— Вот кусок идиета, еще кипятился Митька. Да как же ты, сучья башка, не понимаешь, что у таких людей стыдно тибрить? Это все равно, как ты у меня что спулил бы… Фу, даже в пот вдарило…. Тьфу, какой ты обалдуй… Ты только не серчай, что я тебя так вдарил — очень уж за сердце взяло… А теперя мы так сделаем: они тут как раз возвращаться будут — мы им и подкинем обратно портмонет этот… А ты не скрипи, Вань. Я тебе в трамвае любой портмонет сопру — по твоему выбору. Руки, знаешь сам, у меня — золотые… А то деньги этих ребят мне бы руки жгли… Ш.ш.ш.ш. ш…
Он внезапно схватил своего товарища за руку и нырнул в кусты. В темноте наступавшего вечера кто то осторожно шел по тропинке. Крадущиеся шаги приближались к месту, где спрятались беспризорники. Через минуту на вершине кургана показался какой то молодой парень в кепке, внимательно оглядывавшийся кругом. Он увидал удалявшуюся группу спортсменов и скользнул за плиту какого то памятника. Его острые злые глаза не отрывались от уходивших. Когда группа стала скрываться за поворотом, он быстро перебежал к нижним кустам и опять замер. В его руках блеснул бинокль.
Митька сжал руку своего приятеля.
— Сексот… За ними шпионит… Ах, сволочь!..
Ванька, видя взволнованное лицо своего друга, забеспокоился.
— Что ж ты хотишь делать, Митька?
— Что? А вот что: голову ему проломаю, что б не повадно было в следовающий раз следить за хорошими парнями. Бери каменюку, Вань!
— Это мы могем… Для сексота и каменюки не жаль!..
Приятели, вооружившись осколками камней, осторожно подкрались к кусту, за которым спрятался неизвестный парень. Тот, наконец, решил идти дальше и вышел на тропинку. В этот момент один камень ударил его в плечо, другой — в голову. Он споткнулся, обернулся и схватился за карман. Еще два удара камней свалили его на землю, и в кустах послышался топот убегавших ног.
Беспризорники были ребятами смелыми. Они сделали круг по кустам Малахова кургана и опять подкрались к месту «боя». Сбитый камнями с ног парень уже приходил в себя. Приподнявшись на земле, он со стоном ощупал раненую голову, вытащил платок, вытер обильно струившуюся кровь и опять упал. Потом собрал все свои силы, поднялся и, шатаясь, с вытащенным револьвером в руке, медленно пошел обратно к воротам.
Митька и Ванька, сидя в кустах, довольно переглянулись.
— Больше не придет! торжествующе произнес Митька. Причесали ему голову: долго не забудет, сволочь чекистская. Будет знать, как бегать, как пиявка, за хорошими ребятами!..
Раненый парень, с трудом спустившись к ограде кургана, тихонько свиснул. Из за забора и кустов показались чьи то головы.
— А где старший? тихо спросил чекист. — Тама у ворот.
Через минуту раненый докладывал:
— Так что, товарищ уполномоченный, около памятника ничего интересного не было. Поговорили и пошли дальше — кладбища смотреть. Сейчас вернутся.
— А что это у тебя с головой? Сексот болезненно сморщился.
— Беспризорники те, видно, камнем долбанули. Поймать их надо и пристрелить…
— Подождешь пока… Кто ж за щукой гоняясь — колюшек ловит?.. Ничего! Пролил малость крови за мировую революцию… Иди в казарму на перевязку. А мы пока что сами закончим оцепление. Они, говоришь, опять сюда придут? Тут мы их и зацапаем вместях. А пока надо ближе подобраться…
Темные фигуры стали осторожно подползать по кустам к памятнику адмирала Корнилова.
Глава III
Живая пылинка, остановившая машину ОГПУ
16. Рука второго адмирала
В тот же день, когда наш футболист Сережа напряженно всматривался в руку памятника адмирала Корнилова, на 2000 километров северней на пустынной площади перед громадным собором с золотым куполом, но без креста, прогуливался коренастый массивный моряк в костюме командира Красного Флота. Николая (читатели уже, конечно, догадались, что это был Сумец) не интересовал собор, превращенный теперь в политический клуб. Он напряженно вглядывался в памятник адмиралу Макарову, стоявший на краю площади.
