— Молоденький какой. А тоже на фронт, — и вздохнула.

Олег видел в зеркале ее пышную прическу, яркие от помады губы.

— Как же вы свою девушку оставляете? — спросила она, близко наклонившись к Олегу.

— Нет у меня девушки, — и Олег невольно отодвинул колено: блондинка стояла слишком близко.

— Не поверю. Такой симпатичный… — в зеркало улыбнулась женщина и снова провела по его щеке мягкой ладонью, пахнущей одеколоном.

Вечером они пошли в кино. Глаза блондинки блестели, пышные волосы были уложены замысловато и очень красиво. Олегу было приятно и немного стыдно, что на его спутницу с откровенным любопытством смотрят мужчины.

Прощаясь у своего подъезда, блондинка долго держала руку Олега в мягких, теплых руках, просила писать и грустно смотрела на него.

Уже из Киева, с перрона он послал ей телеграмму: «Помни, жди!» Верил, хотел верить, что его будут и помнить, и ждать…

Так окончилась еще одна любовь Олега Северова! Но с Галочкой Беловой все было иначе, совсем не похоже на прежнее. Полк, в котором младший лейтенант Олег Северов командовал взводом, отступал на восток. Шли в арьергарде. По пятам, наседая, обходя танками, далеко вперед забрасывая парашютистов, стремительно двигались немцы.

Знойные дни и короткие душные июльские ночи наполнены полыханием зарниц, немолчным библейским громом. С непривычки трудно было разобрать: грозы ли это или артиллерийская канонада?

В один из таких дней бойцы взвода Дмитрий Костров, Тарас Подопригора и Федор Кузин на лугу, в некошеной, перестоявшей траве увидели девушку. Она лежала, сжавшись в комок, как больной котенок. Костров окликнул девушку, но та не шелохнулась.

«Убита, верно», — подумал боец и дотронулся до ее руки — рука была теплая.

— Постой, ребята. Девка-то живая!

— Гражданочка, а гражданочка, вставай! Уходить надо! — звали девушку бойцы. — Скоро немцы тут будут! — и только теперь заметили: рядом с девушкой лежит мертвая женщина, видно, ее мать.

— Беда! — в нерешительности переминались красноармейцы, не зная, что предпринять.

Подошел младший лейтенант Северов:

— Что случилось?

Костров молча указал на девушку.

— Вставайте, пойдемте! — участливо склонился над девушкой Северов. Та вздрогнула, подняла голову. С бледного измученного лица смотрели черные одичалые глаза.

За двадцать лет жизни Олег Северов не знал горя, слез, потерь. Чужая боль проходила стороной, не задевая его молодую душу. И вот теперь в черных глазах девушки он впервые увидел безграничность человеческого страдания.

— Надо идти, товарищ младший лейтенант, — напомнил Кузин.

— Зови ребят. Да пусть лопаты возьмут на подводе, — приказал Северов.

— Не успеем, товарищ младший лейтенант, — снова начал Кузин, но, взглянув на командира, заторопился: — Сейчас, сейчас! Один момент.

Могилу вырыли быстро: уже был опыт в такой работе. Завернули мертвую женщину в плащ-палатку, осторожно опустили в могилу. Девушка стояла у края ямы. В ее глазах не было слез. Только блестели они нестерпимо, так, что красноармейцы отворачивались, чтобы не видеть их.

Когда все было кончено, бойцы посадили девушку на повозку, на немудреные свои пожитки, укрыли шинелью, и взвод пустился догонять уходящую часть. Так в подразделении лейтенанта Северова появился новый боец — Галина Белова. Дали ей красноармейскую гимнастерку, шаровары, сапоги, обрезали ножницами косы, и стала Галя солдатом.

— И в нее, конечно, влюбился (в который это раз!) командир взвода Олег Северов, — поспешит догадаться опытный читатель.

Верно, влюбился. И все же не так просто обстояло это дело. Новое чувство, овладевшее Олегом Северовым, совсем не походило на то, что испытывал он к Ирочке Опаль, к соседке, к Наталье Павловне. С первой встречи с Беловой в душе Олега поселился страх: а вдруг Галю обидят в обозе? А вдруг она услышит, как матерится Кудря? А вдруг Рыскин выдаст ей вместо хлеба сухари? Страх, страх, страх! Мучительна была мысль, что ей, девушке, приходится переносить всю тяжесть походной жизни бойца отступающей армии.

