— Интереснейшую историю вы нам рассказали, Владимир Галактионович!

— Эта история, дорогие мои господа, опубликована в одном из приложений к петербургской газете. Вот какой птицей является эксперт Пранайтис.

На мгновение Короленко опустил веки: у него потемнело в глазах, закружилась голова. Это сразу заметил Грузенберг и кивнул врачу.

Соболев быстро и осторожно взял руку писателя, пощупал пульс. Но Короленко тотчас высвободил свою руку и пошел вперед, словно с ним ничего не случилось. Адвокат догнал его:

— Так мы идем, значит, отдыхать, Владимир Галактионович? — улыбаясь сказал он.

— Благодарю, дорогой мой адвокат. Я чувствую себя довольно прилично, не беспокойтесь.

Грузенберг не захотел больше докучать писателю, распрощался с ним и ушел.

Тот октябрьский день вопреки календарю выдался не осенним, а, как часто случается в это время в этом краю, необыкновенно теплым и ярким. Легкий ветерок, блуждавший по улицам, принес аромат убранных полей и фруктовых садов. Люди, одетые еще по-летнему: мужчины — в светлых костюмах, дамы — в пестрых платьях, занятые своими заботами и радостями, спешили по своим делам.

На Фундуклеевской улице, напротив оперного театра, около редакции газеты «Киевская мысль» часто останавливались прохожие в ожидании специального сообщения о процессе. Распространился слух, будто с приездом писателя Короленко процесс повернет в другую сторону, в пользу Бейлиса. Поговаривали, что знаменитый писатель привез новые материалы, которые должны раскрыть комбинации «союзников» и официальных организаторов процесса. Ожидали, что поворот в ходе процесса должен произойти не только благодаря вмешательству Короленко, но под давлением определенной части передовой русской интеллигенции.

Прохожий — солидный мужчина — внес ясность во все эти «говорят». Имелось в виду известное сообщение, опубликованное еще в 1911 году во всех либеральных русских газетах. Естественно, что этот документ был известен больше в кругах интеллигенции, а широкие массы, простонародье, мало что о нем знали. Что-то слыхали, конечно, но смысл чаще всего искажался. Поэтому возник слух, будто Короленко привез новые материалы, которые должны помочь освободить Бейлиса, а на скамью подсудимых посадить действительных виновников, настоящих преступников.

Неожиданно возле редакции «Киевской мысли» появился Короленко, и через несколько мгновений его уже окружили и буквально засыпали вопросами. Но что мог он ответить жаждущему народу?

— Правда ли, что Веру Чеберяк вчера арестовали?

— Сознался ли Петр Сингаевский, брат Чеберячки, что он соучастник убийства Ющинского?

— Прокурор Виппер от стыда ночью убежал за границу — это правда? Говорят, в Германию сбежал…

Окруженный толпой, Короленко стоял в большом кругу, добродушно разглядывая публику, и улыбался: почему думают, что он может ответить на все эти вопросы?

— Кто же, если не вы, Короленко? — сказал рослый гимназист, у которого только-только начала пробиваться полоска золотистых усиков на верхней губе.

Писатель сразу обернулся к гимназисту, взял его за руку.

— Вы — еврей? — спросил он.

— Нет, Владимир Галактионович, я русский, — молодые, гордые и немного озорные глаза озарились ярким светом.

— Где вы учитесь?

— Во Второй гимназии. В последнем классе.

Со стороны раздался пискливый мальчишеский голосок:

— Он дрался с Голубевым…

Стали оглядываться, кому принадлежит этот голосок, а в это время гимназист ушел.

— Я ничего не знаю… — сказал Короленко окружившей его публике. — Читайте газеты… — добавил он, намереваясь выйти из круга.

— Расскажите что-нибудь, расскажите, — просили люди.

Но тут появился городовой и настойчивым нудным «проходите, господа» разогнал всю публику.

Несколько минут люди еще шли за писателем, но вскоре рассыпались по разным улицам, а Короленко в своей темно-зеленой пелерине тихо шагал дальше.

