По-хорошему было бы вернуться в крепость, признав свое поражение. Но мне пришло в голову, что Макс, и тот, второй, в арафатке, оставшись без контроля, и находясь в относительной безопасности, занимаются тем, чем обычно занимаются бандиты в свободное от грабежей и убийств время, а именно — бухают. Стало быть, я смогу без труда их обезвредить и угнать "Скифа". Нет, я не тешил себя фантазиями, что мне удастся запустить турбины, вывести корабль в нейтральные воды и вызвать помощь. Мой план был убийственно прост. Даже самоубийственно. Я задумал поднять якорь и предоставить судно отливу. А уже там… а там решать по ситуации.

Да и ночь для выполнения моего замысла выдалась на редкость удачной. Густой туман заволок все небо, превращая воздух в кисель, в котором мало что видно. Выжидая, когда окончательно стемнеет, я вскрыл банку перловой каши, достал пару сухарей, и основательно подкрепился. Наконец, когда тьма стала окончательной, я ухватился за буксировочный трос, и потащил катамаран к морю.

Он, зараза, оказался нифига не легким! Чертыхаясь, обливаясь потом, я дотащил его до пляжа. В темноте выделялись всего два огонька — костер в лагере бандитов, высотой метров в десять, и зарево сигнальных огней "Скифа" в тумане. Но самое сложно было впереди. Отлив гнал воду от берега, и я еще долго брел по колено утопая в мокром песке.

23. Безрассудство

Катамаран, как я и подозревал ранее, обладал посредственными ходовыми характеристиками. Капитан Смольный неоднократно поправлял меня, когда я говорил "плавать", замечая, что плавает — говно, а моряки — ходят. Так вот чудо инженерной мысли летчицы именно плыло. Причем совершенно не туда, куда хотел я. А туда, куда хотел он, и абсолютно непредсказуемо. Видимо, сказывался женский характер.

Не будь отлива, я бы вообще не достиг корабля. Но, на счастье, течение подхватило катамаран, и понесло его прямиком к "Скифу".

Сторожевик вначале вырос в тумане черным пятном, еще чернее, чем все окружающая его ночь. Потом я различил очертания корпуса, а через мгновение громада корабля нависла надо мной. Я еще успел схватиться за якорную цепь.

Она была натянута, как струна — с такой силой судно пыталось сорваться с якоря, словно живое, словно чувствовало, что этот остров проклят, и свалить куда подальше в открытое море. Отлив бурлил шумел и пенился, словно горный поток.

Ногами я уцепился за увлекаемый течением катамаран, а руками — за цепь. С каждой секундой я чувствовал, что становлюсь… не выше, нет! Длиннее! Я понимал, что медлить нельзя ни секунды, и, собравшись с духом, выпустил свое суденышко.

Как назло, в этот момент налетел порыв ветра, и якорная цепь ослабла, и я окунулся в воду с головой. Море оказалось на удивление холодным. Катамаран гулко ударился о корпус "Скифа", и поплыл прочь, скребя поплавком по обшивке корабля. Шум стоял, в моем представлении, невообразимый! Судорожно цепляясь руками за мокрую, скользкую цепь, я высунул из воды голову, стараясь набрать воздуха. И, одновременно, прислушиваясь.

Внезапно я понял, что Рубикон перейден, обратного пути нет! Если я отпущу цепь — то в мокрой одежде, ботинках, с рюкзаком и кучей железа я точно не дотяну до берега. Да, скорее всего, меня унесет отливом в открытое море, где мною пообедают акулы, чайки или еще кто.

Ощущение близкой смерти придало мне сил, и я начал карабкаться по цепи. Тем более — на корабле было тихо. Видимо, вахта надралась до такой степени, что ничего не слышала. Однако, забравшись на борт, я услышал громкие голоса, доносящиеся из каюты. Я узнал голос Макса и второго, что был в арафатке. Оба, судя по голосам, были изрядно пьяны. И ссорились. Я однозначно услышал крик "шулер!". И вот, когда ругательства сыпались, как из пулемета, когда ссора, казалось, достигла кульминации, голоса внезапно стихли.

