— Дурака, поди, валял на уроке?

— Выходит так.

— Да я не про такого немца спрашиваю, — вернулся к прежней мысли Рыковский. — Фашиста ты видел?

— В газете только. Вот сегодня, должно, увидим…

Впереди послышалась артиллерийская стрельба, словно гром загрохотал среди ясного неба. Рыковский крепче обхватил ложе полуавтоматической винтовки СВТ.

— Не иначе бронепоезд гвоздит по танкам, — сделал он предположение.

— Или танки по бронепоезду, — возразил настроенный менее оптимистично Федор Подорожкин.

— Приготовиться к бою! — раздался над окопами звонкий голос взводного командира Жаброва.

И тут только Рыковский заметил далеко в степи коробки темного цвета. За каждой из них сучилась веревочка желтоватой пыли. Да это же танки! Как быстро они увеличиваются в размере. Уже хорошо видны кресты на их лобовой броне и зеленые фигурки автоматчиков по сторонам угловатых, как гробы, башен. На переднем танке развевается флаг со свастикой в красном круге. Из люка башни торчит в надменной позе офицер. Что же молчат наши минометчики? Неужели не видят? Или ждут, когда танки подойдут поближе? Вот уже автоматчики спрыгивают с танков и, пригибаясь, бегут за ними к нашим окопам. Пора, наверное, стрелять. Рыковский поймал в прицел винтовки бегущего к нему человека в зеленом френче с закатанными до локтей рукавами, нажал на спусковой крючок, но выстрела не услышал — перед глазами взметнулись в ряд земляные смерчи и в уши ударило трескучим грохотом разорвавшихся мин. «Заметили», — подумал Рыковский, беря на мушку другого. автоматчика, а, может быть, того же самого.

Что происходило в последующие полчаса или час, он плохо запомнил. Кажется, бросал гранату в танк, но она разорвалась сбоку от него. А может быть, гранату бросил Подорожкин? Все смешалось в сознании в какой–то кошмарный ком. Помнится только, что стрелял, кричал, отходил на запасные позиции, за элеватор. Вслед ему рычали танки, хохотали пулеметы, презрительно свистели осколки. Вокруг сплошной грохот от рвущихся снарядов и мин.

Опомнился в траншее. Рядом — Подорожкин. Дышит, как загнанная лошадь. В глазах — ни выражения, ни мысли, в руках нет ампуломета.

— А где же твое грозное оружие? — спросил Рыковский, переводя дух после быстрого бега и вытирая рукавом взмокший лоб.

— Пусть из него стреляет наш начхим, — угрюмо ответил Подорожкин. Бледная синева на его лице постепенно сходила, уступая место живительному румянцу. В глазах снова появилось осмысленное выражение. — Придумали же орудию, чтоб им пусто было. Чуть не сгорел вместо танка.

— Не он ведь придумал, — заступился за начальника химической службы бригады Рыковский.

— Все равно… — безнадежно махнул рукой Подорожкин.

Только сейчас заметил Рыковский на плечах у товарища обугленные по краям дыры. Оказывается, в ампулу попал осколок, и Подорожкина обрызгало жидким фосфором.

— Руку опекло, горит — спасу нет, — пожаловался пострадавший, держась за левое предплечье.

Из–за угла траншеи показалась каска.

— Молодцы! — сказала она с армянским акцентом. — Хорошо умеете бегать.

Бойцы от такой похвалы зарделись маковым цветом.

— Приказано было, — кисло улыбнулся Рыковский, глядя мимо блестящих из–под каски глаз политрука Амбарцумяна.

— Я и говорю, — согласился политрук, — очень живо приказ выполняете. Пошли ко мне в окоп, я вам сапоги дам скороходы, еще быстрей бегать будете.

Хоть сквозь землю провалиться от такого предложения. Понурив головы, побрели приятели следом за политруком по траншее. В это время кто–то в нее спрыгнул. Амбарцумян оглянулся:

— Левицкий! Вот здорово! Пришел нарзан пить?

— Не до нарзана, политрук, — хватая ртом воздух, ответил старший инструктор политотдела. — Вон посмотри, первый взвод вашей роты голову поднять не может, без поддержки остался. Где командир роты? Пусть пошлет хорошего стрелка снять немецкого пулеметчика. На мельнице засел.

