнувшись о порог, командир батальона майор Полежаев. Увидев Деревянко, майор шагнул к нему, и они крепко обнялись. Не виделись двое суток. Для уличного боя, где каждый ходит по грани жизни, — срок немалый. За эти сорок восемь часов не стало весёлого, храброго командира Семёна Хамчука, которого оба — и Полежаев и Деревянко — хорошо знали. Во время штурма одного из домов, когда Хамчук только что бросил гранату в окно и первым собирался ворваться внутрь здания, из переулка внезапно выполз вражеский бронетранспортёр и открыл огонь в упор. Хамчук упал у подъезда. Трое бойцов, рискуя жизнью, вынесли его из-под огня, и он умер у них на руках.

Ровно к 14 часам все командиры были в сборе. Полковник Кротов прошёл к столу, поздоровавшись с офицерами. Командир полка — волжанин, крепкий, широкоплечий. Он уже не молод: годы и суровые испытания наложили печать на его лицо, но седины нет. Из-под крутого лба смотрят умные, пристальные глаза, во взгляде которых отражается большая сила воли. Несгибаемый русский человек, прошедший путь великого похода от Волги до Дуная...

К присевшему за стол полковнику наклонился, что-то докладывая, удивительно похожий на него младший лейтенант.

   — Вот воюю вместе с сыном, — сказал нам полковник. — Восемнадцать лет, окончил десятилетку, работает у меня переводчиком.

Сын был в отца — крепкий, мужественный, на груди красная нашивка — видел смерть лицом к лицу.

Открыв совещание, полковник предоставил слово капитану Деревянко.

   — Наш батальон, — говорит капитан, — очистил семьдесят три квартала. В Пеште мы прошли большую и серьёзную школу, которая пригодится в будущих сражениях. У батальона не было достаточного опыта уличных боёв. Мы не умели маневрировать в городе, привыкли воевать на поле: видишь цель — поражаешь. Но, к чести офицеров и солдат, нужно сказать, что уже на третий-четвёртый день бойцы освоили ближний гранатный бой и важность скрытного, внезапного подхода к цели. Наше продвижение стало быстрее, а потери — меньше. 828-й объект — завод, превращённый врагом в опорный пункт, — был взят по всем правилам искусства. Вначале справа и слева мы овладели двумя кварталами, затем сомкнулись, лишив противника поддержки извне. Потом коротким, решительным штурмом разгромили окружённый пункт.

Выступает майор Полежаев:

   — Я четвёртый год на войне. Участвовал во многих сражениях. До сих пор думал, что самая сложная форма боя — встречный бой. Теперь, после Пешта, скажу, что нет ничего труднее уличного боя. Кто прошёл через это, тот прошёл огонь, воду и медные трубы, и больше для него ничто не страшно.

Рассказав о строении и составе штурмовых групп, о лучших тактических приёмах и о героях уличных боёв, майор Полежаев обратился к командиру полка:

   — Товарищ полковник, батальон готов к выполнению любого задания...

Совещание длилось три часа. В заключение выступил полковник. Подробно проанализировав действия батальонов, он разорвал конверт, запечатанный сургучной печатью, и вынул оттуда тоненький листик.

   — Сверить время... 17.15. Слушайте боевой приказ...

Удар на Буду, последний оплот врага, начался в 12 часов ночи. К берегу Дуная бойцы шли цепочкой, перепрыгивая через лужи талого снега. Заметив, что у переднего маскхалат волочится по лужам, автоматчик Маркелов крикнул ему: «Подогни подол!» — за что ему сразу же попало от взводного. На берегу было оживлённо и людно. Командир полка подходил то к одной, то к другой группе бойцов, проверяя боеприпасы и орудия, шутил и напутствовал.

Потом прибыл командир дивизии. Узнав, что на случай, если тронется Дунай, у сапёров припасено поблизости полкилометра готового к сборке моста, он выразил удовлетворение:

   — Молодцы!

Маркелов ещё раз услышал голос командира дивизии, когда вступил на лёд:

   — Вперёд, орлы! Вперёд на Буду!

