Сорча начинает собирать хворост из стопки и укладывать в костер.

— Ну? — говорит она. — Вы двое собираетесь присесть или продолжите пялиться на стены, как дуры? Это пещера. Здесь не на что смотреть.

Эйтинне скользит своими пальцами по стенам, хмурясь.

— Это место ощущается странно. Где это мы?

— Небольшой карман между мирами, — говорит Сорча, формируя аккуратную горку из дров. — Они существуют повсюду в тюрьме Морриган, и это единственные места, куда она не может последовать. Охотница, прекращай стоять здесь с открытым ртом и разожги костер.

Зажигаю огонь небольшой вспышкой силы и вздыхаю от удовольствия, когда он, вспыхивая, приходит к жизни. Присаживаюсь рядом с ней, благодарная за возможность отдохнуть.

— А ты разве не могла сбежать сюда, когда она поймала тебя?

— Они как и дверь, — передергивает плечами. — Двигаются. И они не больше человеческой тюремной клетки. В любом случае, я была бы все также в ловушке.

— Они двигаются? — пристально смотрю на нее. — Ты хочешь сказать мне, что понятия не имела, будет ли это пещера все еще здесь, когда мы прыгнули?

— Уверена, мы бы услышали, если бы Эйтинне шлепнулась на какие-нибудь камни…

— Я должна была понять, что ты что-то затеваешь, когда ты не стала прыгать первой, чтобы спасти свою собственную задницу, — говорит Эйтинне, присаживаясь рядом со мной. Она рукой проходится по своим темным, спутанным волосам. — На следующем утесе, на который мы придем, я столкну тебя с края.

Сорча закатывает глаза и устраивается на земле.

— С вашего позволения, хотелось бы насладиться спокойствием, немного поспать, и не слышать ни одну из вас, идиоток, следующие часов пять.

Вздыхаю и смотрю на Эйтинне.

— Нам вероятно следует тоже поспать. — Кто знает, когда у нас появится такая возможность снова?

Просыпаюсь ночью, обнаруживая Сорчу, сидящую у все еще горящего огня, задумчиво уставившуюся на пламя. Не знаю, как долго я спала, но у Сорчи темные круги под глазами, которые выдают ее утомление. Она не смотрит на меня, когда я встаю и тихо присаживаюсь рядом с ней.

— Тебе нужно подольше поспать, — говорю я. — Выглядишь изможденной.

— Беспокоишься обо мне, Охотница? — Сорча поднимает бровь.

— В целях самосохранения, айе.

Она слегка улыбается.

— Я все задавалась вопросом, когда же ты признаешь, что действуешь только исходя из своей эгоистичности, прямо как я.

— Однако это не так ведь? — спрашиваю ее мягко. — Ты хотела, чтобы Киаран был Королем. Ты могла бы сама заявить права на Трон.

Она передергивает плечом.

— Это не то, для чего я была рождена.

Мы обе смотрим на огонь, и я понимаю, как много вопросов у меня скопилось к ней. Как мало я знаю о ней и о прошлом Киарана. Мне известно только то, что я узнала из воспоминания ее с Лоннрахом, из коротких разговоров ее с Киараном.

— Почему ты любишь его? — не могу ничего поделать, как спросить это. — Если он не любит тебя в ответ?

Думала, что Сорча, вероятно, обидится от такого вопроса. Она же выглядит просто задумчивой, возможно, немного печальной.

— Ты не поймешь.

— А ты попробуй.

Она не отвечает. Возможно, из-за ее усталости. Возможно, из-за воспоминаний, что мы разделили. Возможно, из-за чего-то другого. Это единственное объяснение, которое у меня есть, почему она тихо признается:

— Есть вещи, которые выходят за пределы любви. Кадамах единственный, кто никогда … — она отводит взгляд в сторону.

— Никогда что? — тяжело сглатываю.

Она поднимает взгляд, чтобы встретится с моим.

— Не использовал меня.

— И все же ты принудила его к этой клятве, — держу свой голос легким, но не могу спрятать намек на горечь под этим.

"Ты все еще забираешь у него выбор".

— Он не был не прав, — говорит она, снова уставившись в костер. — Я не лучше моего бывшего хозяина. Я становлюсь всем тем, что ненавижу, я признаю это.

