Во дворе под летним навесом мать и Софья Степановна купали детей. Двухведёрный чугун с горячей водой стоял на плите, а напротив духовки, прямо на полу, — большой цинковый таз. Стёпка, уже выкупанный, сидел на лавке, завёрнутый в простыню, а в тазу плескались шестилетняя Таська и трёхлетняя Липочка.

Увидав ребят, мать удивилась:

— Аль заблудились — чаво так поздно?

— Разве так встречают гостей? — обернулась Соня. — Искупаем зверят и будем чай пить. Серёжа, ты нам слей, а мама пусть самоваром займётся.

Вскоре все направились в дом. Шурка нёс на руках Степку, Сергей — девчонок. Соня же, собрав детскую одежду, сняла со стенки керосиновую лампу и несла её в дом, как задний фонарь уходящего поезда.

На кухне за большим столом парни пили чай вместе с хозяевами, а мать в детской укладывала малышей. Оттуда доносился писк, хохот, что-то падало… Создавалось впечатление, что Екатерина Васильевна перед тем, как уснуть, резвилась наравне со своими воспитанниками. За столом разговор не складывался. Шурка всё посматривал на двери детской, так и хотелось цыкнуть, чтобы там не шумели. Нервничал почему-то и Алексей Сергеевич. Но все делали вид, что заняты чаем. Серёжка обычно прятался в тени брата, чаще помалкивал, но тут на него что-то нашло.

— Софья Степановна… и вы, Алексей Сергеевич, — сказал он, задумчиво уставясь в самоварную конфорку, где стоял заварной чайничек. — Как на ваше соображение: вступать нам али нет в партию?

— В какую ещё? — насторожилась Соня.

— У нас соображения вообще, — покраснел Серёжка, — в любую.

— Дожились, — пожал плечами Худяков, — доучились. А ты их ещё на лекции устраивала.

Тут уж Шурка заступился за брата. Конечно, они не маленькие, не вчера с печки слезли — хорошо понимают, что вступить могли бы в какую-нибудь рабочую или трудовую.

Тут Алексей Сергеевич даже с лица размягчился, улыбаться стал. Терпеливо пояснил, что в России почти все партии называют себя трудовыми, рабочими или народными. Ни одной лакейской или хозяйской нет. Адвокат Керенский называет себя в Думе трудовиком, профессор Милюков, который доказывает, что Россия должна воевать за Дарданеллы, называет свою «Партией народной свободы». Хочет ухлопать миллионы мужиков и рабочих, чтобы отнять у Турции проливы и «свободно» наживать капиталы.

Злая насмешливость Алексея Сергеевича, с которой он объяснял цели различных партий России, не смутила ребят. Шурка дождался паузы в его рассуждениях и не без ехидства заметил:

— Вы, Алексей Сергеевич, всё знаете, а ответить не можете. Допустим, хорошую партию мы уж найдём… За которую, скажем, «Рабочая газета» или «Правда»… Тогда спрашивается, вступать или не вступать?

Странное дело — в тоне Худякова насмешливости поубавилось. Он разволновался и стал говорить, что эти две газеты хоть и выступают как бы от одной партии, но за ними разные люди. «Рабочая» ближе к сознательным труженикам, которые постарше. Они пережили бурю пятого года, кровавые ужасы после неё и больше не хотят бессмысленных жертв, не хотят замыкаться в подполье. Их называют меньшевиками, ликвидаторами… Да, они хотят ликвидировать старые организации, но для чего? Чтобы объединить всё рабочее движение на вполне законную борьбу за свои права. А большевики, сторонники «Правды», сбивают с толку молодёжь, которая не нюхала пороху, не видела кошмарных застенков охранки и по своей глупости жаждет «бури».

— Лёша, — укоризненно посмотрела на мужа Софья Степановна, — фракция Ленина просто многим не по силам. Это люди, которые слишком строги к своим партийцам, но они и себя не жалеют. Они открыто поставили себя вне закона. Я бы считала честью…

— Да? — Худяков встрепенулся, аж подпрыгнул на стуле. — А наши дети? Они Ленину и его подручным, которые отсиживаются в швейцарских кабаках, не нужны. «Железные батальоны партийцев» — красивые слова, потому что люди не из железа, им может быть больно!

