Наскоро перекусив в цеховом буфете, мы с Непомнящим продолжили свой путь. Теперь он повел меня на участок, где ремонтировали танки. Это было мрачное зрелище. Особенно обезображен был один, только что доставленный из-под Кингисеппа… Он весь обгорел, несколько рваных пробоин зияло на боку. Одна из гусениц была порвана, не хватало траков. Даже ствол орудия и тот был искорежен. Машину обступила группа инженеров и мастеров. Советовались, как вернуть ее в строй, с чего начать ремонт. Даже стальная броня не выдерживает современного артиллерийского огня, а как же люди?!
Только к концу дня вернулись мы в комитет. Я уже хотел прощаться, когда Яков с присущей ему стремительностью решил позвонить директору. Тот против всяких ожиданий оказался на месте и согласился уделить нам несколько минут.
Через четверть часа мы входили в просторный кабинет директора Кировского завода. Хозяин его встретил меня приветливо, как старого знакомого — не раз встречались на всякого рода совещаниях. Мы обменялись крепким рукопожатием. Небольшого роста, щупленький, Зальцман на первый взгляд меньше всего походил на руководителя такого огромного предприятия. Но это было обманчивое впечатление. В его движениях, голосе чувствовалась недюжинная сила воли, хватка крупного хозяйственного деятеля. Он на лету схватывал вашу мысль, тотчас же реагировал на нее.
— Хотите рассказать о наших комсомольцах? Хорошее дело. Они нам крепко помогают. Коллектив на заводе сильно омолодился. Сегодня наши молодые рабочие трудятся отлично, а завтра им предстоит работать еще более интенсивно. Вам Непомнящий рассказал, какие задачи ставит перед нами правительство… Товарищ Сталин так прямо и сказал: «Давайте как можно больше танков. Давайте и в Ленинграде и в Челябинске». Вот сейчас и действуем на два фронта.
Прощаясь, я попросил директора написать несколько строк для нашей будущей полосы. Он согласился.
Побывав на Кировском заводе, убедился, какой широкий размах получило патриотическое движение рабочей молодежи за ударный труд для фронта. Во всех цехах висели плакаты и «молнии», призывавшие следовать примеру передовых рабочих — двухсотников. Слово это за короткое время прочно вошло в производственную жизнь не только на Кировском заводе.
Движение ударников и стахановцев военного времени — двухсотников началось на ленинградских предприятиях сразу же после фашистского нападения на нашу страну, одновременно с Москвой, Горьким, Свердловском.
В каждом номере мы сообщали о развитии славного почина рабочей молодежи. Рассказывали, как помогают в этом комсомольские организации. Регулярно публиковали письма молодых передовиков соревнования. Вот одно из них. Автор его — комсомолец А. Афонин, токарь оборонного завода:
«Быть двухсотником, работать за себя и за товарищей, ушедших на фронт, — долг каждого патриота. Двухсотником может и должен быть каждый. Для этого надо хорошо знать свой станок, беречь его, работать со смекалкой, без торопливости и суеты, тщательно продумывать каждое новое задание, прежде чем приступить к его выполнению.
…Я стараюсь брать от станка все, что возможно, изучаю его до мельчайшего винтика. Так я добился высокой производительности, и две нормы стали моей постоянной нормой. Но это, конечно, не предел.
Работы по горло. Но одновременно с нею я обучаю двух ребят пришедших на завод прямо со школьной скамьи… Я не сомневаюсь, что очень скоро они тоже станут двухсотниками».
А в письме молодого инженера Л. Озимова, опубликованного в «Смене», мы читаем:
«Когда мои товарищи комсомольцы взяли оружие и пошли на фронт, я тоже хотел идти с ними, но мне сказали:
— Нет, ты останешься здесь. Ты нужен производству.
Мне было обидно. Только там, казалось мне, — на фронте сражений, решаются судьбы нашего народа и государства, нашей Родины. Но потом я понял: производство — тоже фронт, и я обязан работать здесь. Работать за троих, за пятерых…
Итак, я остался на производстве. Мне, инженеру-конструктору, приходится бывать во всех цехах и отделах. И я не узнаю своего завода. Он походит на огромный, отлично слаженный механизм, неожиданно пущенный сразу на третью скорость — скорость военного времени».