— Что это значит?

— Доброта надолго не сохраняется, Охотница. Если проходит достаточно времени и достаточно людей ранят нас, мы все становимся злыми и бессердечными ублюдками, — она сурово смотрит на меня. — То же стало бы и с тобой, если бы люди жили достаточно долго.

— Эйтинне не такая, — сжимаю губы вместе.

— Ты думаешь, Эйтинне такая особенная, — фыркает Сорча, — потому что она верит, что люди не совсем бесполезны? Ты, может, и видела ее сражение, но я видела ее во время войны. Ты веришь, что она не способна быть жестокой? А я проходила через целые поля, усыпанные ее жертвами.

Вздрагиваю и отвожу взгляд в сторону, прямо на спящую Эйтинне.

— Она защищает тех, кого любит.

— Разве мы все так не поступаем? — тон Сорчи поддразнивающий. — Мы все стараемся сыграть в героя поначалу, Охотница. Так проще оправдывать худшие наши действия потом, — затем, после мгновения размышления: — возможно, мне стоит показать тебе.

Она сильно хватает меня. Ее ладони на моих висках, и прежде, чем я могу остановить, ее разум соединяется с моим.

Глава 34

Я в пещере, освещенной тусклым светом единственной лампы на земле. Первое, что я замечаю, это как огромна пещера, как темна и бесконечна, с густыми и давящими на мою кожу тенями. Второе — зловоние, такое сильное, что меня шатает. Смерть. Разложение. Железный ожог пролитой крови протискивается в мои легкие. Прижимаю ткань рукава от пальто к своему носу, чтобы притупить запах, но это не срабатывает… Это воспоминание. Не реальность.

Чуть видимая фигура сидит рядом с лампой, рядом с ней ведро. Когда я подхожу, то замечаю, какая она маленькая, достаточно маленькая, чтобы быть ребенком. Она напевает, когда встает, длинная прядь черных волос сбегает из-под капюшона со спины ее платья, когда она делает пару шагов и наклоняется…

Я резко дергаюсь назад, когда осознаю, что то, что я думала было темным холмом горной породы прямо за светом лампы, не было частью пещеры совсем. Это огромная куча тел. Сотни. Тысячи тел. Они распространяются дальше, чем может достигнуть свет, ряды за рядами мертвых фейри-солдат, все еще одетых в броню.

Девочка хватает тело за руку и вытягивает из кучи. Она проделывает быструю работу, снимая броню, двигает тело в другую кучу, затем перетаскивает броню к свету. Вынимает мокрую щетку из ведра и соскребает кровь и грязь с металла, ее движения быстры и эффективны. Пальцы такие же грациозные, как у пианиста, длинные и суженные. Она барабанит ими по металлу, пока тихо напевает. Песня знакомая, я слышала ее однажды на берегу озера в Sìth — bhrùth.

Нет, это не может быть она, она слишком маленькая, чтобы быть…

Но это она. Сорча. Кому как ни ей здесь быть? Это ее воспоминание.

Сажусь на корточки рядом с ней, наблюдая за ее пальцами, как они ловко двигаются по броне, пока она скребет, скребет и скребет. Если я думала, что она выглядела больной в ее воспоминании с Лоннрахом, то тот вид не сравнится с этим. Темные круги под глазами выглядят синяками на бледной коже. Ее кожа, выглядывающая из-под изодранного темного шерстяного платья с капюшоном, более бледная, чем обычно, столь же белая и пепельная, как у привидения.

Она хрупка и тонкостенная, как новорожденный жеребенок, и такая же неустойчивая. Она слегка покачивается, когда встает на ноги с броней, бросая тяжелый нагрудник, шлем и блестящие пластины в их собственные кучи в противоположном конце пещеры. Возвращается. Подбирает другое тело. Освобождает от брони. Очищает металл. И снова, и снова. Время от времени она выливает воду и наполняет деревянное ведро в подземном ручье. Снова. И снова. И снова.

Вздрагиваю, когда она напевает во время работы, даже когда ее руки трясутся и голос становится хриплым. Даже когда ее дыхание становится неровным, рванным от бессилия. Она так устала, что ей приходится сидеть на земле, пока соскребает.