— Ну, не скажи, — Абызов сдержанно улыбнулся. — Я вот почти ровесник тебе — и занимаюсь атлетизмом, французской борьбой. Слыхал, поди?

— Неужто в цирке выступать изволите?

— Нет, я не циркач, а коммерсант. Но сейчас многие, мм… господа, увлекаются боксом, борьбой. А в Европе это даже модно. И вот Эраст Карпович, мой друг, заявляет, что Кузнец Иван Иванович, пожалуй, поборет меня.

— И точно — одолеет, не сумлевайтесь, барин, — охотно вступил в разговор козлобородый мужик.

Его сосед по лавке, который сидел подальше от входа, помалкивал, только зыркал, не скрывая своего любопытства, то на кузнеца, то на господ.

— А я говорю — нет! Вот мы и поспорили с другом.

Кузнец при этих словах отвернулся от гостей, взял фартук и стал повязывать его на себе. Он полагал, что господа приехали с каким-то заказом, возможно, интересным. Теперь же, поняв их блажь, огорчился и решил взяться за работу. Коротко бросил сыну: «Шурка, поддув!» Мальчишка кинулся к свисающей сверху скобе, стал подкачивать воздух в горн. Подёрнувшиеся сизой плёнкой угли начали светлеть, выбрасывать мелкие искорки.

— Постой, Иван Иванович, — обиженно сказал Логин, — неужели ты не захочешь померяться силой с моим другом? Мы же с ним поспорили!

Кузнецу, конечно же, не хотелось вот так, наотрез, отказывать барину. Как ни хорохорься, а ты всё же мужик. У барина и кредит, от него и заказ — не мужицкому ровня, да и влияние в селе… Короче, отказать в чём-то без веской причины нельзя. Не принято. Кузнец покачал головой и, увещевая барина, пояснил:

— Спор-то ваш, не мой. Я при нём не был. У меня эвон работа стоит. Церковь фигурные решётки на врата заказала.

— Я тоже человек дела, — как бы поддерживая кузнеца, вклинился в разговор Абызов. — Уважаю деловых людей. Поэтому в качестве приза даю десять рублей… Хорошие деньги, ты их и за неделю не заработаешь. Мы их поручим честному человеку — церковному старосте. На хранение. Если ты положишь меня на лопатки — деньги твои, если я тебя — мои.

Иван Иванович равнодушно посмотрел на десятирублёвую ассигнацию, которая перешла из рук Абызова в руки старосты.

— Я привык зарабатывать.

— Ну, что ж… — нервно подёрнул плечом Абызов, раздражаясь степенностью, независимостью мужика, его свободной манерой разговора даже с барином, — если ты не уверен в себе, будем считать, что сдался без боя.

— Каждый считает по своему… Как ему выгодно, — развёл руками кузнец.

— Тебя не поймёшь, Иван Иванович — осерчал и Логин. — Ежели не сдаёшься, то померяйся с ним.

— Барин на кулачки согласен? — неожиданно спросил кузнец, снова бросая фартук на наковальню.

— Нет. Я предлагаю бороться. Кто кого положит на лопатки. Ты французскую борьбу видел?

— Ничего мудрёного. На каждой ярмарке… А где бороться будем?

Тут уже и мужики, и господа загалдели, приходя в азарт. Можно было подумать, что от выбора места зависит исход поединка. В конце концов приняли предложение молчавшего до сих пор мужика: между его усадьбой и мокрым лужком имелась чистая сухая поляна — еланчик, туда и решили поехать.

Все пятеро влезли в коляску — она присела, едва не упираясь колёсами в щитки. Ехать было немного — и версты не наберётся, но когда свернули на луг, увидали с десяток мальчишек, которые уже бесились на еланчике. Кузнецовы дети прибежали сюда напрямую, по чужим огородам, притащив за собою ораву сверстников.

Ехали молча. Господа не говорили между собою при мужиках, а те, усевшись на хлипкий, подрессоренный возок, чувствовали себя как в барских покоях.

— Только правила выполнять честно: бороться руками, никаких подножек, за одну голову противника не захватывать.

— Ясное дело… — отозвался церковный староста. — То жа, что и «на охапки» бороться.

— Я к тому, что спортивные состязания должны вестись честно, — назидательно заметил Абызов, — тут злоба неуместна.

— И-и… ваше благородие, — осмелел молчавший мужик, — честнее нашенских не бывает. Нашенски приучены. Когда-то завёлся в Боровухе такой, что свинчатку закладывал в варежку. Стали замечать на кулачках, что удар у мужика чижолай. Он ту свинчатку в горсти зажимал. Только однова разоблачили его. Ну, и сказали по-хорошему, чтобы уходил куда подале. Не послушался. И через месяц его кто-то в прорубь затолкал. А кто — неизвестно. Ночью случилось. Так что у нас всё по-честному.

