— О, Боги, — прерываю, махнув рукой. — Гэвин, прекрати доставать Кэтрин и дай ей съесть чертовы кексы. По сути, возьми еще пять.

Кэтрин утаскивает еще пять и смотрит прямо на Гэвина, когда засовывает один в свой рот.

— Мммм, — произносит она, закрывая глаза. — Эти лишние стоуны будут стоить этого. Я скучала по кексам. И чаю. И песочному печенью.

Я скучаю по Деррику. По его песням. По тому, как он сидел у меня на плече.

Я скучаю по Ки…

Нет. Не думай о нем.

Мне было немногим легче дышать сегодня. Этим утром мне удалось съесть кровянку (домашняя колбаса) и яйца без того, чтобы меня вырвало. Но если подумаю о нем, я снова начну слишком многое чувствовать. Потеряюсь в своих эмоциях.

— Ой, только не снова, — стонет Гэвин и рассказывает мне: — Кэтрин завела себе список вещей, по которым она скучала, и он состоит из около сотни наименований. Она зачитывает его в три утра, и я не спал… — он сжимает губы вместе от внезапно тяжелого взгляда Кэтрин. — Прости, — мямлит он.

Смотрю на нее.

— Все еще снятся плохие сны?

Кэтрин теребит свое платье.

— В то время, как я все еще ценю кексы, город и все остальное, некоторая часть меня… — она сглатывает. — Я звучу неблагодарно.

Дэниэл оборачивает руку вокруг нее.

— Это длилось три года, Кэт. Не извиняйся за то, что не стала чувствовать себя нормально за один чертов месяц.

— Я знаю. Просто… — Кэтрин бросает взгляд на открытую дверь.

Встаю со своего места и закрываю дверь. Мы не хотим, чтобы прислуга подслушивала наши разговоры, не тогда, когда мы обсуждаем то, что кажется сном. Коллективным сном, в котором мир сгорел дотла.

— Я тоже не сплю, — говорю. Даже больше этого. — Иногда все еще выхожу по ночам.

Гэвин хмурится.

— Что ты ожидаешь найти? В городе больше не осталось фейри.

— Спасибо, что напомнил мне. Мне это известно, — отвечаю немного резковато.

— Тогда зачем?

— Я больше не знаю, — лгу.

Позже Гэвин задерживается, когда Кэтрин с Дэниэлом уходят. Стою у окна, наблюдая, как сквозь облака светит солнце поверх зданий на другой стороне площади.

Плечо Гэвина задевает мое, когда он встает рядом.

— Ты ищешь его, да? — спрашивает тихо. — Когда выходишь по ночам.

— Иногда, — признаюсь. — Иногда, когда нахожусь в этом доме, чувствую, что не могу дышать.

Тогда я ощущаю на себе взгляд Гэвина и не могу сказать, от того ли это, что он понимает меня, или он ищет что-то, чего там нет.

— Да, — выдыхает он. — Со мной так же. Подозреваю, что с этими двумя было бы так же, если бы у них не было друг друга.

Он кивает на Кэтрин и Дэниэла, которые стоят на мостовой перед домом. Кэтрин смеется над чем-то, что говорит Дэниэл, и шум доносится даже через стекло. Я отвожу взгляд.

— Как ты… Справляешься с этим?

— Я забываюсь в женщинах, — Гэвин отстранено барабанит пальцем по подоконнику. — Помогает на несколько часов, — когда ничего не говорю, он вздыхает: — Ты не можешь продолжать так жить.

— Как то, чем я занимаюсь, делает это иначе? Мы оба забываемся в чем-то.

— Правда, — он бросает взгляд на меня, — знаешь, мое предложение еще в силе.

— О браке? — с улыбкой мотаю головой. — Хочешь жениться на той, которая влюблена в другого? Это не жизнь.

— А что, если я согласен на это?

Пристально смотрю на Гэвина. Странно видеть его таким, каким он был. Его волосы теперь подстрижены и уложены, как у джентльменов, волосы на лице тщательно сбриты и нет шрамов. Никакого напоминания о жизни, которую он прожил, за исключением наших воспоминаний, этих ужасных вещах, которые мы не можем забыть.

Тянусь к нему и провожу пальцами по его щеке, по гладкой коже.

— Не подписывайся на жизнь со мной, Галловэй. Ты заслуживаешь лучшего, чем я могу тебе предложить. Ты заслуживаешь кого-то, кто полюбит тебя в ответ.

