— Эх, Ванька, с живым сожалением проговорил Митька, вытирая нос рукавом. Не подвезло, брат, нам. Оплошали нашие родители! Нам бы вот пораньше, в тое время было родиться: вот бы мы с тобой делов бы тогда понаделали! Может, и нам бы тоже такой вот здоровенный памятник сгрохали бы… Вы знаете, тетя, доверчиво сказал он, обращаясь к Тамаре. Вы не смейтесь: мой Ванька — чистое золото. Прямо комиссарская голова!

— Почему же «комиссарская»?

— Ну, как бы это объяснить?.. Ну, жульничать горазд. Везде что нибудь этакое выдумает… Эх, вот в тое время нам была бы лафа. Я бы с этих англичанов кишки бы во-как выматывал… Пущай к нам не лезут!

Москвич потрепал беспризорника по плечу.

— Ишь, ты какое «неглиже с отвагой»? Кишки бы, говоришь, выматывал? Ну, ничего, Большевик Иванович, не унывай. Подвиги ведь не только на войне совершаются. Их, брат, и в жизни сколько угодно. Еще, может, и тебе придется что нибудь смелое сделать…

Потом, оглядев его лохмотья, Сережа добавил:

— А ты бы, Митя, пока там до подвигов — вымылся… Море то ведь под боком — баня даровая.

Беспризорник осклабился.

— Мыться? А зачем это? Когда грязный, вши лучше греют, а потом все равно — другого то ведь платья нет; домой влезешь — все едино такой же станешь.

— «Домой»? А где ты живешь?

— А в трубах коло вокзала. Гостинница екстра — первого класса.

— А ты пошел бы лучше вот к Тамаре в детдом. Вы, Тамара, их взяли бы к себе?

Девушка приветливо кивнула головой.

— Ну, конечно. Видите, ребята, там вот внизу на Корабельной красную крышу — это мой детдом. Когда вам захочется — приходите. Если не понравится — я отпущу обратно.

— Да брось ты, тетка, трепаться, ворчливо ответил Ванька. Власти у тебя там будет с Гулькин нос. Какой халдей комсомолец что захотит, то и сделает… И никуда больше не выпустит и работать заставит.

— А ты работать не хочешь?

— Вот еще? От работы даже лошади дохнут. Да и Митька тоже до работы не охоч.

— Ну, ну, ты, Черви-Козырь, не ври, с веселым огоньком в глазах под рыжими космами волос отозвался Митька. Откуда ты взял, что я работать не хочу?.. Что мне работа? Я совсем ее не боюсь — даже спать рядом с ней могу. Вот какой я!

Все рассмеялись.

— Ладно… Не хотите, ребята — не надо. А если надумаете — приходите ко мне — там у нас не дерутся… Там еще есть такие девушки, как я..

— Ладно, тетенька… Спасибо… Мы пока вольными птахами побудем, а если уж трудно придется — к зиме холодно станет — поглядим…

Сережа с тоской смотрел на медленно спускавшийся в море диск солнца. До сумерек еще нужно было ждать около часу… Что бы такое тем временем выдумать, чтобы задержаться и остаться тут до самого вечера?

— Ну, довольно вам дискуссировать, сказал он. В рай за волосья не тащут. Если им лучше в трубах — пусть пока там поживут. А вы, хозяева, покажите мне, гостю, еще что нибудь. Тут ведь дальше иностранные кладбища есть, где были похоронены солдаты осаждавших армий. Нельзя ли их поглядеть? А потом, вероятно, отсюда вечером должен быть замечательный вид…

— Да ты у нас — герой дня, Сережа, дружелюбно ответил Боб. Приказывай — мы тебе все достопримечательности выложим на ладонь. Пойдем.

— А нам можно с вами? спросил Митька.

— Можно, то можно, да трудновато, ребятки. Дорога там каменистая, а возвращаться мы будем под вечер. Ноги себе обломаете.

— Вы нас тут лучше подождите — мы скоро придем, добавил Сережа. Ты, Митя, кстати, мне нужен будешь. Я тебе еще про Москву расскажу, про бокс и футбол — может быть, еще и в самом деле чемпионом станешь!

Митька обрадовался и привычным движением утер нос ребром ладони.

— Вот это дело, дядя Сережа. Я подожду обязательно.

