"Завтра вы проснетесь уже самостоятельными, взрослыми людьми. Завтра новый день и новые открытия вас встретят. Так давайте не будем забывать о том, что все мы люди…". Хм, откуда ей знать, что будет завтра?

А теперь бал, красивый школьный бал, у меня мурашки по телу пошли от этого танца, я закрыла глаза, мысленно танцуя посреди пустой комнаты, только танцую не одна, а с галантным кавалером. Мне, наверно, рано еще говорить о кавалерах, но я представила того незнакомца, рану которого обрабатывала от укусов собак. Он высок и статен, на вид ему не больше 20, светлые волосы и голубые глаза, которым он пытается придать грозный вид. Но на самом деле он добрый, я это поняла сразу, как только увидела. Хоть и немец, мне мама с детства говорила, что немцев нужно остерегаться, что они могут сделать мне больно из-за моей внешности. Только я не понимаю, почему именно из-за внешности? Разве внешность что-то играет в мире?

— Ну чего ты грустишь? — Подошла ко мне мама, заметившая, с какой грустью я смотрю на танцы и веселье выпускников.

— Скорее бы мне 17 исполнилось, тоже хочу танец и платье. — И опять образ высокого немца затуманил мои мысли.

— Не спеши быть взрослой, всегда успеешь, еще будешь обратно проситься. — Поцеловала она меня в щеку. Сомневаюсь, что буду скучать, ведь это так здорово, быть самостоятельной, ходить с важным видом на работу, как дядя Коля строитель, он даже не прораб, а вид такой, будто сам высотку построил. Я хочу стать такой же самостоятельной, как мама, и людям буду помогать, обязательно. Скорее бы мои 17. — Пора домой, уже поздно, а я еще немного побуду тут.

Я отправилась домой, все еще слышались крики и музыка вдалеке, жаль, что мне нельзя встретить с ними рассвет, звучит глупо, но рассвет я видела всегда только из окна своей комнаты. Я прошла мимо старого репродуктора, на столбе сидел человек. Мое любопытство выше меня, я медленно подошла к нему.

— Что вы делаете?

— Чиню громкоговоритель этот. — Ответил сверху мужчина.

— А зачем? Он ведь старый, да и темно..

— Нужно так. — Резко ответил он и развернулся к своему делу, не желая давать каких-либо разъяснений.

Я хмыкнула и отправилась к себе домой, все еще раздумывая над этим случаем. Ночью мысли не выходили из головы, наверно, тот человек просто сумасшедший. Кому же ночью взбредет в голову починка старой разосланной железяки?

"Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий."

Послышались крики, где-то сигналила скорая, кто-то бежал, что-то происходило, пока я уснула. Я открыла глаза и слышала эти слова из того самого репродуктора. Но понять ничего не смогла. Голоса, не громкие, но четкие спорили, кто-то говорил "Бред, неправда", а кто-то продолжал бежать. Я лежала с открытыми глазами и уставилась на потолок, нужно проснуться, придти в себя. Я устало потерла глаза, размышляя над словами.

— Соня, ты не боишься? — В комнату вошла мама.

— Что случилось? — У нее дрожал голос, я привстала и опять покосилась на окно.

— Война началась.. — Я постаралась придти в себя. Какая война? С кем? Ко мне долетали только обрывки слов, и те, я так и не смогла понять.

— Не может быть, с кем? Нас же больше! Правда? — Она ничего не ответила. Немного помолчав, а затем промолвила:

— Я пойду искать Наташу, сиди дома и не выходи. Ни за что не выходи! — Она была очень напугана.

Но я ослушалась, через полчаса я была под громкоговорителем, который только что умолк, там до сих пор сидел человек, еще несколько часов назад чинивший прибор.

— Откуда вы знали? — Крикнула я.

— Это же очевидно, я давно готовился. — Точно сумасшедший, а может быть, у него действительно имелась информация. И опять он умолк, я уже собралась уходить — Будет страшная война, где погибнет много людей, и будут еще сотни лет помнить ее, ты береги себя, дитя.

