— Что, если они не пустят нас во дворец? — с тревогой спросил он, наклонившись к Карлоне.

— Не посмеют, — ответил сапожник. — У нас знамя. Главное — не надо показывать, что мы их боимся.

С этими словами он высоко поднял древко и с криком «Дорогу знамени гонфалоньера справедливости!» пошел прямо на людей, стоявших в конце улицы. Как он и ожидал, чомпи не решились напасть на главное знамя коммуны. Ландо молча пересек площадь и, бросив поводья лошади солдатам, вместе с Карлоне поспешно скрылся во дворце, провожаемый гневным и угрожающим ропотом, долетавшим из рядов чомпи. Им уже было известно, что именно он напал на их посланцев и по его приказу их держат в заключении. Поэтому, увидев его входящим во дворец, сотни людей закричали ему вслед, требуя освободить своих товарищей.

— Выпустите Тамбо! Выпустите Марко! — кричали чомпи. — За что вы их там держите?

Кто-то даже пустил стрелу в одно из окон дворца.

Через некоторое время на балкон дворца вышел приор Спинелло Борси в сопровождении Бенедетто Альберти и Томмазо Строцци. Стараясь перекричать шум, Борси крикнул стоявшим внизу чомпи, чтобы они не кричали понапрасну, ибо приоры проводят разбирательство и, если увидят, что арестованные не провинились перед коммуной и приорами, их тотчас отпустят.

— Да что там разбираться! — неожиданно закричали из толпы цеховых ремесленников, стоявших неподалеку от отряда чомпи. — Бросайте их вниз, и вся недолга! Бросайте вниз тех двоих из Восьми, которые хотят синьора! Смерть чомпи, которые хотят синьора!

— Что они такое орут? — обернувшись к товарищам, с недоумением спросил Сын Толстяка. — Какого синьора? Кто хочет синьора?

— Черт их знает! — пробормотал Чири.

— Пустые голофы! — презрительно махнув рукой, сказал граф Аверардо. — А мошет быть, от шары опалтели.

Мессер Панцано покачал головой и нахмурился. Ремесленники, покричав, успокоились. На чомпи они не обращали внимания, во всяком случае, не проявляли к ним никакой враждебности. Над площадью плыл негромкий, ленивый гул. Из дворца объявили, что приоры начнут праздник единения, когда немного посвежеет, не раньше шести-семи вечера. Толпа, беспорядочно заполнявшая площадь, расползлась, поредела. Многие разошлись по домам с намерением вернуться к вечеру. От огромного отряда чомпи осталась дай бог половина, остальные разбрелись кто куда.

Весь день простояли чомпи на солнцепеке у раскаленных стен Дворца приоров вокруг своего знамени, которое не выпускал из рук Николо да Карлоне. Посланцы других цехов, занимавшие противоположную часть площади, жались к домам, где темнели островки тени. Чомпи же негде было спрятаться от зноя. Наконец раскаленное светило опустилось к крышам домов, тени стали заметно длиннее, и, хотя разогретый за день камень площади продолжал источать жар, дышать стало полегче.

На площадь начал стекаться народ. По одному, по двое, небольшими группами с разных сторон подходили ремесленники, зажиточные и среднего достатка, шпажники и кузнецы, булочники, рыбники и важные мясники с огромными, поблескивавшими на солнце топорами. Не меньше собралось и людей богатых, купцов, менял, сапожников, шерстяников и сукноделов.

Стоя рядом с Микеле ди Ландо у окна, Сальвестро наблюдал за крошечными фигурками людей, которые тоненькими ручейками стекались на площадь из окрестных улиц и вливались в отряды, группировавшиеся вокруг цеховых знамен. На серой, почти белой от солнца мостовой эти отряды казались темными лужами. С каждой минутой они растекались все шире, сливались друг с другом, окружая сплошным кольцом стоявший посредине отряд чомпи. Теперь, рядом с огромной массой цеховых ремесленников и жирных пополанов, он уже не казался таким внушительным, как вначале, что, может быть, объяснялось еще и тем, что многие чомпи, покинувшие своих в самую жару, так и не вернулись на площадь. К семи часам все, кто по расчетам Сальвестро, должен был прийти на площадь, были в сборе, и он приказал Ландо дать условный сигнал, которым служил приказ внести во дворец цеховые знамена. Все еще не отходя от окна, Сальвестро смотрел, как двадцать две фигурки с разноцветными лоскутками над головой торопливо направились к дворцовым воротам. Только одно знамя, с летящим ангелом, знамя чомпи, продолжало развеваться посреди площади, не двигаясь с места.

