Долго морочили себе головы, рассуждали, думали и передумывали и никак не могли подсчитать — куда делись эти несчастные минуты.

«Бейлис, а Бейлис, где вы были, куда уходили из конторы между часом и двумя часами дня?»

Этот вопрос председатель Болдырев задавал Бейлису и всему суду, но ни Бейлис, ни другие участники суда не могли ответить на него.

«Объясните, Бейлис», — словно тяжелое облако висело в зале суда и давило на присутствующих.

Вам надо было видеть, Исаак Маркович, — продолжал Григорович-Барский, — как на галерке вокруг Владимира Короленко собрались представители прессы и не сводили взоров с человека с черной бородой. А тот растерянно глядел в одну точку, словно прося: «Помогите мне… Чего хотят от меня? Не помню, как я могу поминутно все помнить? Может быть, я именно тогда…»

Мендель Бейлис смотрел на своих защитников, прося что-то подсказать ему. «Господи боже мой, — шептали его бледные губы, — чего от меня хотят, если я все же не помню!»

И в этой накаленной атмосфере послышался пискливый голосок самого молодого обвинителя — Дурасевича:

«Ясно, что в эти тринадцать минут Мендель Бейлис…»

Под взглядом председателя Дурасевич осекся и не посмел закончить свою страшную мысль.

Все же? Что значит, что человек не может вспомнить? Не столетия, не десятилетия прошли с тех пор — всего два с половиной года.

В растерянности зала Киевского окружного суда встал стройный, красивый Николай Платонович Карабчевский — некоронованный король русских адвокатов.

«Ваше превосходительство, господин председатель, — раздался его сильный бархатный голос, — есть у вас карманные часы?»

Лохматые седоватые брови Болдырева от такого неожиданного вопроса взлетели вверх.

«Есть, господин защитник, а что?» — председатель достал из жилетного кармана часы.

«Я попрошу вас положить часы на стол и накрыть их бумагой».

Председатель выполнил просьбу Карабчевского — положил часы на стол. В зале слышали, как шуршала бумага в руках председателя, и видели, как он накрыл часы бумагой.

Повторяю вам, Исаак Маркович, — снова пояснил Григорович-Барский, — что такую смелость может разрешить себе только Карабчевский. И Болдырев послушался его.

«Благодарю вас, господин председатель, — сказал адвокат. — Теперь я побеспокою вас вопросом: как долго находятся у вас эти часы?»

«Как долго? Это свадебный подарок родителей моей супруги».

«Приблизительно сколько лет тому назад?»

Болдырев растерянно посмотрел вокруг, затем поднял глаза к потолку, словно вспоминал или высчитывал.

«Сейчас скажу вам точно, господин адвокат… Тридцать восемь лет».

«Благодарю, господин председатель».

Всем корпусом Карабчевский повернулся к присяжным заседателям, которые тоже сидели как на горячих углях, не сводя глаз с адвоката и с председателя.

«Прошу вас, господа присяжные заседатели, запомнить, — сказал Карабчевский, — что сказал господин председатель: часы у него уже тридцать восемь лет. Теперь будьте добры, — обратился он снова к председателю Болдыреву, — скажите нам, сколько раз в сутки вы пользуетесь вашими часами?»

«Сколько раз? Ну, не меньше десяти — пятнадцати раз в день».

«Благодарю, господин председатель».

Болдырев облегченно вздохнул, он не ожидал больше вопросов от адвоката.

А Карабчевский снова спросил:

«Простите, господин председатель, на ваших карманных часах есть секундная стрелка?»

«Секундная стрелка? — переспросил председатель и заморгал глазами. — Секундная стрелка… сейчас… сейчас».

«Мы ждем, господин председатель, мы никуда не торопимся».

«Нет! — выпалил Болдырев. — Нет у моих часов секундной стрелки!»

«Нет, вы говорите. Итак, у ваших часов нет секундной стрелки. Будьте любезны, ваше высокопревосходительство, передайте мне ваши часы».

Снова прошелестела бумага, председатель взял часы и передал адвокату.

