— Пиль! — восторженно закричала Марья Андреевна, и Кинг поднял последнего дупеля.

— Даун! — рявкнул Гена, и эхо трижды повторило команду, а Марья Андреевна звонким хлопком отфиксировала «выстрел».

Кинг лег — исчез в траве.

— Ну-с, где теперь ваши страхи? — смеясь, довольная за него, сказала Волховитина.

Гена побежал к Кингу изо всех сил — и в приливе чувств обнял его мокрую шею. Сквозь шерсть виднелась тонкая белая кожа — странно, что ее не порвали зубья парфорса, когда Кинг кувыркнулся через голову. Черная кожица носа побелела от интенсивной работы, и Гена, как положено, обмыл ее водой. Собака сработала отлично! — хозяин не сразу понял это и едва не помешал ей. «Хорошо, молодец, Кинг хороший», — ласково приговаривал Гена, скармливая и сыр, и сухари — все, что у него было с собой. Кинг смущался такой несвойственной хозяину чувствительности, отворачивался, польщенный, и говорил всем своим видом: да ну, да ничего особенного…

Еще неделю назад они поссорились с Кингом. Готовясь к отъезду в Белоомут, Стрельцов два-три раза в неделю на рассвете выезжал электричкой за город, к станции Апрелевка, где среди высокого и чистого соснового леса было несколько полян-луговин. Там он тщательно отрабатывал правильный поиск, повороты по свистку, безукоснительное выполнение команд «даун» и «ко мне». Первое время Кинг работал старательно, но с каждым новым приездом все неохотнее шел в поиск, после команды подолгу смотрел на хозяина, недоумевая на его бесчутость и непонятливость: ну, если позавчера тут не было дичи, то откуда же ей взяться сегодня?

И вот неделю назад, начав с третьей команды поиск, как начинают глупую, заведомо ненужную работу, Кинг спорол какую-то пичужку и погнал ее, да так лихо погнал, что не вернулся ни через десять минут, ни через полчаса. Гена был вне себя. Попадись ему в ту минуту эта своенравная черномазая тварь, что устроила себе охоту в одиночку!.. Но Кинг благоразумно не являлся. Искать было бессмысленно: по скорости хода он раз в пять превосходил хозяина и знал это. Гена бессильно злился, расхаживая по поляне, проклинал себя за то, что не взял корды. Кинг, сукин сын, прекрасно усвоил и эту нехитрую хитрость: стоит надеть на него парфорс со своркой, как вместо бурного галопа он начинает поиск «пешком» — расхаживает по лугу, волочит за собой 20-метровую корду и нюхает цветочки.

Стрельцов опаздывал на работу. Он призывал все свое самообладание, помня, как важна уверенность хозяина для собаки. Это крепче любого поводка, сворки, парфорса — уверенность. Однажды, когда на собачьей площадке Кинг встал, сбычившись, и смотрел на хозяина темным взглядом, перед тем как сорваться в весенние бега, именно уверенность Гены в себе и Кинге остановила собаку. Он поднял руку с вытянутой вверх ладонью и спокойным голосом приказал: «Даун!» И сделал шаг вперед. Не бежал за ним и не кричал истошно, а спокойно поднял руку, скомандовал и шагнул. И Кинг — о, радость! — лег. Он всегда неохотно и медленно ложился, это шло у него от Босса — тот садился, но не ложился, и Гена хорошо понимал обоих: каково ложиться нежным животом на холодную мокрую траву?! И в Апрелевке, опаздывая на работу, он тоже нашел в себе силы перебороть гнев и вспомнил чей-то мудрый совет. Ушел в кусты, спрятался, проделал смотровую щель в листве и принялся терпеливо ждать. Он знал, что собака на любом расстоянии боковым или даже каким-то задним зрением всегда видит хозяина, какой бы азарт ее ни охватил.

Через пять минут Кинг вылетел на поляну и растерянно остановился. Велико было искушение тут же выскочить к нему и на радостях все простить! Так уже бывало не раз. Но Гена терпеливо сидел в кустах. Кинг недоуменно огляделся — куда же пропал хозяин? Потом невиданным галопом, перелетая через кусты, принялся носиться по поляне. Он прочесывал ее зигзагами, резко останавливался, как лошадь на полном скаку, подпрыгивал на месте и мчался в обратном направлении. Собака искала хаотично, и, когда пробегала рядом, Гена даже видел выражение морды. «Хозяин пропал! — вопила она. — Эх ты, хозяин!» Страх за своего повелителя настолько велик, что в подобных случаях пес обычно забывает «включить» обоняние, ищет зрением и сильно волнуется.