В этот погожий день писателю захотелось спуститься к Днепру. И поскольку оставалось еще много времени до начала послеобеденного заседания, он подозвал извозчика и велел ехать к реке. Там, сидя на берегу, — мечтал Короленко — он сможет продумать первый фельетон, который намеревался написать о процессе. Но ему не сиделось на одном месте, и он стал взбираться на Владимирскую горку. Когда он уже добрался почти до памятника святому Владимиру и стал разглядывать серебряную гладь Днепра, из его головы улетучились все мысли о задуманном очерке. Он дал своему воображению возможность плыть по водам Днепра, следя за каждой рыбацкой лодочкой, качавшейся на волнах.

Стоит Короленко на берегу, глядит вдаль и забывает, для чего, собственно, он прибыл в этот старый город. Ему вспоминается одна далекая сибирская речушка, во много раз меньше этой мощной реки. Многое связано у писателя с этими воспоминаниями.

Глядя теперь на широкий, полноводный Днепр, Короленко не чувствует себя одиноким и затерянным в необозримых просторах. Ему казалось, что за его спиной стоят люди с крепкими руками, люди, несущие в своих сердцах помощь, будящие надежду и гордость за человеческое достоинство и красоту.

На судебное заседание Короленко вернулся бодрым и радостным. Его сопровождало доброе лицо рослого гимназиста с гордыми, смелыми глазами.

Тринадцать минут

В те дни, когда процесс был в самом разгаре, из местечка Малин в Киев прибыл адвокат Исаак Рудницкий, который был дружен и тесно связан с одним из защитников Бейлиса — с присяжным поверенным Григоровичем-Барским. Дмитрий Николаевич очень обрадовался своему старому другу, адвокату из Малина. Рудницкий часто прибегал к помощи и советам киевского юриста по разным делам, связанным с Киевской судебной палатой. Просьбы и поручения Рудницкого Григорович-Барский всегда выполнял аккуратно и квалифицированно. И теперь он очень тепло встретил гостя.

— Как проходит процесс? — спросил Рудницкий. — Расскажите что-нибудь интересное.

— Вчерашний эпизод останется в истории судебной практики как образец совершенства человеческого разума, — с удовольствием рассказывал Григорович-Барский. — На такое способен один Карабчевский, и только ему одному, королю адвокатов всей России, могут быть позволены такие ходы…

— Неужели? Почему ему одному? — удивлялся Рудницкий.

— Почему ему одному, хотите знать? Потому, что он Карабчевский. Ведь он пользуется исключительным авторитетом в высших петербургских кругах. Так слушайте: вчера на процессе произошел, собственно говоря, необычайный спектакль, — начал свой рассказ Григорович-Барский, — спектакль, который пришлось играть действительным судебным работникам, адвокатам, прокурорам. Уважаемая публика, находившаяся в зале, в основном состояла из чиновников, полицейских агентов, купцов, журналистов и небольшой части городских мещан. Все были поражены. Так аплодировали — просто оглушили зал, несмотря на то, что в суде строго запрещено аплодировать.

…Прокурор Виппер и гражданские истцы Шмаков и Замысловский допрашивали Бейлиса, хотели разузнать, как у обвиняемого распределялось время в тот знаменитый день — двенадцатого марта, когда убили Андрея Ющинского.

Малинский адвокат сразу был захвачен этой историей, не отрывал глаз от Григоровича-Барского, который продолжал рассказ:

— Ну, скажем, Бейлис встал утром, умылся, помолился, позавтракал, пошел к себе в конторку, выписывал ордера. Потом приехали крестьяне на подводах, и он выдал им выписанный кирпич; позже Бейлиса вызвал к себе управляющий; еще позже пришло время обеда, и так далее, и так далее — до следующего утра. Время за сутки было расписано буквально по минутам и даже по секундам — где, когда Бейлис стоял, сидел, писал, ходил или… Один из судей составил даже точную диаграмму, но… выпадали только тринадцать минут. Суду не было ясно, где был Бейлис эти тринадцать минут, на что он потратил эти тринадцать минут, если не на еду, питье, писанину, на выдачу кирпича или на разговоры с крестьянами, завозящими древесину или вывозящими кирпич. Что делал человек с черной бородой эти тринадцать минут, где он пропадал это время?