— Ну, вот и хорошо, — сдержанно отозвался Абызов.

Подъехали к поляне, оставили возок в сторонке. Иван Иванович цыкнул на своих пацанов, и они отвели ораву сверстников на почтительное расстояние. Абызов сразу же начал раздеваться и остался лишь в носках и коротких подштаниках. Мужики ахнули, увидав такого белотелого, поджарого, усыпанного бугристыми узлами мускулов барина.

Кузнец снял рубаху, сапоги, остался в холщёвых штанах и босой. — Ну, что, — с напряжённой улыбкой, за которой угадывались и нервозность, и неловкость, обратился к мужикам Эраст Карпович, — я и вы оба возьмём на себя обязанности судей. — Он повернулся к соперникам и театрально взмахнул рукой: — Начинайте, прошу!

Абызов как-то враз подал голову вперёд, втянул чуть ли не до хребта живот и пошёл на кузнеца. Одна его рука была далеко вытянута вперёд. Иван Иванович стоял на месте, расставив ноги и приподняв локти, как будто приглашая противника обнять его.

Стало тихо. Мужикам показалось, что молодая зелёная травка зашелестела под ветром.

Подойдя к кузнецу, Абызов резко нырнул, пропуская свою руку ему под мышку. А кузнец не отстранился. Он даже подался вперёд и тут же, приседая, замкнул свои объятия на спине атлета. Правая рука нападавшего оказалась в охапке кузнеца, прижатая намертво к торсу. Абызов попытался сделать резкий нырок, чтобы высвободиться, но кузнец сдавил его и легко, как мальчишку, поднял над землёй. Не зная, что делать с ним дальше, Иван Иванович трепанул барина в одну сторону, в другую и, не опуская с груди, шмякнул спиной на траву.

Раздались свистки мальчишек, которые подошли и стояли за спинами мужиков. Абызов вскочил на ноги — весь красный, растерянный, готовый взорваться от досады. Но сдержался, не глядя на кузнеца, холодно сказал:

— Твоя взяла. Получи призовую десятку.

Тот взял деньги из рук церковного старосты, сунул их в карман штанов и, усевшись на траве, деловито стал наматывать на ногу портянку. Абызов боялся встретиться взглядом с Логиным. Втянув голову в плечи, буравил глазами землю. «Расхвастался!» — думал он, укоряя себя.

— Постой! — крикнул вдруг сидящему на траве кузнецу. — Не спеши обуваться. Я имею право на реванш.

И сразу ожил красавец барин, приосанился, повёл плечами, отчего зашевелились под гладкой кожей бугры мышц. Кузнец задрал голову, рассматривая это диво. Улыбаясь в бороду, лукаво спросил:

— Барину денег али чести жалко?

— Ты меня не понял, — отметая шутки в сторону, строго сказал Абызов. — Приз — твой, победа — твоя. Этого никто не оспаривает. Но есть правило: побеждённый, то есть я, может потребовать реванш, ну… ещё раз выйти на поединок. Это для того, чтобы исправить ошибку или убедиться, что проиграл бесспорно более сильному. Понял? Мне нужен шанс: или оправдаться, или смириться с поражением.

Кузнец встал, отбросил в сторону сапоги и, ворча себе под нос: «Неймётся барину, гордыня гложет…» — пошёл на середину поляны. Абызов весь подобрался и осторожно, как охотник, который боится спугнуть зверя, стал приближаться к противнику. Но кузнец на этот раз не стал ждать, а сам пошёл ему навстречу. И когда сошлись, попытался схватить барина за руку, но тот резким движением отпрянул в сторону. Иван Иванович и так, и этак пытался сойтись с Абызовым, но атлет лёгким мячиком отскакивал то в одну, то в другую сторону, дразня противника.

— Барин вызвался бороться или плясать? — выпрямился кузнец. — Я так не умею.

— Но это же борьба за захват! — обиделся Абызов. — Я не хочу, чтобы ты ещё раз поймал меня, зато сам хочу поймать тебя на удобный захват.

И снова пошёл на кузнеца. Тот рискнул — дал схватить себя за левую руку, но тут же поймал его запястье свободной правой. Рванул на себя, но Абызов изогнулся в поясе и едва не захватил сбоку потерявшего терпение кузнеца. Они сомкнулись руками, и напористый мужик стал тянуть на себя противника. Но тот отступал, уходил, выбирая момент для броска. Вот уже кузнец оттеснил его на самый край поляны, дальше — пашня… А он прёт… И тут Абызов не удержался от искушения: ослабив сопротивление, нырком ушёл в сторону, поймав напирающего кузнеца на подножку. Иван Иванович, как подстреленный на лету, обрушился наземь.