Маломуж дернул его за плечо:

— Здурэв ты, ци што? Або хочаш, каб табе у башце дзирку зрабили? Давай патрон!

Танк действительно загорелся. Из его моторного отсека закурился синий дымок и вдруг повалил кверху черным клубом. Остальные танки развернулись и, подгоняемые минометным огнем, скрылись за элеватором.

Целых два часа было тихо. Казалось, враг, натолкнувшись на упорное сопротивление гвардейцев, решил больше не связываться с ними. Но вот за железнодорожной станцией послышался моторный гул, и спустя несколько минут показались среди станционных построек танки. Их было пять. Развернувшись в шеренгу, они двинулись на позиции 8‑й роты. За ними шли бронетранспортеры с пехотой на борту. Окраина Моздока снова потонула в грохоте и пыли.

Но и на этот раз немцам не удалось ворваться в город. Два танка подорвалось на минах, остальные, не выдержав мощного огневого заслона, повернули вспять.

Сколько же их появится в очередной атаке?

Восемь. Потом — четырнадцать..

…Солнце, спохватившись, что из–за собственного любопытства слишком долго простояло на одном месте, покатилось к западу с удвоенной скоростью. А может быть, ефрейтор Маломуж просто не сразу заметил в пылу боя, что оно уже не накаляет до помутнения разума железную каску, а только слепит глаза, прорываясь острыми лучами сквозь листву, придорожных кленов и мешая целиться в фашистские танки. Он пониже опустил горячий козырек тяжелого головного убора и снова застыл у пэтээра, выжидая удобный момент, чтобы наверняка поразить новую цель. Уже два танка полыхали за узкоколейной линией. Теперь очередь за третьим. «Бог любит троицу», — сказал Маломуж своему товарищу по–русски, досылая патрон в казенную часть ружья, после того как вспыхнул второй танк.

— Смотри, вон еще один прет! — тоже перешел на русский язык Луценко и толкнул ефрейтора локтем. — Заметил, гад.

Маломуж не отозвался.

— Да стреляй же, стреляй! — крикнул Луценко, чувствуя, как холодеет низ живота от вида приближающегося чудовища.

Маломуж даже не шевельнулся в ответ. А танк — совсем уже рядом. Сверкает траками гусениц, словно зубами какой–нибудь доисторический ящер.

— Чего ты ждешь?! — Луценко в отчаяньи схватился за приклад ружья и с ужасом почувствовал, что первый номер не стремится его удержать. Скорее машинально, чем сознательно, Луценко оттолкнул плечом обмякшее тело соратника и, не целясь, выстрелил в упор по надвигающейся громадине.

— Бог любит троицу! — заорал он, не помня себя от радости при виде выхлестнувшего из танка пламени. — Ура!

Мельком взглянул на своего командира. Он лежал навзничь и к чему–то присматривался в остывающем от дневной жары небе. Бросился было к нему, но тут же снова вдавил приклад в плечо: справа вдоль узкоколейки шел другой танк, такой же огромный и страшный. Бронебойщик крутнулся вместе с ружьем ему навстречу, и в это мгновенье что–то ударило его со страшной силой в грудь, и белый свет навсегда померк в его карих глазах. Он не видел, как подбежал к ружью комсорг роты Данцев, не слышал, как выстрелил из него.

Но и Данцев тяжело отвалился от ружья, сраженный осколком. Тогда бросился к узкоколейке политрук роты Амбарцумян. Он успел сделать из ружья два выстрела и тоже уронил голову на горячую землю, прошитый пулеметной очередью из надвигающегося танка. Сейчас он раздавит всех четверых героев вместе с ружьем. Но навстречу ему выпорхнула из ближнего окопа противотанковая граната. Раздался взрыв.

— Это вам за Федю! — крикнул Александр Рыковский, хватая в нише вторую гранату и отправляя ее под днище другого танка.

— Это — за бронебойщиков! А вот вам на закуску! — Рыковский швырнул в подбитый танк бутылку КС. Она сочно цокнула по броневой обшивке, и сразу стало жарко в окопе от заполыхавшего наверху пламени. Александр расстегнул воротник. А автоматные очереди совсем рядом: «Трр… трр… тр…». И явственно слышны чужие голоса.