Амбарцумян взглянул на передний край. Действительно, бойцы первого взвода залегли на открытом месте и теперь мечутся по–пластунски из стороны в сторону под огнем пулемета, словно пескари на раскаленной сковородке. Спасибо хоть танков нет, а то, страшно подумать, что стало бы с ними. Кого же послать на ликвидацию пулеметной точки? У него здесь одни бронебойщики…

— Разрешите мне попробовать, — попросил Рыковский. — Я хорошо стреляю из винтовки, вот Федя знает, — кивнул он на Подорожкина.

Амбарцумян с ласковой насмешливостью посмотрел на подчиненного: уж очень не по–военному прозвучала просьба в устах этого здоровяка–шахтера.

— Попробуй, Саша, — ответил он ему в тон. — Только гляди, осторожнее действуй, в той стороне вот–вот танки показаться должны. И пулемет возьмите, в случае чего он тебя прикроет, твой Федя, — подчеркнул политрук без улыбки на лице.

— Есть! — обрадовался Рыковский и выпрыгнул из окопа.

— Обмотку завяжи! — крикнул ему Амбарцумян, — и скорей возвращайтесь, я вам сапоги дам, тут у меня лишние оказались.

Рыковский в ответ помахал винтовкой.

Вот она, мельница. Рыковский поудобнее улегся между колючими акациевыми кустами и стал выискивать глазами вражеского пулеметчика.

— Гляди, торчит из окна! — зашептал ему в ухо подползший следом Подорожкин. — Пулемет, лопни мои глаза, если это не пулемет.

Сквозь многоголосый гул боя прорвалась близкая пулеметная очередь, и Рыковский явственно увидел в подозрительном окне вместе со стволом ручного пулемета темно–зеленую каску его хозяина.

— Сейчас я тебя угощу, — прошептал Рыковский и, затаив дыхание, стал подводить мушку к бледному пятну под каской. Щелкнул выстрел, и ствол пулемета, дернувшись кверху, скрылся в оконном проеме. Но тотчас снова прозвучала очередь. Неужели промахнулся? Рыковский растерянно посмотрел на товарища.

— Еще один объявился, — шепнул тот. — Вон, гляди, в другом окне.

Ну что ж, угостим и этого. Рыковский вдавил приклад в плечо, повел мушкой к левому углу мельницы. Прозвучал второй выстрел, и на мельнице воцарилась тишина. Как, однако, просто воевать, если умеешь пользоваться оружием. Два пулеметчика в течение одной минуты! О такой удаче Рыковский и не мечтал даже. Он едва не вскочил от радости, чтобы выбить коленце казачьей пляски, но то, что он увидел в следующее мгновенье, сдержало его ребяческий порыв — из–за угла мельницы показались танки. Три штуки. Черные, огромные, они свирепо лязгали гусеницами, направляясь к залегшим на пустыре бойцам первого взвода.

— Да уходите же, братцы! — закричал Рыковский, вскакивая на ноги и сам намереваясь дать тягу в противоположном от танков направлении. Его голос потонул в грохоте боя, но бойцы первого взвода, освобожденные от опеки вражеского пулеметчика, и так уже бежали к спасительным траншеям и ячейкам бронебойщиков.

Ефрейтор Маломуж тоже заметил немецкие танки. Он лежал за насыпью узкоколейки вместе со своим вторым номером рядовым Луценко и, сжимая приклад противотанкового ружья, ждал, когда какая–нибудь из этих громадин повернется к нему под нужным ракурсом — «три четверти», как говорил на занятиях комиссар бригады.

Томительные секунды. От жары и волнения по ложбинке между лопатками сбегают струйки пота. Они бегут так же из–под каски по носу и щекам. В знойном воздухе ни малейшего ветерка. И солнце словно остановилось на месте, крайне заинтересованное развивающимися событиями в этом маленьком, насквозь пропыленном городишке.

— Стреляй, чего чекаешь? — занервничал Луценко, в волнении переходя с русского языка на родной украинский.

— Ни кажы пад руку, — бросил в ответ Маломуж по–белорусски. — Гэта ж ни бык, каб яго у лоб биць.

Справа раздалось несколько ружейных хлопков. Танки сбавили ход. Хищно поводя из стороны в сторону пушками, ударили беглым огнем по окопам бронебойщиков. Крайний при этом повернулся правым боком к расчету Маломужа. В то же мгновенье Маломуж нажал на спусковой крючок пэтээра.

— Горыть! — радостно крикнул Луценко, задирая над насыпью голову.