— Проклятье! Неужели их предупредили? — воскликнул Сальвестро и бросился вон из комнаты.

В Зале пятисот собрались все приоры и члены комиссии Восьми войны. В дальнем углу толпились знаменосцы цеховых ополчений со своими знаменами.

— Бенедетто, — проговорил Сальвестро, обращаясь к Альберти, — возьми с собой кого хочешь, хоть Томмазо, — он кивнул в сторону Строцци, — наобещай им что угодно, только уговори эту рвань отдать знамя. Во что бы то ни стало, слышишь? Иначе наш план не стоит и сухой фиги!

Сейчас никто лучше его не понимал, насколько важно было забрать у чомпи их знамя. Уж кто-кто, а он-то знал, что, пока они находятся под защитой ангела, летящего на их знамени, никакое красноречие, никакие приказы не заставят младшие цехи и особенно два вновь созданных цеха божьего народа выступить против утвержденного законом цеха чомпи и его знамени. А в одиночку, без помощи ремесленников, жирным никогда не одолеть хорошо вооруженных и решительно настроенных чесальщиков.

Через полчаса Строцци и Альберти вернулись ни с чем. Все еще не желая верить в крушение своего плана, Сальвестро послал на площадь несколько приоров, но и им повезло не больше. Тем временем солнце уже задело краем за холмы на горизонте, самое большее через час должны были угаснуть последние отблески дня, а вместе с ними и надежда покончить с безумными притязаниями плебеев.

— Если бы их как-нибудь разделить, что ли… — растерянно проговорил Спинелло Борси, останавливаясь за спиной Сальвестро, который, сжав кулаки, с яростью глядел через окно на площадь, уже погрузившуюся в тень.

И тут Сальвестро осенило.

— Быстро! На балкон! — крикнул он и так стремительно повернулся, что приор от неожиданности отпрыгнул назад. — Идем, — продолжал он, хватая Борси за рукав, — я научу тебя, что надо сказать.

Когда Сальвестро, Борси и прихваченный для пущей важности приор, чесальщик Боннакорзо ди Джованни, появились на балконе, площадь встретила их недовольным гулом: люди устали от многочасового стояния и напряженного ожидания.

— Чомпи! — крикнул Борси. — Вы не захотели послушаться нашего приказа, не принесли, как все остальные цехи, свое знамя во дворец. Бог вам судья. Держите его при себе. Но мы поклялись отметить нынче день единения всех цехов и поэтому призываем вас, граждане Флоренции, всех, к какому бы цеху вы ни принадлежали, встаньте под знамена ополчений своей картьеры. Живущие в картьере Санто Спирито встаньте под свое знамя, те, кто из картьеры Санта Кроче, — под свое, кто живет в картьере Санта Мария Новелла, пусть встанет под свое знамя, а кто из Сан Джованни — под свое. Да свершится единение по воле господа. И слушайте, когда на Бадии прозвонят в колокол.

Этот призыв относился к заговорщикам, ко всем, кто был посвящен в план Сальвестро. И они поняли: колокол Бадии — сигнал к нападению. Только чомпи не догадывались о тайном смысле последнего призыва Борси. Помявшись немного и не видя причин, которые бы позволили им не подчиниться распоряжению приоров, они нехотя стали расходиться по разным углам площади. Скоро перед дворцом осталась лишь маленькая кучка чесальщиков и шестеро из Восьми божьего народа.

Снова заняв место у окна, Сальвестро горящим взором следил за перемещениями на площади, с лихорадочным нетерпением ожидая первого удара колокола на колокольне древнего аббатства. Он прозвучал неожиданно, коротко, как вскрик. На площади все оставалось по-прежнему. Люди словно ждали, когда умолкнет колокол. Потом случилось то, чего ожидал Сальвестро. Подобно тому, как стая воробьев с криком слетается со всех сторон на горсть зерна, брошенную на землю, так ремесленники и купцы, торговцы и почтенные отцы города, собравшиеся у знамен ополчения, с воплями ярости разом окружили небольшие отряды ничего не подозревавших чомпи и, обнажив оружие, кинулись рубить их и колоть, словно одержимые. В первую минуту чомпи растерялись, ряды их смешались. Они словно забыли, что у них тоже есть оружие. Однако очень скоро, скорее, нежели нападавшие успели нанести им серьезный урон, они пришли в себя и стали яростно защищаться.