Ах, эта Мисс Сентябрь, или – для близких друзей – Трейси Кимберли. В ту минуту, когда Макс впервые узрел в «Плейбое» ее лобковые волосы, он уже знал, что она будет принадлежать ему, хотя бы на время. Конечно, некоторой проблемой являлась миссис Лютеция Фербенкс, дама строгих правил, четвертая и последняя жена Макса, с коей он собирался достойно встретить старость, и на счету которой лежали несколько сотен миллионов долларов, принадлежащих ему (по причинам, о которых знали только его бухгалтеры). На благоразумие Лютеции можно было полагаться, но лишь до тех пор, пока сам Макс действует благоразумно. Это означало, что мест, где он мог провести пальцами по этим мягким шелковистым волосам, было не так много, и квартира на Манхэттене в их число явно не входила. Но Трейси Кимберли, намеревавшаяся сделать блестящую карьеру светской журналистки, также жила на Манхэттене, а перемещаться в ее компании на большие расстояния (например, в самолетах), было бы со стороны Макса еще более неразумным.

Оставался дом в Каррпорте, в ванной которого в данный момент пребывающий в неге после соития Макс Фербенкс милостиво простил себе разом все, включая супружескую измену и нарушение условий Главы 11. (Учитывая запрет суда на пользование собственным пляжным коттеджем, Макс запросто мог снять для свидания с роскошной Трейси и ее пушистыми волосами «люкс» в дорогом отеле на Западной 59-й улице с видом на Центральный парк и доставкой шампанского в номер. Но когда уже к десяти годам от роду ты должен был неоднократно погибнуть, не оставив после себя вообще никакой памяти на этой земле, оставшись мелкой пылинкой на обочине дороги Истории, то нет большего удовольствия в этой загробной жизни, чем нарушать любые запреты. Что, в конце концов, с ним за это сделают? Расстреляют?).

Учитывая специфику ситуации, а также потому, что так было более романтично, Макс и Трейси обходились в этот вечер минимальным освещением.

Хотел бы я знать азбуку Брайля,– произнес он на своем безупречном разговорном английском, когда впервые наощупь обнял ее на первом этаже. Наверху, в гостиной, работало тусклое дежурное освещение (как средство отпугивания грабителей), и этого ему вполне хватило. И вот теперь, выходя из ванной, Макс сначала выключил свет и лишь затем направился в спальню, где в полумраке, словно эклер, белело тело Трейси на черной шелковой простыне.

– М-м-м,– пробормотал он.

Трейси подалась навстречу, улыбнулась и, возбужденно дыша, проворковала:

– Приве-е-ет!

Макс стал одним коленом на кровать (на самом деле шелк очень холодный и не столь романтичный, как принято думать) и наклонился вперед, умильно глядя на безупречно круглый пупок Трейси. Но вдруг он замер, поднял голову и прислушался.

– Сладенький мой, я...

– Тс-с-с!

Она моргнула и прошептала:

– Что случилось?

– Звук.

Эклер моментально превратился в сугроб.

– Жена?

– Полагаю, грабитель,– прошептал в ответ Макс и потянулся к прикроватной тумбочке, где держал оружие.

6

– Существует много способов обойти или отключить сигнализацию. По дороге от станции Дортмундер и Гас обсудили их, особо остановившись на наиболее излюбленных и сойдясь во мнении, что все зависит от производителя.

– Давай этим займешься ты,– предложил Дортмундер.– У меня пальцы иногда скользят.

– Мои – нет.

Дом был именно таким, как описал его Гас: большой, солидный и темный – за исключением дежурного освещения на втором этаже, который всегда подсказывает грабителям, что там никого нет. Гас взглянул на парадную дверь и прошелся вдоль фасада, присматриваясь к окнам. Затем он вернулся к входу и быстро вскрыл дверь, лишь на пару секунд замерев, чтобы уделить внимание сигнализации.

Внутри они обнаружили типичную корпоративную обстановку. преобладающие бежевые цвета, много добротной, но безликой мебели – в общем, ничего выдающегося. Было сразу заметно, что здесь уже давно никто постоянно не жил.

На это Дортмундер с Гасом и рассчитывали. Когда большие боссы тратят наличность компании на собственные развлечения, они имеют привычку разбрасывать повсюду деньги. Таким образом, имело смысл хорошенько пошарить вокруг.