Рыковский выглянул из траншеи. В лицо ему дохнул нестерпимым жаром горящий танк. Слева и справа от него к траншее бегут немецкие автоматчики. Эх, жаль нет пулемета! Остался на поле боя вместе с дружком Федей Подорожкиным. Прижался щекой к прикладу СВТ, стараясь не горячиться, стал стрелять в бегущих солдат. Их много. И они уже близко. «Кажется, каюк», — пронеслось в голове красноармейца. Но слева вдруг заработал «Дегтярев», послышались крики «ура», и обстановка на поле боя моментально переменилась в пользу обороняющихся. Немцы вначале залегли, затем, подгоняемые воинственным кличем русских и трескучими очередями их автоматов, стали поспешно отходить вслед за уцелевшими танками.

Кто же пришел на помощь бойцам восьмой роты в самую критическую для них минуту? Рыковский вгляделся в лицо подбегающего пулеметчика.

Поздняков с ходу прыгнул в траншею, бросил ножки пулемета на бруствер, дал длинную очередь по убегающему противнику и только после этого удостоил вниманием хозяина траншеи.

— У вас тут жара, как в Марокко, — сказал он, снимая с головы каску и обмахиваясь ею наподобие веера. — Это не ты, Саша, устроил этот пионерский костер? — ткнул он каской в горящий танк и, не ожидая ответа, повернулся к своему тяжело дышащему второму номеру: — Николя, — сказал он ему с парижским прононсом, — будьте любезны, замените диск и потренируйтесь в стрельбе по движущимся целям а ля фашист, пока я побеседую с земляком. Ну, здравствуй, крепильная стойка.

— Здравствуй, отбойный молоток, — засмеялся Рыковский, пожимая руку земляка–шахтера.

— Туговато пришлось? — подмигнул Поздняков, приседая на. корточки и доставая кисет с махоркой.

— Ага, — согласился Рыковский, беря щепотью табак на закрутку. — Вовремя вы подвернулись, и откуда вас только бог послал?

— Не бог, Саша, а лейтенант Федосеев. Бога нет, я тебе совершенно серьезно говорю, об этом даже дядя Степа знает. Ты чего так долго ковыряешься? — толкнул он локтем по колену долговязого помощника.

— Да вот патрон перекосило, шешер его забери, — пробурчал в ответ Андропов, лязгая затвором.

— Вот так и вся моя военная судьба пошла наперекосяк из–за этого неловкого человека, — вздохнул Поздняков и сам стал к пулемету.

Солнце огромным красным колесом скатилось за далекий степной горизонт. И сразу стало тихо на земле, так тихо, что было слышно, как звенят в траве кузнечики. Может быть, это колесо так сильно гремело по небесной мостовой своим тяжелым ободом?

Ночь прошла спокойно. Пунктуальные немцы предпочитали ночью спать, а не ходить в атаку. Русские тоже были рады отдыху. Впрочем, слово «русские» использовано здесь в более широком смысле, нежели оно означает в словаре, ибо в батальоне «было столько же русских, сколько и украинцев, столько же армян, сколько и грузин», как напишет чуть позже в своей статье «Стойкая оборона гвардейцев» специальный корреспондент «Красной звезды» майор Милованов, находившийся в те дни среди защитников города.

Собственно, статья уже сложилась в его голове. Осталось уточнить лишь отдельные детали боя и фамилии отличившихся красноармейцев, живых и мертвых. Вот почему он поднялся сегодня намного раньше солнца и вместе с комиссаром батальона Фельдманом отправился на позиции восьмой роты, к узкоколейной линии, где вчера погибли один за другим четыре героя: белорус Маломуж, украинец Луценко, русский Данцев и армянин Амбарцумян. Три комсомольца и один коммунист.

В окопах многие уже не спали. Одни молча курили, другие тихонько переговаривались.

— С добрым утром, товарищи! — поздоровался Милованов с бойцами, спустившись в траншею. — Как тут у вас насчет настроения?

— Спасибо, хорошо, — ответил один, рослый, голубоглазый. — Вчера весь день настраивались, так что полная гармония, как в том рояле.

— А разрешите полюбопытствовать, какому пианисту принадлежит вон тот аккорд? — тоже переходя на музыкальную терминологию, спросил майор и показал рукой на стоящую в десяти метрах от траншей тройку подбитых танков.

Голубоглазый смутился, сделал вид, что заинтересовался винтовочной обоймой.