Тереза включила станок; спустя минуту она передала мне остро заточенный инструмент.

— Точить нож на станке разрешается не чаще одного раза в смену, — сказала она. — Периодически пользуйся оселком… Но не вздумай убегать из-за «ленты» каждые пять минут, как некоторые пытаются делать!.. Okay, Arthur?

— Okay.

Португалка потащила меня к одной из имеющихся здесь четырех линий.

— Здесь разделывают капусту, — сказала она. — Капуста бывает разных видов, — проинформировала она меня, как будто я никогда в жизни не видел данного овоща. — Белокачанная… Краснокачанная… Цветная… Броколли… Кольраби… Савойская… Пекинская… В основном, мы имеем заказы на первых два из перечисленных мною видов, остальные случаются редко.

На линии — кроме нас — работали четверо, все в зеленых халатах. Уже знакомый мне поляк с вислыми усами, стоя на металлической приступке, перегружал содержимое ящиков, которые он брал с поддона, в чуть наклонный металлический желоб. В ящиках краснокачанная капуста; она под собственным весом, подобно мячам, скатывалась по этому желобу. В другом конце линии стояли три женщины, в одной из них я узнал Веру. Они брали левой рукой из желоба кочан, клали его на боковую разделочную доску и ловко, несколькими взмахами остро наточенных ножей, распускали его. Капустную массу, лишенную кочерыжки, одним движением ножа перемещали на движущуюся ленту транспортера.

Работали они быстро, как автоматы; стоящая ближе ко мне женщина даже пританцовывала — то ли для того, чтобы согреться, то ли ноги сами двигались в такт гремящей из динамиков бодрой музыке.

Португалка указала мне место, где я должен работать — рядом с Верой.

— Look here!

Встав на приступку, потянулась, взяла из желоба кочан. Вытащила за рукоять нож из прорези — здесь же, рядом с лентой, хранятся запасные тесаки. Положила кочан на боковую столешницу, испещренную следами порезов. Несколько молниеносных движений тесаком, — тут позавидовал бы даже опытный самурай — и россыпь резаной капусты отправилась на ленту транспортера — без удаленной кочерыжки.

— Clear, Arthur? Then work!

Я судорожно вздохнул. Татьяна во время утреннего инструктажа сказала, что худшая и самая тяжелая работа на этом пакгаузе, это как раз разделка капусты.

Не успел я толком освоить этот новый для меня вид деятельности, как линию вдруг остановили. Кто-то выключил назойливую громкую музыку. Через прикрытый пластиковыми лентами проход в цех вошел — вернее даже, вбежал — незнакомый мне тип, облаченный в красный халат супервайзера.

Когда я увидел его, этого облаченного в шорты и короткие резиновые сапоги чудака, с голыми, без перчаток руками, меня еще сильнее пробрал озноб. Худой, длинный, нескладный субъект, с красным влажным носом, с посиневшими от холода коленками, которые видны под коротким халатом, махом взлетел по металлической приступке на пустующую ленту одного из транспортеров.

— Attention! Today, a large order from the network «McDonald's»! Our favorite cabbage!

Послышался общий тяжелый вздох; стоявший рядом поляк выругался — «O, kurwa mac!..»

Старший супервайзер — старший смены, как я понял — сказал, что будем работать с уменьшенными по времени «брэйками»: перерывы на прием пищи, перекур и отправление нужды продлятся не по двадцать минут, как здесь заведено, а четверть часа, и будут они объявляться не через два с половиной часа, а через три.

— All understand me? — выкрикнул старший смены со своей импровизированной трибуны. — Then — a rock 'n' roll!..

Наша смена пошабашила в четверть девятого вечера.

Я был едва жив; и дело даже не в физической усталости, а в общем состоянии моего организма.

Впрочем, остальные тоже порядком намахались. Вера во время третьего — и последнего — брейка сказала, что за полгода работы не помнит такого, чтобы всю смену рубили «кебидж»… Ближе к окончанию стало побаливать запястье правой руки, но терпимо (сам я опасался поначалу худшего, на такой безумной работе сорвать руку — раз плюнуть). Меня отчасти спасло то, что по команде португалки Терезы мы периодически менялись с поляком местами: то он загружал в желоб тугие жесткие «мячи», то я работал грузчиком, а он, соответственно, отправлялся на конвейер махать «шашкой».

