— Чтоб тебя так молили, когда сам помирать будешь, старый шайтан, — выражал он вслух свое недовольство казачьим священником и, потрясая кулаками, гневно вращал голубыми глазищами. — Если б Тимош Чайгозты помирал, он бы приехал, будь проклят весь его род по седьмое колено! А к бедняку Чора зачем ехать? Вот завтра в Моздок поеду. Думаешь, отец Феофил панихиду служить будет? Ему, черту дохлому, быка надо в подарок. А где я возьму быка, когда у меня Одна телка — ее нужно на поминки резать. Что делать? Что делать? — и Данел, сжав голову руками, закачался из стороны в сторону.

— Не надо ехать к отцу Феофилу, — проговорил Степан.

— Почему не надо? А как же Чора без молитвы на тот свет пойдет? — удивился хозяин.

— Зря только проездишь. Давай я сам отслужу молебен.

— Ты? — еще больше удивился Данел.

— А что тут особенного. Вот слушай: «В блаженном успении вечный покой подаждь, господи, новопреставленному рабу твоему-у-у.,.», — подражая речитативу священнослужителей и что есть силы нажимая на нижнюю октаву, пророкотал срывающимся басом Степан.

Данел обрадованно вытаращил глаза:

— Ай, хорошо, Степан! Ей-богу, хорошо! Точь-в-точь, как батька-поп в церкви. А тебе можно отпевать покойника? — усомнился он, пытливо заглядывая в глаза жильцу.

— А почему нельзя? У меня отец псаломщик, и все мы, Орловы, духовного звания.

— Если ты духовного звания, почему на голове волос короткий? — не унимался Данел.

— Это я тифом болел, в больнице остригли, — соврал Степан и сделал встречный выпад: — А вообще–то как хочешь, я ведь думал как лучше...

— Э, рассерчал сразу. У тебя ничего опросить нельзя, да? — сразу сдал все свои позиции Данел. — Отслужи, пожалуйста, молебен. Пойдем сейчас к нему.

— А зачем сейчас? — возразил Степан. — Утром отслужим.

Данел поморщился:

— Всю ночь душа Чора без молитвы перед райскими воротами топтаться будет. Пойдем лучше сейчас. Молитву скажешь — Барастыр ее услышит, без очереди Чора в рай пустит, самый теплый угол даст у очага.

— А кто такой Барастыр?

— Э, тебе не все равно, да? Самый главный начальник в Стране мертвых, как атаман Отдела у нас.

— Ну, ладно, сейчас так сейчас, — согласился Степан. — Только мне псалтырь понадобится.

— Это книжка святая? — догадался Данел, — Ты немного жди, я сейчас принесу, у Михела есть такая книжка.

Степан усмехнулся: «Только попом ты еще, друг Степа, не был», — и вышел из хаты покурить. Не его это дело заботиться о переселении душ покойников, но очень уж жалко Данела. Подумать только, тащиться черт знает куда по грязной дороге. Истинно гласит пословица: «за двадцать верст киселя хлебать». И хоть бы киселя, а то послушать гнусавое нытье отца Феофила да еще за соответствующее вознаграждение. А вознаграждать–то нечем. У Данела ни копейки, да и у самого тоже в карманах ветер дует: разорился на золотое колечко.

Мимо прошла Сона, закутавшись платком, не поднимая глаз.

— Сона, послушай, — остановил ее Степан, — за что на меня сердишься?

Сона зябко тряхнула худым плечиком, но уходить не спешила, ждала, что последует дальше.

— А я тебе подарок привез, — продолжал ласково Степан и, вынув из кармана колечко, попытался всунуть его в девичью руку, нервно теребящую бахрому на черном покрывале.

— Да кухдаран Ольгайан ратт ^[33], — сердито взмахнула ресницами Сона, словно два махаона раскрыли одновременно бархатистые крылья, и, оттолкнув Степанову руку, скрылась в черном проеме двери.

Молодой человек не нагнулся, чтобы поднять упавшее на землю кольцо. Глубоко вздохнув, он направился в противоположную сторону, к воротам, за которыми уже слышались быстрые шаги Данела.

— Принес, — протянул он объемистую книгу в черном кожаном переплете. — Евангиль хорошо будет?

— Сойдет, — угрюмо отозвался новоиспеченный поп и посмотрел на небо: на нем уже кое-где искрились первые звезды.