— Успокойся… Вы, ребята, задали трудный вопрос. Алексей Сергеевич не может на него ответить, потому что мы сами с ним вышли из партии. После седьмого года у нас нехватило смелости продолжать борьбу. Забоялись, если уже говорить точно.

— Соня, на себя не наговаривай! Ты выступаешь с лекциями, просвещаешь рабочих, можно сказать — готовишь человеческий материал для борьбы!

— Тем хуже, — скорбно опустила она голову. — Других вроде бы провоцирую, а сама всё время начеку: как бы не сделать недозволенного шага.

— Но мы же договорились, — умоляюще сложил руки на груди Худяков, — ради детей!

— Да, — согласилась она. — И вы, ребята помните: в наш дом не следует приносить запрещённую литературу, прокламации… ну и всё такое. Мы так договорились. А сейчас пора спать. Вам в кухне постелить или в детской?

Ночевать они не остались. Ночью, через степь, ориентируясь по огням над Прохоровскими коксовыми печами, чьи красные языки лизали мглистое небо, двинулись в Назаровку.

Шли молча, переживая то, что услышали. И вдруг Шурка ни с того ни с сего сказал:

— Никогда не женюсь!

Серёжка долго молчал, прослеживая ход его мыслей. «Конечно, — думал он, Софья Степановна такая красивая, такая вся… светлая. Худяков живёт в страхе за неё и сам рисковать не отважится». И ещё подумал, что разваливается их компания. Роман женился. Гаврюха к своей Глашке липнет, да и Шурка уже на Конторскую пустошь по вечерам заглядывает, где парни с девками хороводятся. С непонятной злостью сказал брату:

— Зарекалась свинья дерьмо жрать, а как доберётся, то и нажрётся.

— Ты эт чаво?

— А так просто…

— Я не такой, вот увидишь! «Начальнику Донского областного жандармского управления.

В дополнение к представлению от 10 сего июля за № 2119 имею честь донести в.в. б-дию, что нелегальный «Антон» проживает в Юзовке без постоянной квартиры, скитаясь исключительно по рабочим посёлкам, что значительно затрудняет арест его. К сему считаю долгом заявить: передача, при отсутствии материала для дознания, арестованного полиции и привлечение за бродяжничество не имеет существенного практического значения, так как арестованный, поступив в ведение судебного следователя, сейчас же называет свою постоянную фамилию, после чего обвинение в бродяжничестве отпадает, и следователь немедленно освобождает арестованного, который, если не податного сословия (а это бывает чаще в таких случаях), не подлежит высылке на родину и остаётся на месте, продолжая свою преступную деятельность.

Вышеназванный «Антон» избегает групповых встреч с оставшимися на свободе членами разгромленных организаций, предпочитая выходить на отдельных из них самостоятельно, без предварительного уговора. Таким образом он вышел на нашего агента К. и после получасовой беседы ушёл, не оговорив место и время будущей встречи.

Были случаи, когда намеченную заранее встречу он отменял в последний момент, чем мог поставить под удар наших осведомителей. Попав под наблюдение, он довольно быстро обнаруживает это и профессионально уходит.

Со словесным портретом «Антона» подробно ознакомлены все агенты наружного наблюдения, чины полиции и дворники. Его задержание с необходимыми материалами — лишь вопрос времени.

Когда Шурка подошёл к мосту через Кальмиус, над парокотельной Центрально-Заводской шахты заревел долгий, сердитый гудок. Он перекрыл все шумы, что издавали надвинувшиеся к речке заводские цехи: и свистящие вздохи кауперов, и писклявые гудочки маневровых «кукушек», и глухой грохот прокатки. Как степное эхо ему откликнулись гудки с Евдокиевки, Рыковки, «Марии»…