Фигура адмирала была очень выразительной. Одетый в шинель, которая, как и его широкая русская борода, развевалась под ударами яростного морского ветра, адмирал весь подался вперед, как бы бросая какую то решительную команду. Его левая рука была спрятана в карман, а правая простерта вперед широким, властным жестом. К ногам адмирала подкатывались бронзовые волны, словно бурно и радостно приветствуя этого знаменитого героя русских морей.
Внизу на пьедестале были, слова:
«Помни войну»!
И каждый моряк, любивший море и свой флот, вздрагивал от этих слов, словно что то обжигало его душу.
Он вспоминал одновременно. и бесславную и героическую гибель русских кораблей под Цусимой в 1905 году, когда Балтийский флот, заведомо более слабый, чем японский, сделал невиданный переход из Кронштадта кругом Африки и Азии, чтобы принять неравный бой и тем ослабить японский нажим на Дальний Восток. Там же незадолго до Цусимы в далеких южных морях у Порт-Артура на адмиральском броненосце «Петропавловск», взорванном японской миной, погиб и адмирал Макаров. Его трагическая гибель на боевом посту придала характер завещания-приказа его фразе «Помни войну»!..
Трудно сказать, почему советская власть не уничтожила этот памятник царскому адмиралу. Может быть потому, что сам он был простым солдатом и никогда не занимался политикой. Может быть потому, что его призыв совпадал с ее задачей — усилением красного флота, защищавшего не Россию, а СССР. А, может быть, просто потому, что в фигуре адмирала было столько силы и выразительности, что весь этот памятник как то возбуждал желание работать, напоминал о кораблях, о море, о той жизни моряка, про которую сказал этот герой-адмирал:
«В море — значит, дома»!..
Но, конечно, не эти мысли блуждали в голове Николая, когда он вместе со своим помощником осматривал памятник. «Как бы, чорт побери, туда забраться? думал он. Как бы осмотреть эту протянутую руку»?..
Это внимание удивило его спутника.
— Что это вы, товарищ Сумец, этак воззрились на адмирала? Бороду такую отпустить хотите, что ль? Для авторитета?
В это время смелая мысль пришла в голову Николаю, и он усмехнулся.
— Нет, товарищ Лоренц… Я про иное думаю.
Видите ли, завтра тут на площади большой парад будет перед открытием Спартакиады. Так вот мне и пришло в голову нечто вроде сюрприза устроить — в руку адмиралу красный флаг вставить…
Простое добродушное лицо моряка озарилось усмешкой.
— А ведь и верно… Это вы здорово придумали, т. Сумец. Вот смеху будет — как на похоронах… Старый царский бородач с красным флагом… Ха, ха, ха… Надо это сгрохать и в самом деле.
План был выработан быстро. Инспектора спорта зашли в казарму, где помещались съехавшиеся со всех флотов спортсмены, выбрали там нескольких здоровых ребят, взяли крепкую табуретку, четыре бамбуковых шеста для прыжков, флаг и опять подошли к памятнику.
Никто из них не заметил, как какая то темная фигура, увидев эти приготовления, бросилась к ближайшему телефонному посту.
Моряки, как это везде в- мире, были народом энергичным, смелым и изобретательным. Длинные четырехметровые шесты были прикреплены к ножкам табуретки, и восемь пар дюжих рук мигом взнесли это сооружение на высоту пяти метров.
— Хватит теперя достать до адмирала? прищурившись, спросил Лоренц.
— В самый раз, ответил один из моряков. Только слышьте-ка, товарищ Сумец… Как бы этак другого человечка вверх взнести? Больно уж вы тяжеловатеньки — небось, с тарой под 100 кил подваливаете?
— Никак, товарищ, нельзя. Мое дело — мой и ответ. А вам ведь только лишняя тренировка в тяжелой атлетике будет. Да это и пустяк — сто кил разделите на 8 рук… По сколько это выйдет на руку? По 12 кило? А если кто другой, а не я сам, сверзится — я под суд пойду. А так — мне первая чарка, мне и первая палка…