— А ты чего в темноте сидишь? — А я и не заметила, как стемнело на улице, совсем не слежу за временем. А тем временем зашла Наташа.
— Да. о своем задумалась. — я утерла слезы и постаралась отвернуться.
— Ты плакала?
— Нет, порезалась. — Соврала я. А в кармане письмо давило и напоминало о себе. — Как там на почте?
— Да, ничего, привезли повестки, забирают последних мужчин у нас. — С горечью сообщила она. — Людей не хватает, а Сережа. от него ничего, наверно нет времени, там же не продохнуть, как будет время, так и даст о себе знать. — Она себя переубеждала, слегка улыбнулась мне. Я бросила в мыску нож и упала на колени, взявшись руками за голову.
— Наташа, не во времени дел, письмо пришло.
— Что? Так давай сюда. — Она радостно потянулась. А затем отстранилась. Ее зрачки расширились, она медленно присела рядом со мной, взяла за руку, которая потянулась за письмом.
— Он и его команда подорвались. они погибли. — Я достала письмо, но сестра его моментально порвала на несколько маленьких кусков, даже не сделав попытки развернуть.
— Не верю! Ложь. Он жив! Он вернется, как и обещал, мы сыграем свадьбу и будем жить долго. — Она выбежала из дома. А я от страха и неожиданности попятилась назад.
Ей нужно побыть одной, просто проплакаться, придти в чувства. Меня саму начала бить дрожь, а встать я так и не смогла с места. За что на нас обрушилось столько горя и боли? Неужели мы достойны все умереть?
Это ужасно больно и грустно, терять человека. Ты жил, ты дышал, думал, улыбался, ты мечтал, планировал свой день, видел сны и просыпался с какими-то мыслями, а однажды наступала темнота, а что за нею? Что видно за смертью? Есть ли тот рай, про который нам все твердят, есть ли Бог? Почему он допускает такие мучения и столько жертв. А люди верят, что попадают в мифическое место со спокойствием, где мы встретим своих родных и близких. Если это так, то почему же вы все плачете, потеряв? Неужели гнить тут лучше, чем радоваться в мире, названном рай?
Сестра вернулась только ночью, она отказалась от еды, молча пошла спать, слегка пошатывалась от бессилия. Сквозь сон я еще слышала ее всхлипы.
26 июля 1941
— Давай я помогу тебе. — Предложила я Ане, которая не могла осилить тяжелые кипы книг. От них пахло старостью, но выглядели великолепно. Огромные тома, поврежденные временем, с кучей пожелтевших листов, в кожаном переплете. — А что это?
— Молитвенники, наш священник говорит, что нужно их спрятать, иначе немцы придут и сожгут церковь с иконами и библией. Мы их закапываем, а когда все закончится, откапаем обратно. — Она задумалась, прошла несколько метров молча. — А что с нами будет, если Германия победит?
— Наверно, ничего, я не знаю. — Я действительно старалась эти мысли от себя отводить.
Уже почти неделю мы живем в подвешенном состоянии, мы не ожидаем, не боимся, эта вся неизвестность приелись. От мамы не было вестей, из фронта только "умер", "ранен", "еще живу". Мимо нас летали самолеты, ездили огромные машины, шли немцы, а мы все молчали и ждали хороших вестей. Наташа плакала, хоть и старалась всем видом показать, что ей не больно, но внутри у нее, наверняка, пустота. Я держусь, мысль о том, что скоро мама мне напишет, не покидала. Она ведь действительно жива! Врачей нельзя трогать, они нейтральны и неприкосновенны, значит нет причин волноваться. Только отклики взрывов часто заставляли содрагаться и молиться.
— Сегодня так холодно. и дымом пахнет. — Заметила подруга. — Давай сегодня пойдем в старую библиотеку? Я так давно там не была.
— Она же практически разрушена! — Странная эта Аня, ей может ни с того, ни с сего взбрести что-то в голову, она порой и сама не может дать объяснение своим идеям, пройтись по старому сараю с кучей угля, а теперь и библиотека.
— Ну и что, нужно, нужно, пойдем! — Она потащила меня сначала к груде мусора, где мы запрятали книги.
Затем я пошла домой к Наташе, сообщив, что буду вечером с собаками. Сестра отпустила меня без всякой охоты, но Аня буквально выпихнула меня из дома и побежала к противоположную сторону.
Неожиданно Аня забежала за осину и меня потянула за собой, на глазах читался испуг, а я находилась словно в трансе. Я услышала шум, что-то тяжелое ехало в город, и оно ехало не одно, будто десятки тракторов проезжали мимо меня.
