— Понятно. Чего уж!

— Вот то-то!.. Когда поедете, то в Москве зайдете в исполком МОПРа. Там найдете Лукину. Старая большевичка. Мы с ней каторгу вместе отбывали. Привет ей передадите. Она поможет вам.

В холостяцком общежитии, где обитал Бурлаков, его койку можно было угадать сразу: задняя ее стойка была спилена, и для ног дополнительно установлена специальная скамейка. Постель Бурлакова была самой аккуратной и чистой в комнате.

Соседи по комнате наблюдали за сборами Бурлакова, подавая ему всяческие советы. Фома Игнатович укладывал свой деревянный, перехваченный металлическими полосками сундучок. На внутренней его крышке были наклеены цветные картинки — обе изображали кузнецов. Над одной из них вязью шла надпись: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи». На другой мускулистый кузнец разбивал молотом цепи, опоясавшие земной шар. Надпись гласила: «Владыкой мира будет труд!»

Соседи обсуждали, стоит ли брать с собой в Италию запасные портянки.

— Бери, бери, Фома! Лишними не будут! Сам знаешь, после любой передряги, как переменишь портянки, так с тела тяжесть сходит. И на душе тоже легчает!

— Ладно. Уговорил.

Бурлаков покрутил в руке желтый брусок.

— Мыло хозяйственное.

— Бери! Пригодится! Кто их там знает, есть у них мыло или нет!

— Ладно. Беру.

— Махорки возьми пару пачек.

— Да я ж некурящий!

— Возьми! Может, кого там угостить понадобится. Разговор за куревом складней. Слово за слово, смотришь— польза. На, бери!

— Ну давай. Положу на всякий случай.

— У тебя ведь часов нету, Бурлаков?

— Нет.

— Мои возьмешь!

— Да ты что! Ценная же вещь!

— Вернешься — отдашь. А там они пригодятся. Па. С крышкой. Серебряные. Дедовы. Закрепи их на ремень.

Парни придирчиво оглядели Бурлакова; все вроде ладно. Черная сатиновая косоворотка, с ремешком, суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги. Чистенько, аккуратно, солидно.

— Ногти постриг?

— Порядок.

— Теперь уложи эти вот продукты в отдельный сидор.

— Да вы что, ребята!

— Ты помалкивай, парень! Соображаешь, куда едешь? Не хватало еще на буржуйскую еду деньги тратить! Мало ли в какой переплет попадешь? А тут харчишки всегда с собой. Ни от кого не зависишь!

— Это-то верно.

— Ну! Мужик ты дюжий, тебе настоящая еда требуется. А там, говорят, деликатная пища — помаленечку сладенькое на блюдечке. Ноги с нее протянешь!

— Спасибо, братцы! Откуда вы такой богатый харч добыли?

— Умеючи долго ли! Мы собрали все наши месячные рабочие карточки — первой категории. Алеха пошел в распределитель: так, мол, и так, люди в загранку едут, спецзадание. Ну нам сам директор и выдал взамен карточек. Вот клади себе. Консервы. Колбаса. Масло. Печенье. Сахар.

— А как же вы сами? Чего жрать-то будете?

— Перебьемся! Мы ж у себя дома.

На вокзале собралась большая толпа провожающих автозаводцев. Все были взволнованы. Седых заметно нервничал. Он был одет в красноармейскую, полинявшую, но чистейшую гимнастерку, диагоналевые бриджи и сапоги. На голове кожаная фуражка. В руке он держал фанерный баул и вещмешок.

Когда подошел поезд, несметные массы пассажиров бросились к вагонам. В этой суматохе как-то не удалось толком и попрощаться, и сказать напутственные слова. Бурлаков прошел как слон через толпу, Седых за ним.

Вагон оказался уже битком набитым.

Загудел паровоз, лязгнули буфера. Поплыла за окошком толпа. Заводские что-то кричали, а что — не разобрать в общем гаме.

— Прощай, Нижний!

В Москве, в здании исполкома МОПРа, двух нижегородцев приняла пожилая худощавая женщина в пенсне. Это была старая большевичка Лукина. У нее в кабинете находился невысокий черноглазый улыбчивый человек. Говорил человек с сильным акцентом. Он оказался итальянским коммунистом Джерманетто. Лукина сказала автозаводским делегатам:

— Это бессмысленная поездка, ребята! Вас развернут на итальянской границе на 180 градусов и поддадут коленкой под одно место. Мы рекомендуем вам вернуться в Нижний. Я сама позвоню в вашу ячейку и все им растолкую.

