— В том-то и дело, что такое лечение я должен проводить сам, лично.

— О, мы будем только счастливы, синьор профессоре!

— Но ведь для этого мне надо приезжать из Рима сюда много раз!

— О, не беспокойтесь, доктор, гонорар соответственно возрастет!

— Да я ж об этом! Министр же мне дал только разовый пропуск!

— Ах, вы об этом! — удивленно сказала супруга. — Зачем вам беспокоиться о подобной мелочи. Вам будет обеспечен беспрепятственный въезд сюда. Мы будем посылать за вами свой автомобиль. Где вы остановились?

— В «Карлтоне».

— Прекрасно! Итак, вы дали согласие?

— Ладно, так и быть, подлечу вашего супруга!

Фома с трудом отвел взгляд от упруго вздрагивающего бюста мадам. Он сказал:

— Придется для лечения кое-что тут оборудовать.

— Распоряжайтесь.

— У вас найдется небольшое пустое помещение?

— Камера подойдет?

— Сгодится. Значит, так: я привезу завтра чертеж особой лечебной печи. Заключенные смогут ее сложить под моим руководством?

— Разумеется!

— Тогда договорились. Завтра с утра я приеду!

— Наш автомобиль ровно в десять будет у подъезда «Карлтона», синьор профессоре!

— Ладно. До завтра.

Личный автомобиль коменданта мчал по автостраде в Рим синьора Альберта Зайделя, доктора медицины из Берна.

У «Карлтона» машина лихо затормозила. Согнувшись почти пополам, здоровяк-швейцарец вылез из лимузина. Он с трудом привыкал к автомобилям.

В номере к нему бросился Седых:

— Наконец-то! Я измаялся тут, пока ждал! Ну?! Обошлось?! Видел?!!!

Фома с омерзением сбросил лаковые туфли, протопал к дивану в носках и грузно повалился на него.

— Я тебя спрашиваю! — крикнул Еремей.

— Погоди! Дай очухаться. Мочи нет. Думал, сдохну от натуги…

— Язви тебя в душу! Чего томишь?

— Походил бы денек в докторской шкуре, тогда узнал бы, почем фунт лиха!

— Пень ты дубовый!

— Слушай, Еремчик! Как ты думаешь, у них тут крапива растет? Или только в России?

В одной из свободных камер первого блока заключенные под руководством доктора Зайделя заканчивали кладку печи русской парной бани. Дымоход вывели прямо в окно. Положили на колосники камни, затопили. Вкатили бочку, наполнили ее водой.

Суетились тюремщики, деловито трудились заключенные, сновали офицеры.

Доктор Зайдель лично приготовил банный веник о колючками. Он распорядился:

— Топить до самого вечера так, чтобы стало горячо дышать! Понятно? Камни чтоб были красными!

— Будет сделано, синьор профессоре!

— А я поеду в Рим — надо приготовить особую микстуру.

Ерсмей Павлович подал Бурлакову стеклянную банку с крышкой:

— Вот тебе крапивный отвар. Я и сам хлебнул для бодрости. Добрая вещь.

— А где крапиву достал?

Седых махнул рукой:

— Не спрашивай! И смех и грех… Слушай, Фома, а этот твой вонючка комендант не окочурится от русской бани? Итальянцы — народ хлипкий. Тогда пиши пропало!

— Риск, конечно, есть. Либо он выздоровеет, либо загнется.

— А тебе не совестно лечить фашистскую сволочь?

— Ты опять за свое?

— Да ладно уж!.. Поговорить удалось с кем?

— Ага. С Джакомо перекинулся парой слов.

— Это — пацан?

— Ну да. И с Репосси говорил.

— Порядок, значит.

— Нормально. Ну, я поехал.

— Бывай!

Полуголый Фома плеснул воду на раскаленные камни. С шипеньем и свистом бешено вырвался пар, Фома взялся за веник и что есть силы стал хлестать извивающегося коменданта. Гвиано при этом как-то странно выл:

— У-ы-ы! И-у-у! Ы-ы-й!

Потом он стал молить о пощаде:

— О, доктор, хватит! A-а, больно!! Достаточно! Не надо!

Но Фома вошел в азарт. Он сек колючим веником с оттяжкой. При этом приговаривал по-русски:

— Ничего! Ничего! Терпи, сука! Это новейший швейцарский способ! Еще тебе! Еще, падла!

Высеченный, но умиротворенный полковник был водворен в постель. Здесь он хлебнул зеленого крапивного настоя и совсем угомонился.