— Молодец! Держи свое слово! Жди здесь около памятника. А потом вместе пойдем в город — я вас обоих там подкормлю…

Футболист дружески привлек к себе мальчика, похлопал его по плечу и ласково провел рукой по его спутанным рыжим волосам. Сердце Сережи было так же широко, как и его плечи и его улыбка. Он любил жизнь и все живое в мире, и жизнерадостная сердечность была у него и для голодного забытого щенка и для усталого друга и для озлобленного оборванного мальчугана.

Ласку сердца не подделаешь. И только на такую искреннюю ласку отзывается другое человеческое сердце…

Митька доверчиво прижался к сильному плечу юноши и вздрогнул. Что то новое, неиспытанное шевельнулось в его сердце: человеческий волченок почувствовал в себе пробуждение инстинкта любви. Эта секунда оказалась переломной в его жизни. Молодая душа, огрубевшая и измученная от постоянных опасностей, издевательств, необходимости воровать, врать, изворачиваться в суровой грязной борьбе за жизнь, на миг почувствовала точку опоры — большого и сильного друга, которому можно было вверить и свою дружбу и свою любовь.

Мальчик не мог разобраться в своих чувствах, но ему показалось, что в пустоту и холод его души, брошенной нежной и хрупкой на утесы, в грязь и колючки жизни, вошло что то светлое и теплое. Впервые с детства, которого он уже почти не помнил, его приласкали, приголубили, привлекли к себе. И эта теплота ласки была олицетворена в виде высокого смеющегося юноши, отнесшегося к нему, как к своему младшему братику.

Митька поднял кверху свое взволнованное преображенное лицо. Глаза его светились обожанием.

Сережа понял этот взгляд и был тронут выражением этой немой любви и преданности. Он ласково подмигнул мальчику, еще раз дружески тряхнул его за плечи и переспросил:

— Так ты подождешь меня? Не сбежишь?

— Подожду, тихо ответил Митька, и юноша понял, что в лице этого оборванного беспризорного мальчика он приобрел верного друга, который не выдаст и не предаст. Он еще раз кивнул ему и стал со своими спутниками спускаться с холма. По своей всегдашней привычке футболист начал петь. Память вынесла ему песню, где причудливо сплелась цыганщина, казачий дух и русская мощь:

15. Засада

С различными чувствами смотрели оба беспризорника вслед уходящим. У Митьки было радостно — оживленное лицо, словно он пережил что то светлое, большое. Ванька был нахмурен. Его предубеждение против «больших» не было развеяно дружеским обращением новых знакомых.

— «Накормлю»? проворчал он. Так бы и раньше говорили, а то вот только болты болтали. Только никуда я с ними не пойду.

— Почему такое? рассеянно переспросил Митька, не отрывая глаз от удалявшихся фигур новых друзей.

— А потому, угрюмо отозвался Ванька. Никакого интереса нет.

— Чего ты окрысился? Ладные парни и, верно, здорово покормят.

Ванька презрительно ухмыльнулся.

— Покормят? Жди!.. Пока мы себя сами не покормим — никому до нас дела нет. Обойдемся и без ихней милости!.. Сами!

И он вытащил из кармана чей то кошелек.

— Это откуда ты слямзил? удивился Митька.

— А у тетки энтой, хвастливо ответил Ванька.

— У той, что рассказывала?

— Ara… Покеда она там разорялась насчет адмиралов, я у ей из сумки и сбондил. Ловко?..

Беспризорник не договорил. От сильного удара приятеля он шлепнулся на землю.

— Что это ты, Митяй? С ума слез, что ли? со злобным недоумением спросил он снизу.

Митькино лицо было искажено яростью. Он задыхался от негодования.

— Ах ты, сволочь, сукин сын… Лярва!.. Это что б у таких людей что нибудь пулить? Гадина!.. Да я тебе сейчас череп вот прошибу, стерва, за такую штуку… Они к нам по душевному, как люди, а ты, гадюка, сзади их вжалил… Фраеров тоже себе нашел… Отдавай сейчас же!

Ванька еще ни разу не видал своего приятеля в таком яростном состоянии. Зная по опыту, как решителен и силен Митька, он мрачно поднялся и отдал кошелек.

— И что это тебя так укусило?.. На кой хрен нам ихний обед, когда, может, в этом портмонете побольше найдем?