Ведь, кроме того, что она находится в процессе ужасного развода, Харлоу также в разгаре судебного процесса, связанного с больницей, которая выпроводила ее, после того, как она потеряла своего сына Маркуса. В прессе сообщают, что Общественная больница Миллера разорвала с ней контракт, пока она находилась на больничном, ссылаясь на «неудовлетворительную работу». Теперь их юристы заявляют о том, что тот факт, что она не оспорила это решение в течение шести месяцев, доказывает, что больница была права, уволив ее. В конце концов, если бы они были неправы, разве бы она стала так долго тянуть?

Все это вынуждает Харлоу рассказать о том, что она жила в «Жемчужине», понимая, что вернувшись домой, ее ждет куча проблем. И по глупости, я ее не остановил.

Работая в мастерской, во время встреч с клиентами или поиска определенной доски для выполнения заказа, ежедневно, мой телефон оповещает меня о новых упоминаниях о ней или Джеффе в прессе. Черт, он сигналит даже, когда я принимаю душ, присылая уведомления о каждой сплетне. Похоже, Нью-Йорским таблоидам ни как не надоест обговаривать жизнь хирурга-трансплантолога и ее требования выплатить тридцать миллионов долларов больницей, чтобы возместить ущерб потерянных будущих заработков, судебные издержки и компенсацию за нанесенный ущерб ее репутации. Это должно быть улажено без суда, но до тех пор, люди рисуют ее как неуравновешенную ненасытную стерву, и, если верить смехотворным сообщениям, бездушную как Снежная Королева.

Харлоу? Бездушная? Они ослепли? Иногда мне хочется сесть на первый же рейс до Нью-Йорка и найти ее. Я хочу обнять ее и сказать, что она не одна.

Тогда какого черта я до сих пор во Флагстаффе?

Но в тоже время я не могу распыляться из-за этой ситуации. Для этого существуют юристы. И если компания Коула подала на больницу в суд, значит Харлоу в хороших руках. Они знают свое дело, и ее молчание — это часть стратегии. Если она что-либо скажет или сделает, не обсудив это с юристами, или хуже того, вопреки советам юристов, это обернется против нее. И со мной было бы также.

Но даже несмотря на то, что Коул — юрист, он также мой друг. Я просто рад, что он не напрямую задействован в дело Харлоу.

— Там полный бедлам, приятель. Просто оставь ее в покое на время, — все, что говорит Коул, когда я звоню ему, в надежде получить новые ответы.

Он мог подобрать более толерантные слова, что-то на юридическом сленге, но того, что он выбрал, для меня достаточно, чтобы понять, насколько плохо обстоят дела.

— Ты можешь мне ответить только на один вопрос? — спрашиваю я, когда Коул вздыхает.

— Зависит, что ты хочешь знать, приятель. Моя компания представляет ее в суде, так что я не могу сильно распространяться.

— Она сможет сохранить свою карьеру в Нью-Йорке после всего этого… бедлама?

Коул вздыхает.

— Давай я отвечу так, Дэкс, и я должен предупредить: то, что я сейчас говорю, — это всего лишь слухи, все, что говорится в таблоидах, мы оба понимаем, как мало в этом может быть правды, верно?

— Я знаю, что официально ты не можешь ни о чем рассказывать, приятель. Но просто пойди мне навстречу, ладно?

— Она получила предложение принять пост директора в больнице Нью-Хейвена, и они только что отклонили его. Тебе это о чем-то говорит?

— Ее карьере конец.

— Скорее всего, если верить таблоидам. Это несправедливо, но как бы ни закончился этот судебный процесс, пока ее никто не тронет. Не здесь. Не сейчас. Опять-таки, это всего лишь слухи.

— Она знала об этом до того, как подать жалобу на Общественную больницу Миллера?

— Должна была, но то, что она сделала это только полгода спустя, это слишком поздно, — отвечает Коул. — Послушай, приятель, я не знаю, что тебе сказать. Я не хочу, чтобы ты был втянут в это дело еще больше, чем уже есть.

— Что ты имеешь в виду?

— Это всплыло недавно, так что, возможно, ты еще не слышал, но скоро услышишь. Теперь Гарднер заявляет, что все это время, она провела в Таосе… с каким-то плотником. С тобой. Поэтому не удивляйся, если твой шикарный шоурум будет привлекать больше внимания, чем обычно.

