Слова, написанные второпях на бумажке и заученные перед выступлением достигли самой сути сердец. Пламенные речи о верности, праведности и послушанию государству уже приелись и не дёргали за нити потрясения распространяющихся в эмоциях, их поджигая. Но вот буквы, смысл сложенных из них слов, говорящий о чём-то запретном, о непокорности и непослушании – в диковинку народу Империи и Рима. Каждый в толпе и ватага людей полностью ощутили некую избранность и отравляющее чувство мятежа. Адреналин хлынул в кровь и отключил всё, чтобы ответило за здравый смысл. Остались только инстинкты и чувства, что и стало началом для эфемерной революции в Риме.

Слова, произнесённые Кальей в вихре фальшивого фанатизма и чувственного рвения, не просто подожгли толпу,… они её взорвали. Люди своими криками, ором и кличами-призывами к свершению правосудия накрыли весь Рим. Ореол народного шума в этот вечер повис над городом в этот вечер.

Наплывающий внушающий первобытный ужас и коленопреклонение грозовой фронт, внушал в сердца людей предчувствие конца и нечто романтичного. Порывистый ветер, забивший в лицо, только усиливал эффект воодушевления и внушал мятежной толпе уверенность в победе… которую они никогда не смогут достичь.

Карамазов наблюдал за всем действом. Его взгляд касался людей, а разум был с миллионами гражданами Рима. Андрагаст знал, чем это всё кончится. Его лицо тут же помрачнело, а в глазах иссякла жизнь. Он просто стоял рядом, опустошённый и слушал, как Калья, по заученному и сухому тексту, зажигает народ, доводя его до состояния фонтанирующей злобы.

– Ну что, милый, ты в порядке? – Донеслось из рации Андрагаста.

– Да, стою и смотрю на бутафорную революцию. Такого маскарада я в жизни не видел, то люди верят. Эх, надоест быть инквизитором и революционером, пойду работать в театр.

– От одного твоего появления на сцене не то, что дети, взрослые будут ходить под себя прямо в сидениях. – Кто-то злобно и прокомментировал Карамазова.

– Ха, у нас ещё один остряк. Я думал, вам меня будет мало. – Подключился к связи ещё один человек.

– Да, Морс. Тебя с избытком и твоего сарказма тоже. А вот с Яго, теперь его стало ещё больше.

– Кстати, Карамазов, Яго, спасибо вам за то, что спасли их. Я готова повторить это тысячу раз. – Едва ли не слёзно промолвила в рацию Эмилия.

– Да ладно. Пустяковая работа. – Сухо кинул Яго.

Карамазов ощутил, как к его сердцу крадётся нечто тёплое. Его разум ушёл в мечты о будущем, где для нет больше места в этом безумном мире. Только он и Эмилия. Мечты превращались в тёплое ощущение для души, расползающееся по ней и дарующей лёгкое чувство спокойствия. Мужчине осточертели бесконечные битвы и войны, игры и многоходовки, схемы мятежей и эфемерные выпады… всё это походит на грязную политику, в которой погрязли Данте и Архиканцлер. Это их танго, не Карамазова. А значит, и дотанцовывать его будут они вдвоём. Анедрагаст решил, что это последний день ег участия в «бутафорной войне». С него просто хватит.

– И вот в чём наша цель, сограждане, друзья, братья и сёстры! – Восклицала девушка, окончательно войдя в фанатичный раж, ввергая в него и толпу. – Мы пойдём ко двору Архиканцлера, скинем его, и сами будем править! – Более чем пламенно прозвучали слова иллюзорной революции, ставшей обычным мятежом в городе.

Глава восьмая. Удачный расклад

Полдень следующего дня. Где-то в Аттике.

На небосводе установилась абсолютная чистота. Только пара совершенно призрачных облачков могли витать на небесной тверди, делая её только прекрасней. Лазурный покров доносил до тех, кто живёт под ним, что сегодня будет прекрасная погода.

Под голубым небом игриво плясал ветер. Он доносился оттуда, где соприкасаются голубизна небесного покрова и синева морской глади. Ветер, подобный игривому и капризному духу, разгуливал по окрестностям, вздымая вверх песок и мелкий мусор, закручивая всё в бесконечных вихрях.

Море не бушевало, однако и спокойным его назвать нельзя было. Волны стройными рядами накатывали на берег, выплёскиваясь прямо на него и безумно красиво пенясь при соприкосновении с песком.