Седых упрямо помотал головой:

— Нет, товарищ Лукина! Хоть на брюхе, хоть на карачках, но мы приползем куда надо. Нам коллектив поручил это дело, мы сдохнем, но выполним!

Лукина улыбнулась.

— Мне не верите — послушайте товарища Джерманетто.

Итальянец кивнул и сказал:

— Это правда, друзья! Фашисты не пустят двух советских рабочих… А если пустят, вам никто не даст… как это сказать… свидания с тюрьмой. И это опасно.

— Беда в том, — вновь вступила в разговор Лукина, — что мы не сможем вам ничем помочь, если с вами что случится… Ваша затея может окончиться плачевно.

Бурлаков сказал:

— Это не наша затея. Коллектив завода хочет помочь итальянским товарищам. И мы им поможем. Чего бы это ни стоило!

Лукина горестно вздохнула. Джерманетто лукаво улыбнулся. Лукина подняла телефонную трубку и сказала кому-то:

— Гена, зайди.

В кабинет тотчас же зашел сутулый молодой челочек с залысинами. Лукина сказала парням:

— Это товарищ, Черепок из нашей канцелярии. Он поможет вам с визой…

— Швейцарской визой! — предупредил Черепок.

— Швейцарской визой! — кивнула Лукина, — А также и достанет вам билеты на поезд…

— Только до Женевы! — быстро сказал Черепок.

— Да. А дальше, братцы, будете действовать самостоятельно.

— Ваши деньги, — сказал Черепок, — переведем тоже в Женевский банк… Идемте ко мне, товарищи!

— Это, к сожалению, все, что мы можем для вас сделать, — сказала Лукина, — И могу сказать одно: мы здесь не меньше вас жаждем помочь итальянским товарищам. Но мы — противники дилетантских, самодеятельных и бесплодных действий, таких, как ваша поездка. И я буду ставить вопрос на исполкоме, чтобы мы, наконец, получили право запрещать их. Чересчур уж их стало много!

Лукина пожала руки обоим парням. Потрепала их по шее. Проводила до дверей и сказала вслед:

— Джерманетто проведет с вами беседу об обычаях. Гена напишет письмо в швейцарскую секцию МОПРа… До свидания! Ни пуха ни пера!

— Вот что, ребята, — сказал Гена Черепок. — В таких нарядах за границей ходить нельзя.

— А чем они плохи? — удивился Бурлаков.

Седых твердо сказал Гене:

— Я поеду в этом. И баста. Не хватало еще перед буржуями выкобениваться!

— И баста! — спокойно повторил Черепок. — Значит, вообще не поедешь. И кончен разговор!

Помолчали. Обескураженный Седых зло сплюнул. Язвительно произнес:

— Хороши же у вас порядочки!

— Да уж какие есть!

— А где это, интересно, нам денег взять на новую одежку?

— Эго уж наша забота!

В магазине «Мосодежда» примеряли костюмы. С Бурлаковым пришлось много повозиться. На его богатырскую фигуру не налезал ни один костюм. Он надел казавшийся просторным пиджак. Согнул в локте руку. И мощный бицепс прорвал рукав от плеча до локтя. Согнул другую руку — затрещал и лопнул другой рукав. Гена со вздохом заплатил.

Наконец, Бурлакову подошел черный суконный двубортный костюм. Воротник белой рубашки он выпустил поверх пиджачного воротника. Получилось неплохо.

Седых облачился в синий полосатый костюм. Ему сильно досаждали ботинки — он их надел впервые в жизни. Еремей Павлович ворчал, крутился перед зеркалом. Вместо рубашки он надел черный бумажный свитер.

Гена удовлетворенно сказал:

— А вы ребята что надо! Таких не стыдно на Запад пустить. Честное слово!

— Не в одежде счастье, — ворчливо сказал Седых.

— Ну, кто же спорит! — примирительно заметил Гена.

Он купил им вдобавок два стандартных дерматиновых чемодана и велел переложить в них свои пожитки.

Теперь парней можно было отправлять.

Гена давал последние инструкции перед отъездом:

— Главное, четко действовать на пересадках! Здесь уж тебе, Фома Игнатович, и карты в руки, поскольку ты языки знаешь. Я посажу вас в варшавский экспресс. В Варшаве вы сядете на поезд до Вены. И уж от Вены доедете до Женевы. На станциях никуда не ходите — от греха подальше. Они нас любят провоцировать.