Он кивает один раз, понимая.

— А что на счет тебя?

Моя рука падает.

— Я все еще буду выходить по ночам.

Два дня спустя наступает вечер бала дебютанток.

Вечер, когда Сорча убила мою маму.

— Чего ты так взволнована то? — спрашивает мама, когда помогает мне одеться. Этим должна заниматься моя горничная, но сегодня мама настояла, чтобы помочь мне самой. Прямо как в прошлый раз. На ней надето то же самое платье: шелковая ткань выкрашена в такой светло — розовый цвет, который

практически кажется цветом слоновой кости. Необычный цвет для взрослой женщины Эдинбурга, но он очень подходит её бледной коже и рыжим волосам.

В последний раз, когда я видела это платье, оно было покрыто кровью.

"Алый идёт тебе лучше."

Я вздрагиваю.

— Что, если мы не поедем? — моя рука дрожит, когда я разглаживаю платье. — Будет ли это нормально?

Мама улыбается не, словно я веду себя глупо.

— Ты нервничаешь, да?

— Нет. Мам….

— Вот, — она застегивает последнюю пуговицу и отходит назад, окидывая меня пристальным взглядом. — Ты так прекрасно выглядишь. У меня есть ещё кое-что для тебя, и все станет совершенно идеально.

Мама подходит к шкафу и подбирает шерстяной сверток. Моё сердце грохочет, когда я смотрю на знакомую ткань.

Пожалуйста, нет.

Она раскрывает её, и там, разместившись на шерсти, лежит знакомые стебли синего чертополоха. Сейгфлюер.

Сердце стучит в ушах, а зрение затуманивается. Смотрю на цветок, и воспоминания оживают в голове.

Мама на улице, платье насквозь пропиталось кровью.

Как я прижималась руками к её пустой груди, как будто могла собрать её назад. Как будто могла вернуть ей сердце — в тот момент я была готова отдать ей собственное.

— Правда, чудесный? Это будет единственным цветом на тебе.

"Это будет единственным цветом на тебе." Единственным цветом.

Отхожу от неё, почти врезаясь в прикроватный столик.

— Где ты взяла это?

Мама кажется слегка застигнутой врасплох от силы моих слов.

— Одна женщина дала их мне.

Женщина. Не мужчина. В первый раз Киаран дал их моей маме, чтобы защитить меня. Она вплела их в мои волосы, и их сила позволила мне видеть Сорчу.

— Кто? Как она выглядела? — мне известно об ужасе, проскальзывающим в моём голосе, но не могу затолкать его обратно.

Мама выглядит встревоженной.

— Не могу вспомнить. Почему это так важно?

Сорча сказала, что принимала бы те же решения снова. Она вновь убила бы мою маму. Она выразилась довольно ясно, что не собиралась заслуживать моего прощения. И я больше не Соколиная охотница. У меня нет каких-либо сил сражаться с ней.

Я всего лишь человек.

Теперь вопрос в том: Кем была женщина? Была это Сорча или Эйтинне?

— Айлиэн? Почему это так важно? — спрашивает она снова.

— Это не важно, — быстро говорю я. — Пустяки, — мне приходится лгать ей так много раз. Обо мне. Обо всем. — Обещаю, это пустяк.

На протяжение оставшегося вечера внутри у меня все связано в узел. К тому времени, как мы выезжаем к Залам Собраний, меня трясёт так сильно, что мне приходится обмотать мою сумочку вокруг запястья, или я просто выронила бы её. Моё сердце бьется о грудную клетку; удивительно, что никто этого не слышит.

Когда мы по очереди направляемся к передним дверям, мама смеётся и говорит мне, что это нормально — нервничать. Но я не нервничаю. Я, чёрт побери, в ужасе. Едва умудряюсь кивать, когда другие люди приветствуют меня. Не обращаю внимания на платья вокруг меня, или на отличные мужские костюмы. Пятна цвета, взрыв смеха и скрипки — все это перемешалось с моими испуганными мыслями.

Мои воспоминания мелькают слишком быстро. Песни те же. Платья те же. Чтобы достичь дверей балкона требуется столько же шагов, и та же самая песня играет, когда мы входим.

Когда произносили моё имя, я едва могла услышать его за своим тяжёлым дыханием.

Рука хватает меня за предплечье и нежно, но уверено ведёт меня в центр танцевального зала. Вдыхаю аромат сигаретного дыма и виски.