– Эта часть южных Балкан прекрасна. – Прозвучали слова, прерываемые мелодичным звучанием прибоя.

– Поэтому, тут, некогда и зародилось развитое искусство. Цивилизация, существующая рядом с таким прекрасным местом, не могла не выразить его в более примитивном виде, чем получилось.

– Слишком холодно говорите, для таких высоких слов и высоком искусстве. – Тут же прозвучали слова, исполненные подолом.

Целая делегация поднималась по возвышенностям Аттики, идя по точному маршруту, ведущему высоко в холмы.

Первый из них – в своём привычном камзоле, с невозмутимым взглядом на мир и «железными» чувствами. Второй, тут же шёл за ним, по виду, выполняя роль смуглого охранника, с карими очами, в изысканной золотой броне и длинным, лазурно сияющим, широким мечом за спиной, шёл «Хранитель Стамбула», как представитель интересов Султаната. Третья шагала прекрасная дама, выбравшая совсем не пляжный наряд. Надев высокие сапоги под чёрные тканевые штаны, девушка с выразительным рыжим волосом, на торс определила прилегающую коричневую кожаную куртку под кофту. Четвёртым в этой группе шагал человек, выбравший одежду, больше подходящую под моду века девятнадцатого. Ботинки укрывались серыми штанами, под которые уходила белая рубашка, на которую ложился бесцветный жилет. И всё это дело покрывалось прекрасным тканевым пальто. И пятый человек – редко снимающий военную форму мужчина, ибо живёт он только одной войной. Но не сегодня. Грубые, как его душа, штаны едва прикрывали мощные ботинки. На торсе улеглась кофта, с длинным рукавом и воротником.

Данте Валерон, Калья де Леру, Хранитель Стамбула, Сантьяго Морс и Тит Флоренций… пятеро тех, кто завершит эту игру. Пятёрка «Вершителей» или как бы назвали их в «Римском Куриате» – «Империал-Рояль» – коронное собрание карт, выше всех по масти и способное окончить игру в пользу того, кто ими владеет. Масти карт и номинал не менялись с тех самых пор, как их установил Первый Канцлер – «Пиковый король», «Бубновая дама», «Трефовый валет», «Червовая» и «Крестовая десятки».

Сам Данте думал о таком раскладе слишком долго, и его яро удивило такое мистическое совпадение и осмысление того, что всё это лишь игра с одной сутью – кто кого опередит в действиях.

– Зачем вы вообще решились с ним встретиться в этом месте. Почему не в роскошном Риме, который мы вчера чуть-чуть потрепали?

– Он часто так много говорит?

Данте, было, хотел улыбнуться, но чувство ответственности и не способность этого сделать придавили тяжёлым молотом, банально не два этого сделать.

– Да, господин «Хранитель Стамбула». – Ледяным голосом дал ответ магистр, взбираясь вверх в холмы. – Он всегда так часто и язвительно говорит. Проще привыкнуть к этому, чем бесконечно выслушивать.

– А мой вопрос? Господин магистр, я не настаиваю на ответе, но всё-таки?

– Ох, Морс, – только губы шевелились у Данте, он хотел мимикой выразить негодования от наглости требовательности, но эмоций не было для этого, – мы должны именно сейчас встретиться и закончить это всё. Мы не сможем выдержать долгую и полномасштабную войну.

– Не думал, что всё так быстро закончится. – Чуть с нотками некой печали выговорил Сантьяго, перешагивая булыжник. – Всё так хорошо развивалось. Мы взяли половину Автократорства и Рим вчера хорошенько лихорадило. Не помню, чтобы кто-то в истории добивался таких успехов.

– Бутафория и ничего больше. Нечестная война, где полно фальши и обмана. – Словно обвиняя, высказался «Хранитель Стамбула», тяжело шевеля своими механическими доспехами.

– Но согласитесь, наши «роботы» сделали вчера фурор в Риме. Жалко только, что мы половину быстро свернули, а другую половину рассеяли по Риму. Какое бы представление получилось с их участием.

– Я себя чувствую паршиво после вчерашнего. – С дрожащим голосом, как бы сказал магистр «излишне эмоционально», вмешалась в общий диалог Калья. – И причём не как бутафорный символ несуществующей революции, а как проклятый знак, во имя которого вчера сотни тысяч пошли на смерть. Я никогда в жизни не видела, чтобы люди так верили лжи, пускай даже которая обличает другую ложь.