За нами приехал другой микроавтобус; за рулем его сидел не Джито. а уже знакомый мне поляк Марек. На обратном пути никто не произнес ни слова; уработались так, что сами находились в состоянии «овощей». Марек поставил диск с какой-то польской эстрадной музыкой; к счастью, не на полную громкость. После «Livin’ la Vida Loca», — а этот шлягер крутили бесконечное число раз — звучавшие из динамика автомагнитолы piosenki меня нисколько не раздражали.

Пока ехали по трассе в южном направлении, я произвел несложные расчеты.

На пакгаузах практикуется почасовая система оплаты труда. С вычетом «брэйков» мы отработали сегодня одиннадцать с половиной часов. За час платят три фунта (на этом пакгаузе одни из самых низких расценок, а такая вещь, как оплата сверхурочных — «экстратайм» — здесь и подавно не практикуется).

Итого, за этот показавшийся мне бесконечным день я заработал в «общак» тридцать четыре фунта стерлингов пятьдесят пенсов. Или — примерно — пятьдесят долларов США.

Выгружались мы в обратном порядке: Марек сначала развозил по домам тех, за кем Джито заезжал в последнюю очередь. Наш двухэтажный дом по Оксфорд Авеню оказался конечной точкой маршрута. В отличие от Джито, от того, как индус вел себя нынешним утром, поляк не стал маневрировать по переулкам; он не просил нас покинуть машину за два квартала от дома, а подвез прямо к входным дверям.

Когда я вошел в дом — вслед за поляками — было без пяти десять вечера.

— Ну как? — спросила Татьяна (она встречала нас в вестибюле). — Как прошел первый день?

— Нормально, — сказал я.

— Я тебя сейчас покормлю.

Мы поели наверху, в ее комнате — все трое. Потом Тень отправился на кухню, мыть посуду.

— Что насчет завтра? — спросила Татьяна.

— Марек передал слова Джито, что из нашего дома на овощной пакгауз поедут трое.

— Кто?

— Одна из полек… Я и поляк, который сегодня работал — мы едем… Не знаю, как его зовут, он своего имени не называл.

— Янек.

— Как твоя рука, Таня?

— Уже лучше.

Татьяна бросила на меня внимательный взгляд.

— Стася перебралась в соседний дом.

— Да?

— Она оставила раскладушку, а также матрас, подушку и одеяло.

На некоторое время в комнате повисла тишина. Возможно, моя лучшая половина ждала, что я сам спрошу, могу ли я переночевать не в гостиной, а в комнате. Не знаю, не уверен. Я проработал всего лишь день; и это еще ни о чем не говорит. В любом случае, после всего, что произошло, я не заслуживаю к себе хорошего отношения.

— Во сколько завтра приедет машина?

— В шесть утра, — сказал я, поднимаясь со стула. — Спасибо, Таня… Пойду вниз — завтра рано вставать.

ГЛАВА 14

День 7-й.

Извергаемая мощными динамиками ритмичная музыка действует на меня уже не раздражающе, но магнетически. Я напоминаю самому себе приплясывающую в такт звуковым колебаниям марионетку; я автомат, человекоподобный механизм, роботизированная деталь, встроенная в конвейерное производство.

Все пространство пакгауза, равно как и моя черепная коробка, переполнены какофонией звуков. «Livin’ la Vida Loca» сменяется индийским шлягером, затем вновь звучит голос проклятого Рики Мартина; опять индусы с их мантрами и песнями про неразделенную любовь; эта долбежка продолжается на продолжении всего времени, пока длится рабочая смена.

Я прикреплен к линии № 2. Мы шинкуем «кэбидж» для ресторанов сети «Макдональдс» и для супермаркетов «Теско»; мы выдаем за смену от пятнадцати до двадцати тонн этой продукции, расфасованной в пакеты и упаковки разной вместимости. Когда заканчивается капуста, мы распускаем салаты или фасуем зелень и овощное ассорти. В какой-то момент случилось странное: по желобу над транспортером вместо красно-фиолетовых и бело-зеленых голов стали скатываться обтянутые целлофаном брикеты.