— Ну вот все и выяснилось, вы перепутали.

— Это исключено. Там покоится семья моего отца. А мать, я уверен, похоронена здесь.

— Вы присутствовали на похоронах?

— Нет, в то время я болел. Но я приходил на могилу немного позже.

— Ну, что вы хотите, чтобы я вам сказал? Вы же сами видите книги. Вы пойдете в склеп?.. Справа будет Шмен Серре… Не забудьте перчатки, мсье.

Реми шел по аллее, среди могил. Тут и там он видел людей, застывших у надгробий. Счастливцы! Они хотя бы знали, где их умершие. А он… Между тем он был уверен, что приходил на Пер-Лашез. И с какой стати его мать похоронили бы в другом месте? Но вот регистрационные книги… Они-то были на месте, они беспристрастны. С ними схитрить невозможно. Справа начинался Шмен Серре. Реми сосчитал склепы. Пятый, сказал сторож. Это был простой камень с уже стершейся надписью: «Захоронение Окто». Слезы застлали глаза Реми. Да кто же там на самом деле, под этим камнем? Как узнать? Выходит, сплошное вранье! И почему это именно сегодня так празднично светит солнце! В пасмурный день Реми, возможно, и узнал бы могилу, заметил бы какую-нибудь давно виденную и забытую деталь. Но этот облезлый камень, на котором играла тень от кипариса, ничего ему не напоминал. И соседние могилы носили имена, которые не вызывали в нем никаких воспоминаний: Грелло… Альдебер… Жуссом… Реми огляделся. Куда же он мог бросить свой давний, детский букетик? На чью могилу? На каком кладбище? Слезы высохли на его щеках. Он не в силах был сделать и шагу. Да что толку хотеть того или другого, если судьба постоянно наносит ему удары! Лишь на мгновение, благодаря целителю, он было подумал… а затем ноги привели его сюда, к этой несуществующей могиле. Другой бы, конечно, нашел могилу своей матери. А он… Он обречен на невероятные происшествия, на странную жизнь, на страшные испытания. Какой смысл защищаться!

Кто-то прошел по аллее. Реми повернул назад. Никто конечно же ничего ему не расскажет. Раймонда?.. Но она в доме только пять лет. Клементина?.. Всегда сварливая, всегда недоверчивая, впечатлительная сверх всякой меры, ей мнились в самых безобидных словах упреки или насмешки. Дядя?.. Ах, вот дядя-то посмеется! Мамуля больше ничего не значила в доме. Она давно забыта. Реми подумал об отце, который так и не снял траура. Что ему сказать? Что спросить? Любил ли он Мамулю? Вопрос показался Реми чудовищным. И тем не менее… Этот холодный, педантичный, неразговорчивый человек, был ли он способен кого-либо любить? Он не часто говорил об умершей. А когда говорил, то называл ее «твоя покойная мать», но никогда — Женевьева. Правда, в его голосе звучала какая-то особая интонация, печальная дрожь. Реми остановился. Была ли то действительно печаль? Простое предположение. Во всяком случае, не безразличие. Скорее сожаление, как будто Мамуля умерла прежде, чем была улажена какая-то серьезная ссора… Адриен слишком вышколен. Никакой надежды, что он разболтает секреты хозяев. Все просто. Реми одинок. Снова сирота. «Это моя судьба, — сказал он себе с горечью. — Вот это для меня. Это по мне. Это я могу». Он почувствовал, как его переполняет безотчетная ненависть ко всему живому, счастливому, здоровому. Опустив глаза, он увидел свой букет, который так и не возложил. Швырнул его на ступеньки некого подобия претенциозного храма, под табличку с надписью из золоченых букв:

Реми захотелось, чтобы его букет стал бомбой, и все кладбище взлетело на воздух с его крестами, гробами, костями, ритуалами, со всей своей тишиной и спокойствием. Он пошел прочь, положив руку на грудь, так как ему тяжело было дышать. Сторож на выходе отдал ему честь, приставив два пальца к фуражке. Может, слегка иронично, но весь мир смотрел на Реми с иронией. Он узнал спускающуюся под гору улицу, по которой недавно ехал на такси. Улица Рокетт, гласила табличка. Эта улица в голубой дымке вела в людскую толчею, к шуму, движению, жизни, и Реми еще раз остановился. Двое служащих похоронного бюро беседовали в глубине маленького кафе. Он зашел, облокотился о стойку.