* * *

Слух о том, что покойника будет отпевать Данелов жилец, разнесся по хутору с телеграфной скоростью. Не избалованные развлечениями жители от мала до велика поспешили к сакле Чора — разве можно пренебрегать даровым зрелищем?

В сакле вокруг мертвеца одни женщины, преимущественно пожилые. Они уже не плачут, а только вздыхают, тихонько переговариваясь и изредка крестясь: «Упокой душу раба божьего». С любопытством уставились на вошедшего русского с черной книжкой в руках.

Самозванный поп подошел к изголовью покойника, размашисто перекрестился на завешенную полотенцем икону и наугад раскрыл тяжелую книжищу. Вошедший следом Данел зажег свечу, стал из–за плеча светить новоявленному священнику.

— «...И сказал Фест: «Царь Агриппа и вас присутствующие с нами мужи! Вы видите того, против которого все множество иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь и кричали, что ему не должно более жить», — прочитал Степан низким по возможности голосом первый попавшийся на глаза абзац из «Деяний апостолов» и даже сам удивился; до чего же ловко пришлись слова священного писания к текущим событиям.

Присутствующие с благоговением вслушивались в чужие, не очень понятные слова. Хорошо читает молитву этот русский парень, хоть и стриженый. Только одна Мишурат Бабаева презрительно поджала губы: и чего этот нахальный пришелец сует свой нос в чужие котлы?

Даки, которая увязалась вслед за мужчинами, послушав некоторое время монотонное бормотание своего квартиранта, вдруг вспомнила, что не укрыла как следует на ночь тесто, и вернулась домой. Каково же было ее удивление, когда она увидела старшую дочь ползающей у порога с фонарем в руке.

— Чтоб тебя усыпало перхотью, что это ты придумала?

Сона подскочила разжавшейся пружиной, испуганно ойкнула. Узнав мать, потупила глаза и повернулась, чтобы уйти в хадзар ^[34].

— Что ты здесь делала? — остановила ее мать. — Говори, негодница!

— Я... я... потеряла пуговицу. Я завтра ее найду, — добавила она поспешно, видя, что мать тоже зашарила глазами по земле.

— Чтоб тебя громом у... — Даки вовремя куснула себя за язык, вспомнив убитого громом родственника, — не напасешься на вас пуговиц. Как же ты ее потеряла?

— Оторвалась... Я шла, а она... Да я завтра найду, нана.

— Завтра, завтра, — недовольно проворчала мать. — До завтра ее втопчут в грязь — попробуй тогда найди. А ну, пропасть бы тебе, свети сюда лучше.

Она некоторое время ходила, согнувшись, перед порогом, затем, взяв фонарь из рук дочери, отошла чуть дальше и вскрикнула от неожиданности:

— Эх, умереть бы тебе, Даки! Никак золотое кольцо нашла вместо пуговицы! — мать повернулась к дочери, испытующе посмотрела в испуганные глаза. — Не эту ли пуговицу ты искала, дочь моя?

Сона утвердительно кивнула головой.

— А как это кольцо попало к тебе? Уж не свалилось ли оно с неба?

И тогда Сона, расплакавшись, рассказала матери все-все: и как их жилец снимал мерку с ее ноги, чтобы сшить ей туфли, вот эти самые, что так красиво облегают ее ноги, и как он странно на нее смотрит всякий раз, когда она проходит мимо, и как сегодня подарил ей кольцо, а она оттолкнула его руку, и кольцо упало.

— Бесстыжая! — подвела мать итог дочерниным признаниям. — Давать чужому мужчине трогать свои ноги — надо же до такого додуматься. Да я мужу своему не позволяла подобной вольности.

— Дядюшка Чора сказал, что в этом нет ничего худого — снимать мерку с ноги, — всхлипывая, возразила Сона.

— Ты не дядюшек слушай — все они, дядюшки, меделянской породы ^[35], да быть ему в раю, — перекрестилась Даки, вспомнив, что дядюшки Чора уже нет в живых. — Ты мать свою слушай. Ох, чуяло мое сердце, что не к добру поселился у нас этот русский, заблудиться бы ему, когда он шел к нашему хутору. Разве я не видела, как ты таращила на него свои глазищи. А как краснела, когда встречалась с ним — все я видела. И отца твоего предупреждала. Да разве он послушает. Влюбился в него, как в девку: «Этот русский в наш дом счастье принес». Охо-хо! Теперь думай, каким боком вылезет это счастье. Признавайся, любишь его?