Карабчевский в свою очередь взял часы в руки, взглянул на них, и лицо его прояснилось. Он поднял правую руку с часами и обратился ко всему составу суда торжественным голосом, причем ни один мускул не дрогнул на его лице:

«Господа судьи! Прошу вас быть свидетелями, что у часов господина председателя как раз имеется секундная стрелка».

По залу прокатилась волна хихиканья.

Председательствующий звонко призывал к спокойствию и вниманию.

«Уважаемые господа, уважаемый председатель суда, — снова раздался мощный голос адвоката. — Тридцать восемь лет находятся у вас карманные часы, десятки раз ежедневно вы смотрите на них — и все же не смогли запомнить точно, есть ли на циферблате секундная стрелка. А вы хотите от этого человека, от Бейлиса, который томится в тюрьме два с половиной года, чтобы он помнил и сказал бы вам точно, куда у него делись тринадцать минут того несчастного дня, когда судьба его…»

Последних слов адвоката уже не было слышно. Зал потонул в аплодисментах, шквал рукоплесканий пронесся по залу.

На галерке Владимир Короленко в окружении многих журналистов и репортеров с удовлетворением показывал рукой на председателя Болдырева, стоявшего со звонком в руках. Смущенным выглядел председатель, захлебнувшийся звонок выпал из его дрожащей руки.

Я убежден, Исаак Маркович, — закончил Григорович-Барский, — что в стенографическом отчете о процессе этот эпизод не будет фигурировать. Запомните эти мои слова!

От удовольствия он громко смеялся, заражая своим смехом и малинского адвоката.

Оторваны от всего и всех

Как-то под вечер за несколько дней до начала процесса в кабинет председателя Киевского окружного суда Болдырева зашел Чаплинский и рассказал, что по распоряжению полицейского департамента выделены два жандармских унтер-офицера специально для обслуживания присяжных заседателей.

— Так не забудьте, Федор Алексеевич, распорядиться, чтобы приготовили для них форму судебных курьеров, — добавил Чаплинский.

Согласно кивая и улыбаясь в бороду, Болдырев спросил:

— А усы у них как у жандармов?

— Этого я не знаю, — улыбнулся Чаплинский.

— Придется их сбрить.

— Почему?

— Сбрить, сбрить, Георгий Гаврилович.

— Понял, Федор Алексеевич, я это обеспечу…

Именно тогда Чаплинский конфиденциально сообщил председателю суда, что для наблюдения за присяжными заседателями выделено также с десяток филеров.

— Такой штат мое ведомство не сможет содержать, бюджет наш лопнет, — возмутился Болдырев.

— Помилуйте, Федор Алексеевич, для этого есть полицейский департамент с собственным бюджетом, — успокоил его прокурор.

Председатель суда согласился.

Во время перерыва между утренним и дневным заседаниями один из судебных курьеров, светловолосый ловкий парень с живыми глазами, бегал в буфет за всякими яствами для заседателей. На широком подносе принес он еду и, насвистывая какой-то мотивчик, сказал:

— Вот тебе, Тертичный, заказанная тобою фасоль, а тебе, Перепелица, твое любимое блюдо — горох с салом. Ешьте, братишки, и не завидуйте друг другу.

Пристав отозвал курьера в сторону и сделал ему замечание:

— Послушай, комик, почему тыкаешь им?

— А что? — вытаращил он веселые глаза.

— Они ведь уже в летах, в два раза старше тебя.

— Черт их не возьмет, — ответил веселый блондин и снова побежал в буфет.

Тихо открылась дверь, и в комнате присяжных заседателей появился Голубев.

— Вам кого? — К нему немедленно подошел человек с низким лбом и глубоко запавшими глазками, одетый в судебную форму не по размеру.

Голубев отозвал субъекта в сторону, показал свой значок на лацкане и стал что-то шептать ему на ухо. Человек с низким лбом кивнул Голубеву: он может делать все, что понадобится.

Отвернувшись от филера, Голубев направился прямо к Мельникову — старшине присяжных заседателей.

— Михаил Дмитриевич, — сказал он и, вытянув из кармана свежий номер газеты «Двуглавый орел», сунул ее в руку Мельникову, — вот это прочтите всем вашим…