Я не поняла этих слов, вообще ничего не понимала, страшная война, с кем нам воевать, а главное, зачем? Разве может быть страшнее голодомора, который я пережила? Оказывается может..

27 июня 1941

Я бежала по еще мокрой после дождя дороги, местами спотыкалась. На улице очень мало людей, даже стройка давно остановилась, только собаки одна за другой перебегали дорогу. Я так хотела отправиться на вокзал со всеми, казалось, весь город сосредоточен в одном этом месте. Поэтому пересекала улочки, пытаясь поддерживать в спокойствии дыхание. За мной еле успевала одноклассница Аня, девушка тащила школьную сумку, очки сползли на бок. Она была похожа на запыханного медвежонка, валящегося от усталости. Выбросила бы эти книги и поторопилась.

— Скорее! Поезд же уедет! — Кричала я ей. Ветер трепал мои волосы, немного прохладно. Наверно, еще пройдет дождь. Подружка что-то пробормотала, но я ее уже не слышала, между нами была большая дистанция. А Аня все пыталась добраться.

И вот мы уже на перроне. Очень много людей, кое-где щелкает старая фотокамера, журналисты что-то спрашивают у заплаканных женщин, крики и напутствия. А где-то вдалеке опять слышался громкоговоритель. Я терялась среди людей, всех их знала с детства, и к каждому хотела подойти и попрощаться.

Наши парни уезжают на Западную Украину. Дружно садятся в вагоны, улыбаются, но пряча грусть, многие еще даже не понимают, что их ждет, не знают, как сложится судьба каждого. От этого их ребячья болтовня не прекращалась. Я, проходя мимо, каждому жала руку, но не говорила "Прощай", только "До встречи".

К кому-то вдогонку бегут мамы с передачками, наверняка, любимые блюда их сыновей. А те только отмахиваются и целуют своих родных. Аня остановилась возле небольшой группки людей. Они провожают двоюродного брата и мужа ее родной сестры. Света, так ее зовут, похудела за считанные дни, она много плакала. Я еще не помогала тогда, почему.

Все толкаются, спешат, боятся не успеть попрощаться до конца. Я увидела Сережу среди толпы. Он стоял с отцом и братом, тоже уезжающим. И постоянно оглядывался, что мешало ему подержать разговор. Он такой бодрый, совсем не волнуется.

— Соня, ты тут чего? — Он улыбнулся, но посмотрел мне за спину, искал Наташу, которая еще не так давно говорила, что парень ей не нужен.

Наташа дома даже виду не подавала, что ее волнует судьба некогда одноклассника. И только красные щеки выдавали ее волнение. Я не стала расспрашивать, не стала лезть не в свое дело.

— А я попрощаться хочу. — Я оглянулась.

Там Юрка с семьей и собакой, Юра прошлым летом учил меня на велосипеде кататься, ученица из меня была настолько плохая, что я и метра не проехала, чтобы не рухнуть на землю. А вон Машка с параллельного класса провожает брата. Хоть он и должен был уезжать через неделю на учебу в университет.

А мне некого провожать, только Сережка, который за все время дружбы с сестрой стал мне как родной. С Сережей связано мое детство, он всегда заступался за меня, а эта улыбка и беззаботные слова: "Ты не переживай за это, завтра обязательно будет лучше". Сейчас хочется произнести то же, хочется верить в лучшее, чтобы завтра этот же поезд приехал обратно с этими же веселыми парнями, с недоеденными передачками. Только слезы родных пусть изменятся на улыбку.

Загудел поезд, а вдалеке я услышала крик. Мы все обернулись, высокая девушка с распущенными длинными волосами и платком, который никак не хотел завязываться, пробивалась сквозь толпу, распихивала людей, только бы успеть. Неловко просила прощение у каждого, кого заденет. Она подбежала к Сереже, прыгнула и повисла на шее. И только тогда ее былое настроение сменилось на горючие слезы. А парень с облегченным вздохом гладил осторожно ее по спине, он дождался.