Доктор Зайдель попрощался с больным и отправился в Рим.

Утром в гостинице Фома был необычно мрачен и молчалив. Седых спросил:

— Чего ты надулся, как мышь на крупу?

Бурлаков задумчиво сказал:

— Осточертело мне тут, Еремушка! Не по мне эта работа. Сил моих больше нет. Домой хочу. В кузню.

Раздался телефонный звонок. Фома взял трубку:

— Доктор Зайдель слушает!

Супруга коменданта возбужденно затараторила:

— Ах, профессоре, вы кудесник! Это феноменально! Какой дивный метод! Мы с мужем в восторге! Подлинное волшебство!..

— Он выздоровел?

— Абсолютно! Он готов танцевать!.. Он все-все может! Я же говорила, что вы — светило медицины!.. Чек вам выслан…

— Я рад, — буркнул Фома.

— Ах, синьор профессоре! Вы будете сердиться, но у меня снова к вам просьба.

— Что такое?

— Теперь нездоровится мне.

— Вон даже как! Тоже поясница?

— Нет, желудок.

— Болит?

— Болит.

— Ах ты, беда-то!

— Ваши методы, профессоре, творят чудеса. Мы ждем вас сегодня. Гонорар, конечно, особый… Доктор, дорогой! Я верю в ваше согласие!.. Машина будет к двенадцати. Я не прощаюсь!

Бурлаков положил трубку. Угрюмо посмотрел на друга. Зло сказал:

— Теперь вот эту стерву надо лечить.

— Что с ней стряслось?

— Живот болит.

— Мама твоя как народу животы-то лечила? Небось чугунок на пузо ставила?

— Ага.

— Ну вот и поставь ей.

— Это где ты в Италии чугуны видел?.. И потом не в этом дело. Обрыдли мне эти сволочи во как!

В дверь постучали. Вошел чиновник из канцелярии Регины. Он козырнул и вручил доктору Зайделю конверт. Еще раз козырнув, удалился. Фома вынул чек. Брови его изумленно полезли вверх:

— Ерема! Глянь-ка, сколько они мне отвалили за баню!

— Не тебе, а МОПРу. Вся сумма пойдет в пользу этих ребят.

— Я что, ее захапать хотел, по-твоему?!

— А ты не заговаривайся — «мне», «я», «меня». Научился у буржуев!

— Отстань! И без тебя тошно!

Он уселся поглубже в мягкое кресло и задумался. Еремей разглядывал чек, удивленно крутил головой.

— Им для своего подлого здоровья ничего не жалко, — сказал он. — Слушай, Фома…

— Отстань!

— Да я дело тебе хочу предложить.

— Иди к черту!

— Ну, чего ты рычишь? Шлея под хвост попала?

Фома встал. Глаза у него были какие-то смятенные, тоскливые. Он глухо заговорил:

— Я уж неделю не могу заснуть! Не могу!! Глаза закрою, и сразу камеры чудятся и эти ребята. Сердце же трескается, глядя на это изуверство… Какие парни, Ерема, если б ты видел! Джакомо, это ж вылитый Васька Чухонцев, наш бетонщик…. Как подумаю, что им гнить там всю жизнь, — выть хочется! Мы-то уедем с тобой, а они там, в камерах… Мне Гвиано сказал, что они обречены… Над ними издеваются… Есть там тварь такая, лейтенант. Я б его задушил собственными руками. Подлюги… Фашисты поганые…

— Душить-то нельзя, — проговорил, тяжело вздохнув, Ерема. — Уголовщина! Нарушать ихние законы не можем… Вот если б придумать что-нибудь деликатное… А? По-хорошему так, чистенько, аккуратно. И чтоб гадин этих не трогать. И чтоб ребят спасти. А, Фома?

— Ты о чем?

— Сам знаешь о чем.

— Считаешь, стоит попробовать?

— А чего?

— Взгреют нас дома по первое число?

— Как пить дать!

— Денег у нас теперь вроде хватит?

— С гаком!

— Что решаем?

— Начерти-ка для начала план крепости и окрестностей… А что не запомнил, посмотришь, когда будешь лечить мадаму, Она, поди, потребует, чтобы ты ее лично сам в баньке попарил? Гы-ы!

— Чтоб ей сдохнуть!

— Чудак, она ж нам редкую возможность дает! Лечи ее подольше. И приударь за ней.

— Еще чего не хватало! Н. и за какие коврижки!