Против отряда, охранявшего знамя чомпи, стояла большая толпа, главным образом мясники и колбасники. Как только по площади разнесся звон колокола, они, подняв топоры, с криками «Смерть чомпи! Смерть тем, кто хочет синьора!» бросились вперед. Не ожидавшие такого вероломства чомпи попятились.

— Одумайтесь, идолы! Кто хочет синьора? — крикнул Сын Толстяка. — Белены вы, что ли, объелись?

Но идолы знали, что делают. Продолжая вопить во всю глотку, они врубились в первые ряды чомпи. Двое чесальщиков, не успевшие защититься, рухнули на мостовую, обливаясь кровью.

— Измена! — громовым голосом крикнул мессер Панцано. — Граф, за мной!

В мгновение ока Аверардо оказался рядом с рыцарем и так стремительно, с такой неукротимой яростью напал на врагов, что те дрогнули, хотя были далеко не робкого десятка.

Видя успех своих предводителей, чомпи приободрились, обнажили оружие и в свою очередь бросились на мясников.

Сальвестро первый уловил перемену, происшедшую на площади. Если сперва, пользуясь растерянностью чомпи, цеховые ремесленники и жирные повсеместно нападали и, казалось, вот-вот окончательно сокрушат, рассеют, уничтожат малочисленные отряды чесальщиков, то теперь роли переменились. Сверху особенно ясно было видно, как чомпи мало-помалу отвоевывали у цеховых пространство и все больше теснили их к домам, замыкавшим площадь, особенно в центре, прямо перед дворцом, где развевалось знамя с летящим ангелом.

— Плохо, — заметил Альберти, останавливаясь за спиной у Сальвестро. — Если они будут так канителиться и не разделаются с чомпи до темноты, завтра этой рвани станет вдесятеро больше, они весь город разнесут…

Сальвестро продолжал смотреть в окно. Внезапно он повернулся и крикнул:

— Микеле!

— Я здесь, — ответил Микеле ди Ландо, подходя к окну.

— Пошли людей на башню, пусть кидают камни, — сказал Сальвестро. — Да постой ты! — досадливо поморщившись, воскликнул он, видя, что Гонфалоньер кинулся выполнять приказание. — Вели, чтобы всем роздали луки и арбалеты и стрел побольше. Всем, слышишь? И приорам тоже. Пусть станут у окон и метят туда, где погуще толпа. И не жалеют стрел, если хотят спасти свою шкуру. Теперь ступай и не мешкай!

Через несколько минут по мостовой загрохотали первые камни. Падая с огромной высоты, некоторые из них разлетались на куски, некоторые же подпрыгивали, словно мечи, и отлетали далеко в сторону. Потом полетели стрелы. Они бесшумно выпархивали справа и слева, тонюсенькие, с виду совсем безобидные, но смертельно жалящие, если им случалось настигнуть намеченную жертву. В первый момент, увлеченные схваткой, чомпи не обратили внимания на грохот у себя за спиной. Лишь после того как первые посланцы, страшные в своей слепой ярости и неотвратимые, как небесная кара, обрушились на их незащищенные головы, а двое или трое из них с предсмертными криками упали на обагренные кровью камни мостовой, пронзенные стрелами, они наконец поняли, что оказались между двух огней, что нет им спасения, что если спереди им грозят смертью мечи и копья ремесленников, вчерашних их союзников, и жирных, которых они великодушно щадили в июльские дни, то с тыла на них предательски обрушились те, кого сами они поставили во главе дел своих и всей Флорентийской коммуны. И тогда в их рядах появился самый страшный, самый неодолимый из врагов — паника. Зародившись в одном месте, она, как огонь по сухой траве, в мгновение ока расползлась по всей площади. Бросая оружие, чомпи рассыпались кто куда, преследуемые врагами, падали под ударами мечей, метались среди грохочущих смертоносных камней, гибли, пронзенные стрелами приоров Микеле ди Ландо и солдат Сальвестро Медичи.

Лишь один крошечный отряд, сгруппировавшийся у знамени с летящим ангелом, продолжал неистово биться с противником и, несмотря на то что числом намного уступал противостоящим ему мясникам и колбасникам, умудрялся даже теснить их к ближайшему выходу с площади. Ободренные примером отважного рыцаря и отчаянной храбростью графа Аверардо, чомпи дрались, не жалея себя, противопоставив самолюбию и выносливости мясников, привыкших весь день махать топором, неколебимую решимость скорее умереть, нежели отступить хоть на шаг.