— Нам нужно спрятаться. — Крикнула Аня и взяла меня за руку. Я, вцепившись в дерево, затормозила, все еще находилась в непонимании и неизвестном страхе. А подруга буквально обезумела, она тянула меня вперед.
— Ты что? — Но она не слушала.
— Нас убьют, понимаешь? Убьют! — Я невольно расцепила пальцы и отбежала на небольшое расстояние. Нас, я поняла, что и Аня в опасности, так как также похожа на еврейку, ее мама однажды встретила еврея, от которого родилась девочка, этот еврей исчез, но Аня так похожа на него, ей так же не повезло. Мы бежали к кукурузному полю, которое недалеко сливалось с подсолнечным, я не чувствовала ног и пыталась уровнять дыхание, главное не слышать, что там происходит, кто за нами. Зашли подальше в заросли и уселись. В ста метрах от нас ехали машины со странными знаками, это свастика, но перемешанная с многообразием других цветов.
— Это нацистская символика. Они едут забрать нас. — Объяснила Аня.
— Откуда ты это знаешь?
— Рассказал один…знакомый. — Запнулась она, но я не стала расспрашивать, не люблю лезть в чужую жизнь и подробности. А потом меня осенило.
— Там же Наташа! — Я приподнялась, но подруга схватила меня за ногу, при чем хватка была настолько сильной, что я сцепила зубы.
— Нет, с ней ничего сегодня не сделают.
Я села, но легче не стало, что значит "сегодня"? Мы смотрели на свой городок, который казался так далеко, но отчетливо слышались моторы. Я подняла глаза к небу, солнце безжалостно палило. Птицы летали, оседая на деревьях. И выстрелы заставили природу встрепенуться. Я задрожала всем телом, стало до жути страшно, захотела похоронить себя в этой кукурузе. Я схватила Аню за руку, она больно сжала мою кисть. Еще выстрелы и крик. Я собралась броситься бежать, куда глаза глядят, я захотела закричать во все горло, плакать или просто умереть на месте, так как не могла угомонить стук сердца. Но. что-то меня сдавило и сжало в землю, крики. опять крики. Рев машин, сколько это еще длиться будет? Казалось, вечность. Аня рядом не шевелилась, только изредка глубоко вздыхала.
Потом послышался громкий голос из рупора, нечеткий с акцентом. "Всем жителям быть на площади". Аня тихонько застонала. Откинула голову вверх.
— Я так больше не могу… — Я ее понимала прекрасно. Мы сидели вот так вот еще минут 20, ужасно отекла шея и солнце жгло. Но нам было все равно, нельзя, чтобы меня нашли, я молилась, только бы они все уехали, только бы не заметили нас, только бы не было жертв.
— Мы, как два труса сидим тут, пока наши родные вон там терпят. — Прошептала я.
— А есть лучше идея? Подавай, их не тронут, они мирное население, а мы с тобой для немцев, как второй сорт, мусор. Тебя убьют и не моргнут глазом. — Я расплакалась.
Закусила до боли губу. И услышала в рупор отчетливое "Огонь!". Аня закрыла мне уши, крикнула от боли в сердце, что-то кольнуло с ужасной силой. Душераздерающие крики окутали мое сознание. Казалось, этот выстрел прошел через меня, я умерла, а не кто-то там, в городе.
— Наташка.
Я выбежала из зарослей кукурузы, вся взъерошенная, Аня еще что-то кричала мне в след, пыталась остановить, но я видела перед глазами только сестру, родную сестру, которую оставила под обстрелами в городе, а сама, поджав хвост спряталась. Когда я добегала до главных ворот, они уже уезжали, десять машин, загруженных людьми, люди полуживые, а кто-то плакал, прощался, орал непонятные слова. А затем до боли родной голос заставил остановиться.
— Соня, Соня, беги! — Из машины донесся крик Наташи, она, а вместе с ней еще 5 девочек сидели в кабинах грузовиков. Я кинулась за ними, но голос таял вдалеке, я бежала, кричала, спотыкалась. А Наташа смотрела на меня и плакала. Все, кто был в грузовиках, плакали. Я упала на колени, обессиленная, а слезы полностью затмили мне весь вид, они скрывались за горизонтом, 10 машин с нашими людьми и моей сестренкой. Я просидела так на полу около часа, изредка выкрикивая имя сестры, я предала ее, оставила одну, ее забрали в неизвестном направлении..