Они начали с большой столовой, где располагался стол на шестнадцать персон, а четыре французских двери[9] вели на закрытую веранду с чудесным видом на бухту Карра. В длинном массивном буфете из красного дерева нашлось много достойных внимания вещей.

– Отлично,– заметил Гас, вытаскивая серебряную лопатку для торта. На ее широком плоском лезвии была выгравирована мшим сцена с лошадьми и санями.

Дортмундер заглянул а ящик, который открыл Гас, и обнаружил, что тот забит столовыми приборами из серебра, скорее всего, старинными.

– Пойду поищу наволочки,– решил Дортмундер и, оставив Гаса продолжать изыскания, вернулся в прихожую и начал подниматься по широкой лестнице на второй этаж, когда внезапно зажегся свет.

Яркий свет. Дортмундер замер, поднял голову и увидел плотного пожилого мужчину в белом махровом халате. Телефонная трубка в его левой руке не понравилась Дортмундеру, равно как и пистолет в правой.

– Гм-м-м,– произнес он, стараясь придумать ответ, объясняющий его присутствие на этой лестнице, который не приведет к его немедленному убийству или ранению, а также вызову представителей закона.– Гм-м-м-м-м...

– Замри,– приказал мужчина.

«Замри». Почему в последнее время все говорят именно так? Куда подевалось старое доброе «руки вверх»? Ты просто поднимал руки, демонстрируя тем самым, что согласен с парнем, который наставил на тебя ствол, и не собираешься создавать никаких проблем. А что делать, когда тебе говорят «замри»? Застыть с поднятой ногой и идиотской гримасой на лице? «Замри» – это для актеров из телесериалов; к реальной жизни это отношения не имеет.

Поэтому Дортмундер проигнорировал команду. Большую часть его внимания привлекал пистолет, а оставшуюся – трубка, на которой мужчина одной рукой набирал какой-то номер. (Краем сознания он также отметил едва слышный свистящий звук, донесшийся из столовой: это открылась и закрылась французская дверь. Гас Брок, к счастью, благополучно свалил). И вместо того, чтобы замереть, Дортмундер положил руку на перила, опершись на них, и принялся лихорадочно соображать.

Итак. Когда делать нечего, надо что-то делать.

– Мистер,– окликнул Дортмундер, наперед понимая, что это бесполезно,– знаете, я готов прямо сейчас уйти. Давайте забудем про все. Ничего не повреждено, ничего не взято.

– Если ты двинешься,– ответил мужчина,– я прострелю тебе коленную чашечку. Останешься хромым на всю жизнь. Я неплохо стреляю.

– Не сомневаюсь,– вздохнул Дортмундер.

7

Муниципальная полиция города Каррпорта находилась на четвертом месте по величине зарплат в штате Нью-Йорк. Парни и девушки в синей форме наслаждались своим положением и работой и не видели причин требовать увеличения окладов. Преступность в Каррпорте была низкой, употребление наркотиков – умеренным и ограниченным, в основном, домами зажиточных горожан, а риск быть покалеченным или убитым на службе был гораздо меньше, чем во многих пригородах Нью-Йорка. И пусть местные цены на аренду недвижимости были высоки даже по меркам хорошо получающих полицейских, а дерьмовые продукты в супермаркетах продавались по ценам изысканных деликатесов, ну и что с того? В их трудовых контрактах были прописаны компенсации на случай инфляции, и в любом случае они не страдали от этого. В общем, «Служить с улыбкой» было бы гораздо более подходящим девизом для Муниципального полицейского управления Каррпорта (МПУК), нежели «Защищать и соблюдать закон», придуманный каким-то давно позабытым олдерменом[10] и красующийся под гербом на каждой местной полицейской машине.

Оборудование у МПУК тоже было вполне достойным и современным, хотя, конечно, не настолько, как у полиции Лос-Анджелеса или Майами. Отцы города предпочитали вкладывать деньги в сотрудников, а не в хитрые игрушки, которые вряд ли когда пригодятся. (Кроме того, если бы вдруг возникла потребность в каком-нибудь особо крутом полицейском оборудовании, всегда можно было обратиться к коллегам из графства Саффолк, которые были столь хорошо обеспечены всем необходимым, что при желании в свободное от работы время могли бы самостоятельно вторгнуться в Сирию).