Противоположный берег тонул в белёсой мгле, и, сколько ни шли, он всё казался далёким. А идти было трудно. Лёд застыл крупной крошкой, и ноги скользили, но самым неприятным казалось то, что противник молчал, и эта тишина, была загадочной и зловещей. Маркелов тоже думал, как все в эти минуты: «Видит или не видит?»

У полыньи их встретили сапёры Гончарук, Хатинскии, Шорин и другие, уже побывавшие на той стороне.

   — Ну как? — спросил кто-то сапёров.

Маркелов напряг слух, пытаясь уловить, что они скажут насчёт противника.

   — Там лёд крепче, — коротко и деловито ответил сапёр.

Внезапно вражеский берег озарился сотнями вспышек. Одновременно ударила артиллерия с нашего берега. На каждую амбразуру противника приходилась наша пушка, ещё с вечера пристрелянная к цели и оставленная на ночь с точной наводкой. Всё сразу заполнилось привычной обстановкой боя, и Маркелову стало легче. Инстинктивно пригибаясь под огневыми трассами, он следом за другими бежал к переправе, которую сами бойцы доделывали через широкую полынью. Бросали щит. Прыгали на него, ставили следующий, скрепляли. Всё это делалось ловко и быстро. Каждый понимал, что от быстроты зависит его собственная жизнь, жизнь товарищей и успех дела.

Маркелов до рези в глазах всматривался в темноту, стараясь разглядеть огромный бык моста, в котором, как говорил командир роты, гитлеровцы устроили трёхэтажное укреплённое гнездо. Бык находился справа, наверное, и оттуда стреляли так же, как с берега, но непроглядная темень скрывала его, и он слипался со всей линией вражеской обороны. Наконец несколько голосов сразу закричало:

   — Вон он! Ура-а-а!

Маркелов, стреляя на ходу, обогнал нескольких бойцов и в числе первых достиг лестницы мостового быка. На одной из площадок он бросил в амбразуру гранату и затем, прижавшись к стенке, хотел вставить в автомат новый диск. В эту минуту скрипнула дверка, из щели высунулся автомат и за ним показался гитлеровец. Схватившись обеими руками за раскалённый ствол его автомата, Маркелов что было силы рванул оружие к себе, а фашиста ударил ногой в живот. Коротко вскрикнув, тот полетел вниз головой на острые льдины.

Вторая группа бойцов штурмовала мостовой бык с другой стороны, а третья блокировала подходы к нему с запада. Это был сильный опорный пункт противника со множеством огневых средств, укрытых в бетоне трёхметровой толщины. Никаким огнём нельзя было выбить оттуда гитлеровцев, но наши пехотинцы сделали своё дело: после часа ожесточённой борьбы на площадках и этажах вражеская крепость пала.

К рассвету передовые подразделения зацепились за западный берег Дуная, захватив траншеи и большой каменный гараж.

В 8 часов утра, когда в Буду не было ещё доставлено ни одной пушки с нашего берега, случилось самое страшное: тронулся Дунай и, как щепку, снёс построенный за ночь мост. Это весьма обрадовало противника. Вывалив из парка с двумя самоходками, изрыгавшими огонь, гитлеровцы пошли в контратаку.

В стене гаража был пролом, сквозь который виднелась лестница. Оглянувшись случайно в ту сторону, Маркелов заметил знакомую широкоплечую фигуру в жёлтой кожанке: по лестнице спокойно поднимался полковник. Никто не знал до этой минуты, что он здесь, никто не видел, как он переправился через Дунай.

   — Полковник с нами! — понеслось из траншеи в траншею.

В наступавшей вражьей цепи стали различаться отдельные фигуры. Справа от Маркелова заработал пулемёт. Бронебойщик Вербицкий, изготовив к бою противотанковое ружьё, прищурил глаз, взглянул на самоходки и не спеша стал крутить цигарку.

   — Дистанция ещё не та. Не бойсь, ребята, покурю — и всё в порядке.