Что бы ни делал Олег, куда бы ни шел: в разведку, в бой, на отдых — все равно, неизменным фоном всех его мыслей была худенькая девушка с черными грустными глазами.

Когда недели через две младший лейтенант Щуров, увидя проходящую Галочку, сказал с улыбкой Северову: «А ты, лирик, не дурак. Отхватил кусочек, дай бог всякому!» — побледневший Северов выхватил пистолет, и только подскочившие товарищи спасли жизнь Щурову. После этого случая в присутствии Северова перестали говорить о Беловой. Впрочем, перестали говорить о ней и за глаза. Самые отъявленные циники и те прикусили языки. Понимали: среди крови, грязи, гнойных бинтов и горя родилось светлое человеческое чувство.

Такой была любовь младшего лейтенанта Олега Северова. О ней знал весь батальон. Только командир батальона майор Верховцев ничего не знал об этой любви.

XIII

Семнадцать лет. Аттестат зрелости. Выпускной школьный бал. Нарядная, счастливая, веселая девочка танцует, танцует без конца. Какое ей дело до того, что на далеких замаскированных аэродромах старательные педантичные люди аккуратно и сноровисто подвешивают фугасные бомбы под крылья бомбардировщиков.

Какое ей дело до того, что хорошо выбритые, протертые одеколоном люди в униформе склоняются над распластанными на столах, как на лобном месте, картами, тщательно измеряют, рассчитывают, взвешивают и ставят условные отметки.

Какое ей дело до того, что сытно, с аппетитом поужинав, они выходят к самолетам, удобно располагаются на сиденьях, в последний раз бросают провожающим: «Гут!» — и, подняв в воздух тяжелые машины, ложатся курсом на восток.

Какое дело до всего этого Галочке Беловой! Она танцует, танцует. Влюбленно смотрит на нее мать. Милая, родная мамуся! Сколько сил, души и сердца отдала ты своей Галочке. Единственной! Смотри, мама, как легко и грациозно кружится твоя дочь — красивая высокая девочка, и глаза ее светятся сильней всех люстр праздничного зала.

А в ночном небе уже воют с безукоризненной немецкой точностью сработанные моторы, икает после жирного эскалопа пилот, штурман сверяет курс, и в точно указанный час, в точно обозначенном месте светлый путь Галины Беловой пересечет черная тень крестатого самолета.

…По дорогам на восток, вместе с тысячами других беженцев, шли мать и дочь Беловы. Плелись, спотыкаясь и хромая, с ужасом оглядываясь назад, туда, где остались сады Проскурова, утонувшие в черно-багровом дыме войны.

Враг был сзади, враг был над головой. День и ночь немецкие бомбардировщики летали на Киев, Харьков, Полтаву… И вот один из них, видно получивший нетрудное задание, спокойно снизился, метко сбросил бомбы на беженцев, разбежавшихся по лугу.

И Галя осталась одна в гремящем, страшном мире. Она лежала в траве, оглушенная горем, бомбой, желая одного: скорей бы тупые, скрежещущие танки проползли по ее телу, чтобы не надо было думать, чувствовать, жить.

В этот черный час над ней наклонились запыленные, загорелые, усталые лица красноармейцев. Раздался голос:

— Постой, ребята. Девка-то живая!

Галине Беловой повезло: славные ребята оказались вокруг. Полсвета в огне и в громе. Рвет, бьет, терзает родную землю черный ворон — война. Каждый день как обухом по голове: «По приказу командования…», «Отошли…», «Отступили…». А они, — недосыпая и недоедая, немытые и заросшие, в боях теряющие товарищей, не знающие, какой срок жизни отпущен судьбой, — не унывают, не скулят, не жалуются, порой чертыхаясь, припоминая бога и божью матерь, порой с шуткой-прибауткой привычно несут, как несли их отцы и деды, суровую солдатскую ношу.

— Шалишь, гроб-перегроб, переживем! Пропадет Гитлер, и собаки не залают.

Тяжело бойцу на фронте — всякий знает! А еще тяжелее бойцу-девушке. Весь день на виду, среди мужчин: ни помыться, ни переодеться — да мало ли что! Слушай тяжелые фронтовые слова да солдатские шутки, от которых дух захватывает. А придет ночь — ложись вповалку, где придется и как придется: иной раз на перине в брошенной хозяевами избе, а чаще под обозной двуколкой, подложив под голову тощий вещевой мешок.