— Почему не со своими? — спросил у разведчика.

Жиров одним махом спрыгнул с полуторки, вытянулся перед старшим по званию:

— Да… задержался во втором батальоне, товарищ гвардии старший политрук. — Он отвел в сторону смущенный взгляд. — Можно у вас спросить про одно дело?

— Спрашивай.

— Вы в санвзводе 2‑го батальона бываете?

— Бываю.

— Передайте, пожалуйста, — разведчик вынул из кармана галифе миниатюрную обойму с патронами.

— Хасабову? — прищурился Левицкий.

— Да нет, — сильнее прежнего засмущался лихой разведчик. — Военфельдшеру Вере. Она просила для своего «вальтера». Ну я и достал в разведке.

Левицкий рассмеялся: молодость, она и на войне молодость. И любовь тоже. Только на войне дарят любимым не цветы, а гранаты и пистолетные обоймы.

— Ну что ж, подарок в самый раз, а то она свои патроны в немецкий танк расстреляла. Только Вера сейчас в санроте бригады.

— Все равно передайте, — попросил Жиров и, по–мальчишески утерев нос согнутым пальцем, откозырял начальству: — Разрешите следовать дальше, товарищ гвардии старший политрук?

— Следуйте, — пожал Левицкий руку подчиненному и проводил взглядом дребезжавшую всеми своими изношенными частями старую развалину. Она делалась все меньше и меньше и вскоре скрылась в наплывающей с востока ночной сини. До чего же резко сменяется на Кавказе день ночью! Левицкий посмотрел в небо: только что оно было зеленовато–палевое, а сейчас уже темно–синее, а на востоке даже черное. И звезды в нем — словно жар прогоревшего костра, по которому прошелся вдруг порыв ветра. Они приветливо подмигивают ему, как бы спрашивая: «Ну что, дружище, на сегодня остался цел?» Похоже, остался. В «Долине смерти», как окрестили моздокскую правобережную долину захватчики, уже смолкла ружейная пальба, а здесь, на Терском хребте, перестали рваться снаряды. Так что до утра живем, если за ночь не разбомбит вражеская авиация. А утром уйдем отсюда, чтобы как можно скорее прийти туда, где и ночью, говорят, не смолкают бои. Левицкий вгляделся в сгущающуюся тьму: в ней не видно ни зги. Даже пожаров не видно. Все, что могло гореть на местах боев, давно уже сгорело. Но что это? Как будто мелькнуло вдали неясное пятнышко света… Раз, другой, третий. Похоже на азбуку Морзе: два длинных — один короткий. А может, ему померещилось? Левицкий протер глаза, снова уставился в мглу наступившей ночи: ну, мигни еще раз… Он представил себе, как под куполом городского собора сидит его маленький друг Минька Калашников и подает фонариком условные сигналы нашей разведывательной службе. Все может быть. Ведь не пряниками же его угощал несколько часов кряду в своем кабинете начальник разведки корпуса? Ну так и есть! Опять ночную тьму пробуравило световое острие. У Левицкого сильнее забилось сердце.

— Прощай, Минька! — прошептал он одними губами. — Мы еще встретимся с тобой, терский казак. Обязательно!

И как бы услышав его, темнота тотчас отозвалась серией коротких и длинных вспышек: «Я бу–ду ждать вас, то–ва–рищ гвар–дии стар–ший по–лит–рук!» Так, по крайней мере, показалось Левицкому.