Мой шоурум действительно стал привлекать больше внимания, и не от потенциальных клиентов, как мне написала вчера мой менеджер Майко. Она упомянула, что на улице были папарацци, но она предположила, что, возможно, я получил очередную награду, а мой отец просто забыл об этом написать в электронном письме, отправленным в компанию.

— Это все, нахрен, не правда, и ты это знаешь, Коул.

Мне и правда следовало прикончить этого ублюдка, когда я с ним встретился в «Жемчужине», и закопать его там же. Уверен, братья Виллер без проблем бы мне в этом помогли.

— Пять дней, Коул. Я с ней был каких-то несчастных пять дней, а не шесть месяцев.

— Какая разница, сколько ты с ней был, Дэкс? Что важно, так это то, что Гарднер использует суждение общественного мнения. И я даже не говорю сейчас о Твиттере или Фэйсбуке. Я говорю об их друзьях, коллегах, соседях и даже пациентах. Он не применяет каких-то отдельных усилий, чтобы навредить в этой области. Он использует тебя, для того, чтобы ты испортил уже и так подпорченную репутацию ее эмоциональной нестабильностью, когда они были в браке, и после того как у них родился ребенок. И даже если люди проверят факты и позже убедятся, что он был неправ, ущерб уже будет нанесен. Ты же знаешь, какими бывают люди, Дэкс. Сначала набрасываются, а потом думают. Хотя это никак не повлияет на дело в расторжении брака, то добавь это к разговору о том, что она проводила время с тобой, в то время как должна была защищать свою репутацию дома — это смертельный приговор для любой карьеры, не важно, каких высот она достигла. Но она оправится…

— А как на счет него? — спрашиваю я, всеми силами сдерживая свой гнев. — У него была интрижка, и они даже назначили дату свадьбы, не дав еще чернилам высохнуть после подписания их документов о разводе. Черт, он даже не был еще завершен.

— Свадьбы не будет.

Я даже не слушаю его, это логично.

— Конечно, не будет! Он до сих пор женат на Харлоу!

— Дэкс, успокойся. Это из-за того, что ребенок, которого носит Лейлани не от него, и поэтому он с ней расстался, — говорит Коул, и его слова останавливают меня. Ребенок. Харлоу может носить моего ребенка, и если это так, тогда что о ней будут говорить люди?

— Так почему это никто не обсуждает? Все, чем они занимаются, так это очерняют репутацию Харлоу на каждом шагу.

— Это не обсуждают в новостях, потому что, для того, чтобы об этом узнать, он нарушил конфиденциальность и безопасность данных пациента, и теперь решение за АМА (прим. профессиональный союз, самая большая ассоциация врачей и студентов в США). Вот для чего нужна Американская Медицинская Ассоциация, — теперь голос Коула становится серьезным. — Поэтому даже если мистер Гарднер ведет сейчас нечестную игру, втягивая твое имя в этот кошмар, это все равно будет плохо выглядеть для него.

— А отец? Это же не только мое имя. К нему это тоже относится.

— Твоего отца это не радует, но с ним все будет в порядке. Но как советовали тебе юристы, в чем бы ты не был замешан, тебе лучше сидеть тихо и позволить нам выполнять свою работу. Но если на чистоту, разве его клиентов волнует, что говорится в таблоидах? Пока он помогает им заколачивать деньги, а ты занимаешься своим делом и получаешь свои награды, он всегда будет членом клуба богатеньких старичков… как и ты будешь в свое время.

Коул вздыхает.

— Черт, я не должен был тебе ничего рассказывать.

Осуждение со стороны общества по отношению ко мне и моему отцу — это одно, но по отношению к Харлоу — это совершенно другое дело.

— Последний вопрос, и я больше не буду тебя мучить.

— Что еще? — голос Коула звучит настороженно, но он позволяет мне продолжить.

— Как она? Как она держится?

— Это уже два вопроса, приятель. Но, честно говоря, не могу тебе ответить. Я не знаю.

Если одна ночь в одиночестве в «Жемчужине» заставила Харлоу взять в руки пистолет, тогда что будет сейчас? Кто теперь вернет ее к жизни, после всего этого дерьма? У нее нет родных. У нее никого нет, точно не в Нью-Йорке. Черт, я должен был позвонить ей раньше. Я должен был настоять на встрече с ней.