— Сегодня как раз шел разговор о вас у губернатора. Вы что, хотите проститься с университетом? — Чаплинский повернулся к Туфанову: — Думаете переехать в Казань?..

Ученые молчали, каждый думал, насколько тесно сосуществуют честь и бесчестие в деле, которому они посвятили жизнь. Увидев надменное лицо прокурора, они поняли, зачем их сюда вызвали.

Они слушали высокопарно звучавшие слова о преданности идеалам науки, призванной служить престолу, и им казалось, будто с портрета над столом прокурора на них смотрит выжидающе самодержец.

Профессор Оболонский и прозектор Туфанов раскланялись. Вышли на шумную, солнечно-радостную улицу.

Остановились у памятника Богдану Хмельницкому. Нарушил молчание Туфанов, обратившись к своему старшему коллеге:

— Николай Алексеевич, если меня не обманывает чутье, нас собирались лишить чести…

Оболонский зашагал дальше, ничего не ответив.

А прокурор Чаплинский тем временем составлял в судебной палате доклад министру юстиции в Санкт-Петербург о результатах сегодняшних встреч. Обстоятельно сообщив об отрицательном ответе экспертов на вопрос о ритуальном характере убийства Ющинского, Чаплинский дописал решительно: «Тем не менее эксперты заявили, что в дальнейшем развитии следствия они, быть может, и в состоянии будут дать заключение о ритуальных мотивах этого убийства».

Заседание Государственной думы

Солнечным апрельским днем Исай Ходошев с чемоданом в руке поспешно направился в редакцию газеты «Киевская мысль», откуда и позвонил по телефону на вокзал, справляясь о ближайшем поезде в Петербург. Узнав, что до отправления поезда остался всего один час, он попросил оставить ему билет. Распрощавшись с сотрудниками, Ходошев вышел на улицу, вскочил в трамвай — и вот он уже в купе второго класса, поезд мчит его в Петербург.

Ходошеву довелось однажды побывать в столице Российской империи, двое суток провел он в этом прекрасном городе. Тогда его вызвали из Петербургского телеграфного агентства для переговоров о сотрудничестве. Теперь же он едет с удостоверением газеты «Киевская мысль», которое дает ему право на посещение заседаний Государственной думы. В редакцию киевской газеты поступили вполне достоверные сведения о том, что на одном из ближайших заседаний Государственной думы будет обсуждаться вопрос об убийстве Андрея Ющинского, а так как в киевских журналистских кругах распространились разные слухи о мерах, предпринимаемых правыми элементами Думы, редакция газеты «Киевская мысль» решила послать своего сотрудника в Петербург, чтобы получить информацию непосредственно с места событий.

Ходошев прибыл в столицу солнечным утром двадцать восьмого апреля и остановился в гостинице. Попытка связаться с телеграфным агентством по телефону ни к чему не привела, и он без промедления выехал в Думу.

Дежурный у входа отказался выдать сотруднику провинциальной газеты пропуск. Это, мол, не в его компетенции, объяснил он и посоветовал господину корреспонденту заехать после обеда. В этом случае он застанет старшего офицера, который и поможет разрешить данный вопрос.

Исаю Ходошеву пришлось довольно долго слоняться по улицам огромного города. Вокруг стояла невообразимая суета, люди торопились куда-то, скрежетал трамвай, осыпая искрами рельсы. Сравнивать тихий, спокойный Киев, с его сдержанностью и умиротворенностью, и оживленный, шумный Петербург не приходилось. Ходошеву казалось, что и пешеходы здесь не совсем обычны, будто бы даже носят какую-то особую кованую обувь — такими звонкими, гулкими были их шаги. А в его задумчивом и мечтательном Киеве люди никуда не спешат, ступают тихо, как по мягкому ковру, даже трамваи скользят по рельсам неслышно.

Какая-то невидимая сила толкала Исая в спину, подгоняя его и заставляя перебегать от одной витрины к другой.

В огромной витрине универсального магазина за большим толстым стеклом стоял мужской манекен, одетый в изысканный дорогой костюм. Художник, очевидно, употребил много знания и терпения, чтобы заставить манекен подмигивать прохожим и вещать монотонным глухим голосом: «Не забыл ли ты, прохожий, приобрести то, что тебе необходимо?»