Когда наконец раздался благословенный свисток из кустов, Кинг ушам своим не поверил, застыл, а уверившись, понесся вскачь, подпрыгивая, чтобы скорее увидеть своего драгоценного, царя и бога. Обычная сдержанность изменила ему — Кинг сбил Гену, сидевшего на корточках, и встал над ним, как овчарка, высунув язык и суетливо обнюхивая: ты? свой? цел?

Всю неделю потом Кинг не отпускал Гену на прогулке дальше десяти шагов: того и гляди, опять канет куда-нибудь этот несмышленый хозяин, ищи его тогда.

Теперь и Гена испытал искренний страх за перевернувшуюся собаку и огромную радость при виде ее безупречной работы и не смог скрыть ни страха, ни радости, и Кинг понял, что хозяин любит его. И в этом был второй урок натаски.

Они устроили привал, оживленно обсуждая работу собак. Виктор сетовал на поиск Весты и восхищался Кингом. Гена оценил это качество охотников: при всей завистливости они искренне радуются хорошей работе чужой собаки. Из признательности Марье Андреевне, которая пригласила их с собой и показала всю красоту охоты с собакой и настоящую птицу, Виктор принялся нахваливать ее Леди.

— Оставьте, — махнула рукой Волховитина, — это наш последний выезд. Ей уже четырнадцать лет…

Обычно Марья Андреевна после утренней натаски оставалась на опушке, дремала в теньке — дожидалась вечернего лета, чтоб не ходить дважды так далеко. Но Виктор и Гена решили вернуться в лагерь — вечером должен был приехать Эндэ. Гена вскрыл банку тушеной говядины и оставил Волховитиной — очень уж хотелось угостить ее.

— Уходить не хочется, жаль, а надо, — искренне сказал он, догадываясь, как много интереснейших историй мог бы услышать, если б остался. — Спасибо вам, Марья Андреевна, огромнейшее!

— Лет пять не видала такой охоты. Это же прелесть — прочесать поляну в две собаки! Идите с богом, ваше дело молодое. Хорош, хорош, разбойник! — добавила она Кингу, сильно трепля ему уши и массируя хрящи, отчего он покорно и с наслаждением застыл на месте и замурлыкал, как кот.

8

Возвращаясь, они не замечали никакой красоты вокруг, все краски выцвели в их глазах, шли молча, и было странно, что ноги еще идут — они не ощущали земли, спотыкались о кочки. Как же Волховитина ходит в такую даль?

Стрельцов и Первенцев вернулись в лагерь одновременно с большинством охотников, которые ходили на перепела. Возглавляла отряд Таня, щеки ее раскраснелись, и она без устали что-то рассказывала. Увидев Стрельцова, сдержанно кивнула ему как не имеющему никакого отношения к перепелам, найденным одной ею. Или раскаивалась во вчерашнем откровении…

Охотники покинули луга, как только усилилась жара, — по правилам, при температуре плюс 25 собака не должна работать по дичи: начинаются обильные испарения, и интенсивные запахи вредят тонкому обонянию и чутью. Кроме того, молодой легавой нельзя работать дольше трех часов кряду.

Лагерь снова наполнился, жарко запылали торфяные брикеты в печи, и вольер был голосист и полон.

Навстречу охотникам вышел бледный, худосочный, чересчур гибкий, какой-то развинченный юноша с рослым черным шотландцем-гордоном.

— Спохватился! — сказал кто-то в его адрес.

Видно, гордона тоже повели на перепела. Хозяин изо всех сил сдерживал рвущуюся вперед собаку. И вдруг посреди пятачка гордон повалился набок, забился, глаза его поехали в разные стороны.

На станции еще и потому столь внимательны к окружающим собакам, что как огня опасаются заболеваний.

— Кто это? — успел спросить Гена.

Виктор сказал, что владелец шотландца — Мишка, сын Татьяны Леонидовны Кронц. Видимо, приехал ночью — Стрельцов до сих пор не встречал его в лагере.

Мишка по инерции дернул повалившегося гордона за поводок. Как будто потянул за хвост дохлую кошку. Весть моментально облетела лагерь. Мишку окружили.