— Рюмку коньяку!

Никто не удивился, и он почувствовал смутное облегчение. Те двое, потягивая белое вино, говорили о предстоящей забастовке. Коньяк был терпким, жег горло, и Реми вспомнил историю калифа, который ночью инкогнито выходил из своего дворца и развлекался тем, что посещал дно общества. А он, он будет убегать ночью, чтобы посещать кладбища! Гнев вновь захлестнул его. Он бросил банкнот, оставил наполовину недопитую рюмку и выскочил на улицу, а в голове у него вертелся все тот же вопрос: «Где я был, когда умерла Мамуля?» Но ответ не приходил. Он болел. Ему сказали, что Мамуля в отъезде, затем сказали, что Мамуля не вернется, что она умерла, что это совсем не больно — умирать… Это такой долгий, долгий сон. Все должны умирать, даже дети, когда вырастут большими, когда станут старыми, старыми, как бабушка. Бабушка тоже умерла за несколько дней до Мамули. Они были вместе на небесах и заботились оттуда о своем маленьком Реми. Но Клементина плакала, успокаивая Реми. Она пугала его, и ночь за ночью — как это забыть?! — он вскрикивал спросонья, услышав, как ему казалось, в комнате шаги своей матери. Позже Клементина объяснила ему, что Мамуля умерла от острого приступа аппендицита. Тем не менее Мильсандье был прав. Он стал калекой вовсе не из-за Мамули. Но тогда из-за чего?.. Наследственный порок? У них в семье все были крепко скроены. А со стороны Мамули? Вот об этом ему известно куда меньше… Он ничего не знал о родственниках с материнской стороны… Да и о Мамуле ничего не знал… Ничего!..

Реми шел по узкому тротуару, заставленному лотками с разным товаром. Нет, ему решительно не нравился людный квартал, где из каждого закоулка несло нищетой. Почему?.. Почему он заболел? Если не от тоски, то от чего же тогда?.. А ведь отец все время говорил ему: «Ты рассуждаешь как ребенок, Реми!» Ну вот, теперь он рассуждал как мужчина. Не может паралич разбить ни с того ни с сего, без всяких причин. Очень удобно называть его симулянтом. Было что-то еще. Но что?.. Он пнул ногой обнюхивающую его шавку. По всей вероятности, Мамулю похоронили не на Пер-Лашез, а в другом месте. Почему, раз Окто имели на Пер-Лашез фамильный склеп? Может, перед смертью Мамуля пожелала покоиться в могиле там, где когда-нибудь ее муж упокоиться рядом с ней? Все бывает…

— Пшел вон!

Фокстерьер, рыча, отбежал, но Реми почти сразу же почувствовал его своей спиной. Он попытался унять гнев. Смешно заводиться из-за такой ерунды. Болезнь сделала его раздражительным, это правда, но разве его не убеждали, что он уже здоров?.. Значит, Мамулю похоронили в другом месте, но, чтобы не вдаваться в ненужные и мучительные детали, при Реми продолжали говорить о Пер-Лашез. Вот оно, правдоподобное объяснение. Реми сжал кулаки, ему хотелось схватить палку, что попадется под руку и покончить с проклятой собакой. Он резко обернулся, гневно сверкнув глазами. Фокстерьер отпрыгнул в сторону, на шоссе. Вернуться на тротуар он не успел. Реми услышал скрежет тормозов. Машина дважды мягко приподнялась и; удаляясь, вновь набрала скорость.

— Так ему и надо, — произнес чей-то голос.

Уже начал стекаться народ, образовался круг склонившихся голов. Реми оперся о дверь какой-то лавки. Он тоже хотел посмотреть, но ему сжало горло, словно слишком туго затянутым галстуком. Вдруг задрожали ноги, как в тот день, когда он впервые встал с постели. От короткого головокружения в голове стало пусто. Ясной осталась лишь одна мысль: «Домой! Вернуться в свой тихий дом, за крепко запертые ворота…» Он сделал несколько шагов — ноги стали ватными.