Даже такой видавший виды газетчик, как Ходошев, был ошарашен. Он никак не мог оторваться от замысловатого зрелища. Задумавшись на мгновение, не надо ли и ему что-нибудь купить в этом сверкающем магазине, через порог которого он даже робел переступить, собравшись было войти, Ходошев спохватился, что необходимо спешить в Думу, иначе он может пропустить самое важное, ради чего прибыл в этот город чудес.

Повернув обратно, Исай вскочил в первый же подошедший трамвай и вскоре очутился возле Таврического дворца, где заседала Государственная дума.

Дежурный просмотрел письмо, поданное Ходошевым, вызвал по телефону офицера, который, взяв письмо, тут же вышел; вскоре офицер вернулся, впустил корреспондента и разъяснил ему, где находится ложа для представителей прессы.

Довольный таким приемом, Ходошев быстро поднялся по лестнице и очутился в ложе, где находились представители различных петербургских и московских газет.

Поклонившись ближайшему соседу, возле которого было свободное место, Ходошев представился. Тот привстал и тихо ответил:

— Кузнецов, корреспондент Петербургского телеграфного агентства.

У киевлянина разбежались глаза. Из своей ложи он всматривался в величественный зал, заполненный множеством кресел. Кресла располагались полукругом, многие из них были уже заняты. Перед каждым креслом — пюпитр с бумагами. Люди в визитках, фраках и смокингах сидели в креслах, опершись на подлокотники. Сверху видны были лысины и гладко зачесанные головы депутатов. И все это выглядело так, словно не лишенный каприза художник захотел оттенить именно пестроту и многоцветность.

На трибуне — один только грузный мужчина, председатель думы — Родзянко, а у кафедры — оратор в визитке, обмякшей в плечах. Голос его скучен, он вызывает у слушателей дремоту.

Ходошев настолько увлекся представшим перед его глазами зрелищем, что не мог сосредоточить своего внимания на отдельных депутатах. Громадная люстра, свисавшая с потолка, две поменьше — по бокам — ослепительно сияли многочисленными электрическими лампочками.

В полукруге кресел — депутаты различных партий: правые черносотенные от «Союза русского народа», октябристы, организовавшиеся после 17 октября 1905 года. Несколько обособленно от них — кадеты, далее — националисты, прогрессисты; затем трудовики, так называемые буржуазные демократы; совсем отдельно — рабочие демократы, среди них и социал-демократы. Большинство депутатов составляли помещики, фабриканты, заводчики; кое-где в ряду многочисленных гладко причесанных черных голов выделялись пепельные или серебристые пряди волос — головы священников, скрывающих холеные тучные тела под складками ряс.

— Вон там, в дальних рядах самого центра полукруга, — говорил Кузнецов, — сидят кадеты, так называемые конституционные демократы, либералы во главе с известным историком профессором Милюковым.

— Это и есть Милюков? — удивленно спросил корреспондент, направляя свой бинокль на зал. — Интересно бы познакомиться с ним… — Тот как раз нагнулся к соседу, и Ходошев увидел лихо подкрученные кверху усы Милюкова.

— Вон тот, с приподнятыми плечами, — Родичев, — продолжал Кузнецов, — своеобразный, горячий оратор.

— А где сидят Ниселович и Фридман — представители российского еврейства? — обратился Ходошев к своему коллеге по перу.

— Что-то не видно их, но не унывайте… — Кузнецов взял из рук Ходошева бинокль, обвел взглядом ряды депутатов. — Когда начнутся дебаты, они дадут знать о себе. А, вот и они, сидят рядышком…

— Где, где?

— Чуть дальше, за кадетами. Они что-то беспокоятся! Вот, посмотрите в бинокль: в темном костюме — Ниселович, или, как его величают в русско-еврейских кругах, Леопольд Николаевич. А другой — с гладкой головой — Нафталь Маркович Фридман.

— Вижу, теперь я вижу. Кое-что я о них знаю, но продолжайте.