Освещением социалистического соревнования в «Смене» занималась большая группа литературных сотрудников, знакомых с вопросами производства — И. Никитина, А. Бусырев, Н. Филиппова, К. Осипов, А. Старосельский, Л. Казакова, Ю. Бродицкая, Н. Романова.
Ирина Никитина, давнишний работник «Смены», писала оперативно. На нее можно было положиться — не подведет! — поэтому ее корреспонденции появлялись чаще, чем у других, почти в каждом номере. Но беда заключалась в том, что они были сделаны по единому стандарту: внешние приметы производства, диалог корреспондента с рабочим (мастером, комсоргом) и либо в конце, либо в начале, обязательные в таких случаях проценты выполнения нормы или плана. Отсюда и корреспонденции и очерки Никитиной походили скорее на репортажи, написанные к тому же суховатым языком.
Значительно ярче писали на эти темы Саша Бусырев, Юдифь Бродицкая и наш новый сотрудник Нина Филиппова. Они стремились не только рассказать о достигнутом, но и раскрыть, каким образом удалось преодолеть трудности, пытались осмыслить явления производственной жизни, интересно показать самих людей, героев труда. На это, разумеется, уходило гораздо больше времени, но зато и эффект выступления получался куда более весомым.
Во второй половине июля 1941 года все более тревожные вести с фронта, порой противоречивые, проникали в город. Однако люди сохраняли выдержку и спокойствие.
Сезон белых ночей к этому времени миновал. С наступлением темноты главные улицы погружались в синеву: синим светом горели лампочки в трамваях, подъездах домов, магазинах. Синими казались рекламные щиты кинотеатров, халаты продавцов, лица прохожих.
По-прежнему часто раздавались сигналы воздушной тревоги, но к ним успели привыкнуть, как к чему-то неизбежному, хотя и лишенному серьезных оснований, — так, мол, для порядка. Между тем, воздушные стычки вокруг города происходили ежедневно, по нескольку раз. Отсюда и тревоги. А после воздушного налета на Москву летчики группы армий «Север», видимо, решили еще раз проверить крепость нашей обороны и возобновили попытки ударить по Ленинграду. Но каждый раз их в небе встречали краснозвездные истребители. 22 июля в бою близ города участвовали 89 немецких и 75 советских самолетов. Было сбито 13 «юнкерсов». Враг вынужден был приостановить массированные налеты.
В тот вечер, когда стало известно о первом налете на Москву, в редакции все с тревогой ждали сообщения о его последствиях. А получив его, вздохнули с облегчением. Обошлось сравнительно благополучно. Из двухсот самолетов прорваться сумели одиночные машины. Было сбито более двух десятков вражеских бомбардировщиков. Разрушения, причиненные налетом, были невелики, но не обошлось без человеческих жертв.
Вместе с центральными газетами, доставленными в Ленинград на другой день, мы дали не только официальное сообщение о воздушном нападении на столицу, но и тассовские корреспонденции о москвичах, умело и мужественно ликвидировавших последствия бомбежки. Это был хоть и горький, но ценный опыт, который потом очень и очень пригодился ленинградцам. Кроме того, используя опять же данные, полученные из Москвы, мы опубликовали несколько консультаций специалистов: как обезвреживать зажигательные бомбы, что они из себя представляют и т. д.
Так, готовясь к отражению возможного нападения, постепенно крепла гражданская противовоздушная оборона. Город был разбит на участки. На территории каждого действовала команда бойцов, девушек, в большинстве своем комсомолок, во главе с командиром и политруком. Это были боевые, сплоченные коллективы. Размещались они в казармах и были готовы по сигналу тревоги немедленно прибыть к очагу поражения, оказать помощь пострадавшим от налета. Наряду с этим во всех домах были созданы группы самозащиты и санитарные посты, оснащенные простейшими техническими и медицинскими средствами.