Искушенный в ратном деле, не раз участвуя в осадах крепостей, мессер Панцано первым понял значение каменной канонады, загрохотавшей вдруг в тылу у отряда.

— Приоры нас предали! — крикнул он. — Смелее вперед, если не хотите, чтобы вас перебили, как баранов!

С этими словами он так стремительно врубился в толпу мясников, что те в ужасе попятились.

— Вперед, ребята! — на всю площадь заорал Бароччо и вместе с графом и Сыном Толстяка бросился за своим предводителем, увлекая за собой весь отряд.

Ряды мясников смешались. Под конец, не выдержав дружной атаки чомпи, они в беспорядке отступили почти к самой улице Вакеречча, преследуемые воодушевленными чесальщиками. Этот бросок спас жизнь многим чомпи, ибо минутой позже на то место, где они только что стояли, с высоты башни низвергся огромный валун. С треском, подобным грохоту бомбарды, он ударился о мостовую и раскололся на куски. Множество мелких острых осколков брызнули во все стороны. На беду, один из них угодил в голову Николо да Карлоне, который вместе со знаменем оказался в арьергарде отряда. Он покачнулся, выронил из рук древко и замертво повалился на каменную мостовую. Никто из его товарищей, увлеченных сражением, не заметил этого.

Зато те, кто с луками и арбалетами стоял у окон дворца, видели все как нельзя лучше.

— Знамя! — завопил Леончино ди Франкино. — Знамя упало! Не стреляйте! Микеле, скажи всем, чтобы не стреляли! Я его принесу!

И он опрометью бросился вон из залы.

Тем временем чомпи, оттеснив мясников, прорвались наконец на виа Вакеречча и, миновав ее, рассеялись по окрестным улицам. Никто не решился их преследовать. По приказу Сальвестро солдаты на башне перестали швырять вниз камни, чтобы не зашибить своих. Тем не менее Леончино, выбежавший из дворца, долго примеривался и озирался, прежде чем решился отбежать от дворцовых стен. Схватив знамя, он, словно заяц, вприпрыжку понесся назад, одним духом взбежал по лестнице, влетел в залу, со стуком бросил знамя на пол и наступил на него ногой.

Долго, ох как долго дожидался он этой минуты! Наблюдая за тем, как возвышается его старинный приятель и собутыльник, как отличает его синьор Алессандро, он посмеивался, хлопал Ландо по спине, в шутку советуя ему не слишком задирать нос, когда он станет синьором, а в душе умирал от зависти. И вот случилось невероятное: товарища его ночных похождений, неотесанного чесальщика, и в самом деле сделали первым синьором в государстве. Правда, Микеле по старой дружбе сумел устроить так, что и его, Леончино, тоже возвысили, сделали приором, одели как синьора. Но разве его положение во дворце можно было сравнить с положением Микеле ди Ландо? Тому чуть не каждую неделю объявляли какую-нибудь награду, деньги — и какие деньги! — так и текли к нему в кошелек, а его, Леончино, словно не замечали. Теперь же… Ха-ха! Пусть-ка попробуют не заметить его теперь, пусть попробуют обойти наградой! Разве не он захватил знамя чомпи, которое не могли заполучить ни приоры, ни сам Сальвестро Медичи? А он смог! Вот оно, у него под ногой…

— Слушай, Леончино, от кого это ты так удирал там, на площади? — усмехаясь, спросил сапожник Бенедетто. — Только пятки сверкали…

Леончино чуть не задохнулся от злости и обиды. Еще немного, и он бы, наверно, ударил наглеца по физиономии. Но тут к нему подошел Сальвестро Медичи.

— Леончино, — сказал Сальвестро, — за то, что ты захватил знамя врагов коммуны, подлых заговорщиков чомпи, Гонфалоньер справедливости жалует тебе награду — пятьдесят золотых флоринов. Можешь взять их завтра у казначея. А теперь давай сюда эту тряпку.

«Отвалили!» — со злостью подумал Леончино и, подняв с полу знамя чомпи, подал его Сальвестро. Тот взял его, как берут метелку, и, волоча по полу, в сопровождении Ландо и Альберти вышел на балкон. Над площадью уже повисли легкие сумерки. Внизу беспорядочно шевелилась и возбужденно гудела толпа ремесленников и жирных пополанов.