Несмотря на всю опасность ситуации, и на то, что следовало бы поторапливаться, я не смог совладать с любопытством, и, прокравшись к иллюминатору, заглянул внутрь. Матвеев и его напарник, вцепившись друг другу в глотки, дрались не на жизнь, а на смерть. По столу были разбросаны игральные карты и клочки бумаги с записями. Ну конечно! Играли они не на деньги! Откуда бы им взяться? Бандиты играли на сокровища! Зря это они… не стоит делить шкуру неубитого медведя, особенно при самом медведе.

Убедившись, что еще некоторое время им будет не до меня, я вернулся на бак и привел в работу брашпиль. Зажужжал поворотный механизм, зазвенела цепь. Шум был такой, что его невозможно было не услышать! Не на шутку перепугавшись, я достал из-за пазухи пистолет, протер его рукавом, и загнал патрон в патронник. Затворная рама поддалась с трудом. Черт, я же обещал себе почистить Стечкина и смазать его, но так и не удосужился! Ничего, потом — обязательно.

Однако на палубу так никто и не поднялся! Никто не вышел даже тогда, когда брашпиль загудел от напруги, якорная цепь зазвенела, как струна, а нос начал погружаться под воду! Поняв, что сейчас произойдет, я побежал по трапу, уже совершенно не таясь… крен на нос был все больше и больше, пока, наконец, якорная цепь не лопнула с громким звоном. Один ее конец хлестнул по ограждениям, ломая и сметая их. Второй остался навеки на морском дне. Корма ухнула в воду. От удара я кубарем покатился по ступеням, и крепко приложился головой о палубу.

Видимо, я отключился на время, потому как следующее, что я увидел — звездное небо над головой и никакого тумана. За бортом, искрясь фосфорическим светом, пенились волны. Судя по всему, нас относило к югу.

И только тут я сообразил, что я до сих пор жив, не связан, и даже пистолет при мне! Признаться, это меня возмутило! Или меня просто не принимают всерьез, что, как минимум, унизительно. Или же, что более вероятно, охрана "Скифа" упилась настолько, что валяется где-то в невменяемом состоянии. На кой их вообще тогда брали?

Я встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями, на что затылок ответил гудящей кровью. Прикоснувшись, я обнаружил кровь. Ну, сотряс гарантирован.

Неуправляемый корабль крутило на волнах и швыряло ветром. Костер теперь горел позади, это означало, что течение резко повернуло вправо. Подняв оружие, я отправился на поиски бунтовщиков.

Вахту найти было не сложно — свет горел в единственной каюте. Сложнее было дойти туда по бушующей под ногами палубе. Еще сложнее было набраться мужества, чтобы сделать это. Но мне удалось и то, и другое!

В кубаре царил погром. Полный. Пол был засыпан битой посудой, объедками и игральными картами. Из угла в угол каталось несколько пустых бутылок. Стол оказался разнесен в щепки. Здесь же валялись оба головореза, и на первый взгляд могло показаться, что они оба пьяны. Но под тем, что в арафатке, краснела лужа клюквы. Сам же бандерлог, раскинув руки в стороны, смотрел невидящим взглядом в потолок.

Макс же, хотя и с распоротым бедром, был вполне живой. Только мертвецки пьяный. Не скрою, первой мыслью было пристрелить его, но как-то было это не совсем правильно. Так что, сняв ремни с обоих, я попросту связал Матвеева. Затем отравил все найденное оружие в иллюминатор, после чего, посчитав свой долг выполненным, я пошел в каюту Торопова.

Здесь я повесил мокрую одежду сушиться, достал бутылку коньяка из запасов замполита, и прямо из горла сделал несколько глотков. Ужин состоял все из тех же консервов с сухарями, но, я клянусь, он мне показался самым вкусным ужином за всю мою жизнь!

Наконец меня сморило. Мне было абсолютно начхать на то, что "Скиф" может налететь на скалы или сесть на мель, и на то, что Макс сможет развязаться и укокошить меня во сне. День выдался на редкость длинным и трудным. Утром — оборона крепости, затем — жара и вонь в самой крепости, потом — мое бегство и диверсионная операция на катамаране. Если не сказать — самоубийственная. Безумная. Спать хотелось гораздо больше, чем жить. И, забравшись под одеяло, я захрапел.